– Вот как? – отозвалась Ханна. Скептическое выражение ее лица вызвало у Зака улыбку.

– Да. Видите ли, есть довольно большая вероятность, что Чарльз Обри является моим дедом.

Ханна моргнула, между ее бровей появилась крошечная морщинка.

– Вашим дедом… – повторила за ним она.

– Моя бабушка всегда утверждала, что была одной из любовниц Обри. Она и мой дед приехали сюда на отдых в тысяча девятьсот тридцать девятом году и познакомились здесь с художником. Он даже изобразил ее на одной из своих картин. И вы знаете, что говорили о Чарльзе Обри? Что он из тех мужчин, кто гладит по голове каждого ребенка, мимо которого проходит на улице, на тот случай, если это его сын.

– Внук Чарльза Обри. – Ханна слегка покачала головой, а затем откинула ее назад и засмеялась.

– Что тут смешного?

– Так, ничего. Просто забавно все иногда складывается, – сказала она, не приведя никаких объяснений, после чего задумалась, опершись подбородком на переплетенные пальцы рук. Ее узкие бедра покрылись мурашками. – Вы все еще любите Эйли? – спросила она будничным тоном.

– Нет. Я люблю… связанные с ней воспоминания. Люблю то, как у нас все начиналось. А вы все еще любите Тоби?

– Конечно. Но теперь я чувствую это по-другому. – Она поджала губы и повернула голову, чтобы взглянуть на Зака. – Совсем по-другому. – Она покачала головой. – Боже, мне даже трудно произнести его имя, так сильно я привыкла к тому, что нужно избегать любого упоминания о нем в разговоре с Илиром!

– Понятно, – произнес Зак многозначительно. – Наверное, это выводит его из равновесия?

– Да, но не в том смысле, как вы подумали.

– А как я подумал?

– Илир утверждает… ну, что разговаривать о мертвых неправильно. Что этого не следует делать. Так принято у его народа…

– Его народа? – переспросил Зак.

Ханна помолчала, как будто не была уверена, следует ли продолжать разговор на эту тему.

– Илир по национальности рома, – ответила наконец она.

– Вы хотите сказать, он цыган?

– Если вам так больше нравится, – отозвалась она нейтральным тоном. – Это слово у нас в стране звучит не слишком уважительно.

– И откуда он родом? По его акценту мне этого определить не удалось, – поинтересовался Зак.

Ханна сощурила глаза, и снова ему показалось, что ей не хочется отвечать.

– Косово, – произнесла она кратко. – Илир был другом детства Тоби. Ну, не совсем детства, насколько я понимаю. Они познакомились, когда были подростками. Это произошло в Митровице, где отец Тоби занимался бизнесом до того, как началась война. Кажется, тогда им было лет по тринадцать. Двенадцать или тринадцать, около того. Илир приехал мне помогать, когда узнал, что Тоби погиб.

– Да так и остался?

– Как видите. Во всяком случае, до сих пор не уехал. Право, в этом есть своя ирония: существует единственный человек, кто может разделить со мной воспоминания о Тоби, да и тот отказывается.

Она повернула голову и стала смотреть в сторону фермы, а Зак подумал, что может увидеть связь между ней и ее домом, похожую на вьющиеся воздушные нити, отражение подводных течений в раскинувшемся перед ними море. От этого у него возникло какое-то щемящее чувство.

– Ну что, поплывем? Что-то холодно здесь сидеть, – проговорил он.

– Я же вам сказала, что вода теплей, чем может показаться с виду. Помните? – сказала Ханна, вставая. – Давайте-ка нырнем.

– А здесь достаточно глубоко?

– Ну и бояка! – Она поднялась на ноги, посмотрела вниз, а потом улыбнулась ему. Зак встал рядом. Она оказалась значительно ниже, макушка Ханы не доставала ему даже до плеча, а потому ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть в лицо Заку. Она вновь изучала его тем оценивающим взглядом, к которому он уже начал привыкать. – После купания, если хотите, можем пойти ко мне.

– Для чего? – спросил Зак.

Ханна пожала плечом и нырнула.

