Под водой тусклые камни оживали, приобретая различные оттенки серого и коричневого, черного и белого. Некоторые плавающие поблизости клочья пены отличались нездоровым желтым цветом, но сама вода была прозрачной как стекло. Зак вдруг подумал, что иногда вещи бывают слишком большими, даже если отступить назад для того, чтобы взглянуть на них всех сразу. Некоторые элементы пейзажа были огромными, и это подавляло и наводило страх. Требовалось подойти поближе, осмотреть каждую часть, составляющую целое, выбрать в первую очередь что-то некрупное. Начать с малого. А затем построить картину большей величины. Зак сунул пальцы обратно в воду и коснулся плоского камня с яркой белой полосой точно посередине. Он подумал, что хорошо бы его написать, и даже мысленно принялся смешивать краски для получения нужного цвета, чтобы передать холодную воду и безукоризненно чистый камень. Зак не был уверен, что все еще способен на подобное, но зато ему впервые за много-много месяцев захотелось попробовать. Успокоившись, Зак встал и вытер мокрые пальцы о джинсы. В животе у него урчало, так что он вернулся в машину и направился обратно в Блэкноул, проезжая через который ранее заметил весьма обнадеживающий паб.
«Фонарь контрабандиста»[13] располагался в покосившемся домике со стенами из портлендского камня[14] и под волнистой черепичной крышей. В конце лета растительность в висящих снаружи корзинах высохла, из них свисали плети побуревшей лобелии[15]. На вывеске был изображен металлический корпус с ручкой наверху и длинной конусообразной трубкой сбоку. Этот предмет скорее напоминал нелепую садовую лейку, чем что-либо еще. Паб находился в центре деревни, где дома сгрудились вокруг небольшой лужайки и перекрестка дорог, и являлся единственным признаком цивилизации, насколько Зак мог заметить. Блеклая вывеска с надписью «Ховис»[16] на стене одного дома говорила о давным-давно исчезнувшем магазине, а большой почтовый ящик на стене другого наводил на мысль о сгинувшем почтовом отделении. Внутри паб оказался прохладным и темным, со знакомым кислым запахом пива и человеческого пота, который не перебивался дымом сигарет. Пожилая пара, муж и жена, ели рыбу с картофелем фри. Они сидели за маленьким столиком, выбрав место рядом с камином, хоть он и не был разожжен. Поскольку стояло лето, даже зола в нем была выметена. Их гончая печально посмотрела на Зака, когда он пересек паб, чтобы подойти к стойке, где заказал полпинты пива и несколько сэндвичей с ветчиной. Бармен был дружелюбен и голосист. Он болтал много и слишком громко, так что при звуках его речи гончая вздрагивала.
В зале было еще несколько человек, сидящих в разных местах. Они ели и приглушенно разговаривали. Зак внезапно почувствовал себя слишком бросающимся в глаза, чтобы выбрать один из столиков, а потому остался у стойки, уселся на табурет и стянул с себя джемпер.
– Казалось бы, холодно, а на самом деле вовсе нет, правда? Хороший выдался денек, – жизнерадостно сказал бармен и подал Заку пиво, приняв от него деньги.
– Вы более чем правы, – согласился с ним Зак.
Бармен вопросительно улыбнулся. Он говорил с акцентом, характерным для графств, окружающих Лондон, и это контрастировало с его деревенским видом: потрепанная фланелевая рубашка и изношенные полотняные брюки, потертые у карманов и швов. На вид хозяину было около пятидесяти. Вьющиеся седые волосы доставали до воротника, на макушке имелась лысина.
– Что привело вас в Блэкноул? Приехали в отпуск? Хотите купить себе летний дом?
– Нет-нет. Ничего такого. Собственно, я… провожу кое-какое исследование. – Внезапно Зак почувствовал некоторое смущение, словно после того, как он это открыл, ему следовало повести себя как-то иначе. Как будто он знает, что делает. – Изучаю жизнь художника, который когда-то жил поблизости, – продолжил он.
