– Как долго он будет длиться, этот… brouillard?[74] Как вы его называете? – спросила она.

– Туман?

– Да. Туман. Не понимаю, как люди выносят его и не сходят с ума. Он похож на смерть, тебе не кажется? Это все равно как быть похороненной. – Ее голос был тихим и напряженным.

– Такая погода не продлится долго, миссис Обри. Туману давно пора развеяться. Обычно только зимой он держится целую неделю.

Селеста слегка улыбнулась:

– Миссис Обри? Ах, дитя, ты знаешь, что я никакая не миссис. Я Селеста, только и всего. – Она в возбуждении махнула рукой. – И куда он ходит с мольбертом? Что надеется написать? Белое на белом? – пробормотала она. – Селеста подошла к окну. – Это так безрадостно, – проговорила она, ни к кому не обращаясь.

Воздух внутри дома был затхлый и спертый, и Димити показалось неудивительным, что девочки похожи на вялых осенних мух. Она подумала, что надо позвать их на улицу проветриться, но тут Селеста подошла к столу и сняла атлас с полки, висящей высоко над ними.

– Иди сюда, Димити, позволь рассказать тебе о чем-то менее унылом. Ты когда-нибудь слышала о Марокко? – спросила она.

– Нет, не слышала, – призналась Димити.

Она не стеснялась Селесты. Эта женщина не относилась к ней с презрением и никогда не критиковала ее необразованность. Димити посмотрела на замысловатые узоры на раскрытой перед ней странице, но не нашла в них никакого смысла. Она принялась искать знакомые ей еще со школьных времен очертания Британии, похожей на мышку, и только после того, как нашла, поняла, в каком уголке света находится страна, где родилась Селеста. Она искоса поглядела на эту женщину. Казалось невероятным, что кто-то может приехать настолько издалека, да еще в Блэкноул.

– Как вы познакомились с мистером Обри? – спросила Димити.

– Он приехал в Марокко, в Фес, где я выросла и где жила вместе со своей семьей. Когда-то это был великолепный город, где процветали знания и ремесла. Хотя французы и построили хорошие дороги, теперь он уже не тот. Но Чарльз, мне думается, любил его за это еще больше. Упадок. Разрушение. То, как здания постепенно уходят в прошлое, и… то, как они выглядят, расплываясь большими пятнами, переходящими одно в другое. Однажды он увидел меня на базаре в старом городе. Я пошла туда, чтобы заказать матрас. Ну разве это не наглядная иллюстрация того, как действует судьба, как сильна ее власть? И надо было случиться так, чтобы в то самое утро Чарльз сидел и рисовал на улице рядом с лавкой мастера, изготавливающего матрасы, а до того маляр пролил краску на постель моей матери? Хм? Все предопределено. Он приехал в Марокко в попытке найти самого себя, а вместо этого нашел меня.

– Понятно, – проговорила Димити.

Так, значит, это было угодно судьбе, чтобы водяной кресс рос позади коттеджа «Литтлкомб» и Димити пошла его собирать и чтобы такой великий человек, как Чарльз Обри, решил снять именно этот дом и приехать именно сюда, а не в любое другое место на свете? Сюда, где была Димити. В то место, где она всегда жила и ждала. Вздрогнув, она стала примерять слова «судьба» и «предопределение» к собственной жизни, к своей встрече с Чарльзом. Они подходили, и это удивило ее.

Селеста вздохнула и провела пальцами по карте Марокко, по просторам его бескрайних пустынь и по двум грядам гор, которые, изгибаясь, проходили на юге. Здесь она постучала ногтем.

– Тубкаль[75], – проговорила она. – Самая высокая вершина. Моя мать выросла рядом, под ее защитой. Деревня матери находилась в скалах у подножия этой горы, где ветер, доносящийся сквозь сосновые рощи, казался нежным, как дыхание. Мать говорит, что нет лучшего способа всегда знать, в какой стороне твой дом, чем жить рядом с горой. Прошло слишком много времени с тех пор, как я ездила к ней, в Фес. Как я хотела бы снова увидеть мать и отца! – Селеста положила руку на карту ладонью вниз и на секунду закрыла глаза, словно чувствуя через бумагу, как бьется пульс ее родины.

