Тем же днем, только несколько позже, Зак все-таки отправился в «Дозор». Выполняя обещание, он не стал задавать Димити никаких вопросов о семействе Обри. Вместо этого они стали беседовать о его собственном прошлом, о карьере, о семье, и неизбежно разговор зашел о его происхождении. Голос Димити стал осторожным, почти заговорщицким, когда она спросила о бабке Зака.
– Когда ваша бабушка приезжала сюда летом, это ведь было в тридцать девятом, да? Знаете, именно в то лето мы с Чарльзом наконец-то стали близки. Так что, пожалуй, я знала бы, если б у него появилась другая женщина. – С этими словами она вырвала торчащую из митенок нитку.
– Да, вы, возможно, правы, – сказал Зак и подумал, что такой человек, как Чарльз Обри, мог с легкостью очаровать женщину и заставить ее поверить, что она у него единственная.
– А каков был ваш дедушка? В нем чувствовалась сила?
– Полагаю, что да.
– Достаточная, чтобы не отпустить от себя женщину?
Зак представил деда, который после воскресного обеда любил сидеть в течение нескольких часов с газетой на коленях и не позволял ее взять никому, пока не закончит решать кроссворд, хотя глаза у него были закрыты и он клевал носом. Зак попытался вспомнить, доводилось ли ему видеть проявления нежности, привязанности между дедом и его женой, но чем больше он размышлял, тем понятней ему становилось, насколько редко он видел их не то что вместе, а просто в одной комнате. Когда дед сидел в гостиной, бабушка уходила на кухню. Когда он был в саду, она шла в гардеробную взглянуть на картину Обри. За обедом они сидели на противоположных концах семифутового стола. Может, это не всегда было так? Наверное, понадобилось шестьдесят лет брака, чтобы между ними пролегло такое расстояние?
– Расскажите мне об этом, – попросила Димити, прерывая его раздумья. – Если ваш дедушка действительно считал, что она завела интрижку с моим Чарльзом, то чего ради ему понадобилось на ней жениться, несмотря ни на что?
– Ну, наверное, потому, что она забеременела. Из-за этого им даже пришлось перенести свадьбу на более ранний срок.
– Так он, верно, думал, что ребенок его?
– Сперва да. Наверное, так и было. Если только он не задумал проявить… благородство.
– А что, он был такой? Эдакий рыцарь? Я знала очень немного таких людей. Они редкость.
– Нет, думаю, дело обстояло не совсем так… но он мог сделать это, знаете ли, чтобы доказать свои высокие моральные устои.
– То есть вы хотите сказать, чтобы ее наказать? – спросила Димити.
– Ну, не то чтобы…
– Но ведь так бы и получилось. Если бы он все знал и она это понимала. Трудно придумать что-нибудь лучшее, чем жениться на виноватой, чтобы каждый день жизни напоминать о грехе и тем самым заставлять за этот грех расплачиваться.
– Ну, если его план был таков, то он обернулся против него самого. Бабушка никогда не делала тайны из того, какое удовольствие доставил ей роман с Обри. И связанные с ним скандальные слухи.
– Что ж, таков был Чарльз, вы сами должны понять. Если она… – Димити замолчала, и на ее лице появилось выражение боли, от которой она около секунды не могла произнести ни слова. – Если она любила его, то лишь гордилась бы этим и никогда не стыдилась. – Димити опустила голову и потерла большим пальцем ладонь. – Так что… Наверное, она любила. Возможно, она все-таки любила его.
– Но я уверен… – Зак взял одну из беспокойных рук Димити в свою и сжал ее. – Я уверен, все это не означает, что он любил вас сколько-нибудь меньше. Даже если она любила его… ее любовь могла остаться безответной. Возможно, бабушка так и осталась для него никем, – проговорил Зак, с удивлением ощущая, в какое странное противоречие приходят его лояльность к хозяйке дома и преданность бабушке, которую он любит.