В зеркале за барменом он увидел, как отреагировали пожилые супруги, сидящие у камина. Их движения замедлились, потом они перестали возиться с едой в тарелках, даже перестали жевать. Мужчина и женщина обменялись взглядами, значения которых Зак не мог понять, но от которых у него закололо в затылке. Бармен тоже бросил взгляд в их направлении и сразу улыбнулся Заку:
– Готов спорить, Чарльза Обри.
– Да. Стало быть, вы о нем слышали? – сказал Зак.
Бармен сделал дружелюбный жест:
– Конечно. Он вроде как претендует на известность. Местная знаменитость. Он часто сюда захаживал перед войной. Меня, правда, тогда здесь не было, но мне рассказывали. А вон там висит его фотография. На ней Обри сидит перед нашим заведением с кружкой пива в руке.
Зак поставил свое пиво на стойку и пошел к дальней стене, где висела фотография с желто-коричневыми пятнами, усеянная мертвыми насекомыми, в рамке, наклеенная на картон. Фотография была увеличена и потому отличалась зернистостью. Ее Зак видел и прежде. Она была напечатана в одной из книг, посвященных жизни художника. Его объяла какая-то особая дрожь при мысли, что он находится в пабе, который посещал сам Чарльз Обри. Зак присмотрелся к фотографии повнимательней. Свет вечернего солнца падал на лицо Обри сбоку. Он был высокого роста, худой и угловатый. Художник расположился на деревянной скамье, закинув ногу на ногу. Одна рука лежала на колене, в другой он держал кружку с пивом. Сидящий щурился из-за солнечного света, голова была слегка повернута в сторону, что делало особо рельефными его лицо: прямой нос, высокие скулы и широкий лоб. Волевой подбородок. Густые темные волосы. Лицо не отличалось классической красотой, но производило сильное впечатление. Обри пристально смотрел прямо в объектив. Настроение человека с фотографии угадывалось с трудом. На это лицо хотелось смотреть вновь и вновь – таким оно было притягательным. Пожалуй, гнев мог сделать его неприятным и устрашающим, но если оно озарялось весельем, то, скорее всего, заразительным. Зак не мог понять, что именно находили в этом человеке женщины, причем, по-видимому, все до одной, но он сразу почувствовал силу его натуры, его странный магнетизм. Фотография была датирована 1939 годом – тем самым, летом которого художника повстречали родители отца. В том же году, позднее, разразилась война. Тогда, угнетенный горем и чувством утраты, Чарльз Обри вступил в Королевский хемпширский полк в составе британских экспедиционных сил, высадившихся на материк, чтобы встретиться с гитлеровской армией. Годом позже, во время хаоса дюнкеркской катастрофы, он был убит. Его наскоро похоронили на кладбище союзников, а солдатский жетон привезли на родину его товарищи.
Когда Зак отвернулся от фотографии, то увидел, что старик недобро смотрит на него своими бледно-голубыми, почти бесцветными глазами. Зак улыбнулся и кивнул ему, но старик, словно ничего не заметив, уставился в пустую тарелку, так что Зак возвратился к стойке.
– Позвольте спросить, не знаете ли вы кого-нибудь из жителей деревни, кто еще помнит те времена? Человека, который, возможно, встречал Чарльза Обри? – спросил Зак бармена. Он постарался сделать это тихо, но в тишине паба его голос оказался хорошо слышен.
Бармен криво улыбнулся. Он даже не посмотрел на пожилую пару. Не счел нужным.
– Кто-то должен быть. Надо подумать.
Пара, к которой Зак сидел спиной, встала из-за стола. С минимальным приветствием в адрес хозяина паба, всего лишь подняв в воздух узловатый указательный палец, старик взял жену под локоть и вывел за дверь. Гончая, слегка поцокивая когтями по полу, последовала за ними по пятам с поджатым хвостом, который оказался у нее между лапами. Когда за ними захлопнулась дверь, хозяин бара откашлялся.
– Видите ли, дело в том, что те, кто его помнит, не слишком расположены о нем говорить. Вы должны понять, сюда уже приезжало множество людей, которые задавали вопросы об Обри, и это длится годами. В свое время этот человек устроил тут что-то вроде скандала, и, поскольку он фактически не был уроженцем Блэкноула, большинство здешних жителей считает, что его не стоит связывать с этим местом.