Димити стало интересно, ощутит ли она такую тягу к дому, если когда-нибудь уедет из Блэкноула надолго. Почувствует ли к нему любовь, когда он будет далеко, не придаст ли ему расстояние тот блеск, то сияние, которых он сейчас начисто лишен. Мысль, что она, возможно, никогда не покинет Блэкноул, подтачивала ее изнутри, понемногу высасывая из нее соки, словно какой-нибудь паразит.

– Это было так давно. Когда я думаю о родных местах, о том, как там красиво, мне кажется странным, что мы решили жить здесь… – Селеста оглядела стены кухни. – В Блэкноулe, – добавила она голосом, полным тоски.

Димити с беспокойством почувствовала себя так, словно кто-то легонько толкнул ее локтем, как будто в глубине сознания прозвучал маленький предупреждающий звоночек.

В этот момент дверь открылась, и в водовороте тумана появился Чарльз. Капельки влаги свисали с его волос и одежды, но он улыбался.

– Леди, как мы поживаем? – спросил он весело.

– Грустим и в плохом настроении, – ответила Делфина, и, хотя она сказала это легко, Димити услышала в ее словах предупреждение для отца.

Чарльз перевел взгляд с дочери на Селесту и заметил унылое выражение ее лица.

– Ну, может быть, это поможет. – С этими словами он высоко поднял белый конверт. – Когда я шел по деревне, то повстречал почтальона. Он нес нам письмо. Из Франции.

– О! Так мы не всеми забыты? – воскликнула Селеста, выхватывая письмо.

– От кого оно? И о чем в нем говорится? – потребовала ответа Элоди, когда мать разорвала конверт.

– Тише, дорогая, дай мне прочитать. – Селеста, нахмурившись, посмотрела на лист бумаги и подошла к окну, где было больше света. – Оно от Поля и Эмили… они в Париже, – сообщила она, быстро прочитав письмо. – Они сняли большую квартиру на Сене. Зовут нас погостить! – Она взглянула на Чарльза, и ее лицо просветлело. Димити почувствовала удушье.

– Париж! – выкрикнула Элоди возбужденно.

– Осталось всего две недели до начала занятий в школе, – отметил Чарльз, забирая письмо у Селесты.

– О, давайте все-таки поедем, пожалуйста. Там будет так весело, – сказала Делфина и взяла за руку отца.

Димити уставилась на подругу в ужасе.

– Но… туман скоро рассеется, я это знаю… – пробормотала она. Однако никто как будто ее не услышал.

– Ну так что? – спросила Селеста у Чарльза.

Ее глаза были широко раскрыты и полны страсти. Он улыбнулся ей и пожал плечами.

– Тогда в Париж! – объявил он.

Девочки завопили от восторга, а Селеста обняла Чарльза и поцеловала. Димити стояла, пошатываясь от потрясения. У нее возникло ощущение, будто она тонет, а никто этого не замечает. Она понимала, что на сей раз ее с собой не возьмут.

– Но… – начала она снова, однако ее голос так никто и не расслышал среди начавшегося возбужденного гвалта.

Два дня спустя туман пропал. Исчез, когда взошло солнце. Димити поднялась по тропинке на утес и посмотрела далеко в море, чувствуя, что глаза стали близорукими после стольких дней, когда она ничего не могла увидеть дальше кончиков пальцев. Цвета были яркие, радостные: лимонный солнечный свет, синее небо, зеленая с золотом земля, на которой вовсю цвел дрок, – и все это отражалось в изменчивой глади моря. Но было слишком поздно, они уже уехали. «Литтлкомб» стоял пустым, и Димити казалось, что она чувствует, как разрывается сердце. Она не плакала, хотя ей очень хотелось и настроение было таким тяжелым, как мокрый песок, но слезы не появлялись. Помимо мучительного понимания, что ее бросили, Димити чувствовала что-то еще. Ее не оставляли ощущение несправедливости нарушенного обещания и горькая обида за проявленную в отношении нее бездумную жестокость. А еще накатил гнев – из-за него, верно, глаза и оставались сухими, – вызванный тем, что жизнь, которую ей предстояло отныне влачить, станет намного тяжелее теперь, когда ей показали, насколько иной та может быть. Солнце светило ярко, но для Димити в тот год зима пришла рано.