Зака поразила мысль о том, что Обри являлся таким мужчиной, которым женщины гордились. Он напряг память и попытался воскресить в ней время, когда Эйли гордилась им, – гордилась тем, что является его возлюбленной, женой, – но на ум приходило лишь то, как она выражала свое разочарование: то, как она медленно выдыхала через нос, слушая его объяснения по поводу какой-нибудь неудачи, какой-нибудь упущенной возможности, и еще вспомнилась часто появлявшаяся морщинка между бровей, которую он замечал, когда она глядела на него изучающим взглядом. С некоторым удивлением он вспомнил, что видел точно такое же выражение на лице своей матери перед тем, как она ушла от отца. Оно появлялось и тогда, когда дед критиковал отца за какой-нибудь пустяк. А еще он заметил его много лет назад, когда они втроем бродили по тропинкам вблизи Блэкноула и папа затруднялся отвечать на вопросы, которые задавала мать. Неужели это присутствовало в его крови? Неужто такие мужчины, как Обри, всегда превращают таких мужчин, как Гилкристы, в не слишком удачную альтернативу? Зака расстроила эта мысль – то, что он неизбежно разочаровывает всех женщин в его жизни, в том числе и Ханну.
– А на этот раз вы не принесли картины? – спросила Димити, когда Зак встал, намереваясь уйти. – Картины, на которых была бы нарисована я? – Ей очень хотелось новых впечатлений.
– Принес, но мне показалось, что вы не захотите говорить о них в этот раз.
– О, я всегда хочу видеть его картины. Это все равно как если бы Чарльз опять появился здесь, в этой комнате.
Зак порылся в сумке и вытащил из нее новую партию сделанных им распечаток. Репродукций нескольких рисунков и одной большой картины маслом, представляющей собой сложную композицию. Из-под ног людей поднималась пыль. Позади виднелись красно-синие горы, земля под ними была оранжево-коричневая, а надо всем этим уходила ввысь широкая чистая полоса неба – зеленого, белого и бирюзового цветов. Люди были задрапированы в свободные одеяния, а некоторые из женщин носили еще и никаб, головной убор, закрывающий лицо, с прорезью для глаз. В углу стояла девушка с пышными распущенными волосами и множеством бус на шее. Она стояла спокойная и беспечная, повернувшись к зрителю. Ее лицо не закрывал никаб, а глаза были сильно подведены и походили на кошачьи. На ней было восточное одеяние небесно-голубого цвета, развевающееся на горячем ветру. Напор воздуха прижимал одежду к телу, обрисовывая талию и бедра. Это была не та Мици, которую Зак знал по более ранним рисункам, и не та Мици, которая теперь стояла перед ним. Здесь она представала видением, персонажем из сказки. Принцессой пустыни с лицом, так же выделяющимся на фоне толпы, как один-единственный цветок на поросшем травой лугу. Картина называлась «Берберский базар» и привлекла к себе большое внимание, когда ее выставили на продажу в Нью-Йорке восемь лет назад. И было понятно почему. Картина походила на окно в иной мир. Зак вручил распечатку Димити. Та взяла листок, тихо ахнув при этом, поднесла к лицу и понюхала, словно могла почувствовать запах пустыни.
– Марокко! – произнесла она с блаженной улыбкой.
– Да, – подтвердил Зак. – У меня есть еще рисунки, сделанные там, я захватил их на случай, если вам захотелось бы посмотреть… А у вас нет своих экземпляров? Я имею в виду – иллюстраций в книгах или распечаток? Копий, на которые вы могли бы смотреть?
Димити отрицательно покачала головой:
– Есть что-то неправильное в том, чтобы глазеть на саму себя. И это, конечно, совсем не то, что видеть его настоящую картину или рисунок и знать, что можешь дотронуться до них там, где к ним раньше прикасались его руки… А эту картину я не видела с тех самых пор, как он ее написал. Да и тогда я не видела ее завершенной.
– Вот как? Почему?
– Чарльз… – Тень набежала на ее лицо, и выражение восторга померкло. – Чарльз отправился в Лондон, чтобы ее закончить, после того как написал меня. У него… там были другие дела. – Она принялась внимательно изучать свое изображение, после чего снова улыбнулась. – Знаете, это был наш первый раз, – сообщила она заговорщически.
– То есть?
– Ну, первый раз, когда мы… оказались вместе. То есть как муж и жена. Собственно, нам уже давно следовало это сделать. Мы тогда в первый раз поняли, насколько любим друг друга… Я больше так туда и не вернулась. В Марок. Некоторые воспоминания слишком драгоценны, чтобы ими рисковать, понимаете? Мне хочется, чтобы они всегда оставались такими, каковы у меня в голове.