Димити видела, как они сидели рядом на плоском камне, словно знали друг друга много лет. Она смотрела из окна кухни и чувствовала, как падает сердце. Это заставило ее приложить руки к груди, чтобы его удержать. О чем они разговаривают? Ей очень хотелось знать. У этого парня накопилось слишком много вопросов. И когда Димити давала ответы, это приводило лишь к тому, что у него появлялись новые. Он, похоже, был ненасытен. Да, ненасытен. Бездонная дыра, которую невозможно наполнить. «Вот грабитель подошел, подошел, подошел»[50], – запела она тихо, по-прежнему наблюдая за ними. Потом Димити принялась делать оберег для Ханны, втыкая булавки в небольшие куски пробки, а затем осторожно и кропотливо проталкивая их в бутылку через узкое горлышко. Оберег позаботится о безопасности этой девочки, если она поставит его на очаг или повесит над дверью. Это на тот случай, если на Ханну или на ферму действительно наложено проклятие. И еще: оберег также заградит уста. Не даст этому любопытному парню вытягивать из нее слова, как он проделал это с Димити. Вот грабитель подошел, прекрасная леди. Ханна кое-что знала. Много плохих вещей. Секретов, которые ни за что нельзя выдавать. Потому что, в конце концов, Димити теперь уже не может все делать сама. Иногда приходится обращаться за помощью. Ей нужны молодые руки, полные той силы, которой ее лишил возраст.

Сперва, увидев, как он прогуливается с ее девочкой, Димити была счастлива. Они, казалось, подходили друг другу, несмотря на разницу в росте и цвете их душ. Душа Ханны представлялась ей красной, тогда как у этого молодого человека она была, скорей, сине-зелено-серая. Он переменчив, толком не знает сам, каким ему быть. Но вскоре после того, как Димити почувствовала себя счастливой, она ощутила тревогу, а затем страх. «Он украл мое кольцо, мое кольцо, мое кольцо…» На секунду она едва не пожелала, чтобы Валентина снова вернулась. Ей требовался кто-то, способный услышать ее мысли, пусть даже и бессильный ей помочь. Валентина так и не стала помощницей, от нее нельзя было ждать сочувствия. Сердце матери было из дерева и камня. Димити подумала о том, чту рассказала Заку совсем недавно, когда вдруг слова и чувства так нахлынули на нее, что стали неумолимо проситься наружу. О том, что она открыла, и о том, о чем, к счастью, умолчала, хотя в какой-то момент слова готовы были сорваться с ее языка. Правду нужно делить надвое, а то и на более мелкие доли и выдавать частями. Так, например, утверждение, что небо не зеленое, отличается от утверждения, что небо голубое. И то и другое верно, да не одно и то же. Димити потерла безымянный палец на левой руке в том месте, где обычно носят обручальное кольцо, и подумала, что чувствует там утолщение, что-то вроде затвердевшей мозоли у самого основания пальца. «Она украла мое кольцо, мое кольцо, мое кольцо…» Димити, только что мурлыкавшая себе под нос мелодию этой песенки, снова прошептала ее слова, даже не заметив, как заменила в них «он» на «она». Потом Димити увидела, как Ханна встала и нырнула обратно в море. Молодой человек последовал за ней. Он не из тех, кто оказывается впереди, этот парень. Не уверен в том, куда ему направиться, и в результате с готовностью хватается за подсказку. Если она будет осторожной, то сможет привести его туда, куда захочет, а он будет считать, что добился своего. «Берегись, Мици. Слишком много на себя берешь». Эти слова когда-то, давным-давно, сказала ей Валентина. Они были наполнены презрением и угрозой. Лучше вообще не говорить с ним, как бы ни хотелось ей произнести слова «Чарльз», «любовь» и «верность», ласкающие слух. Наряду с ними на язык просились другие слова, которые не желали остаться невысказанными. «Селеста». «Элоди». «Делфина». «Шлюха». Нет, в таком случае лучше не говорить вообще. И в то же время было грустно представить, что Зак никогда не придет к ней опять, не постучит в дверь, не принесет ее портреты, которые заставляли звучать в мозгу радостные песни, когда она их снова видела. Они были похожи на окна, через которые она могла видеть то время, когда любила, когда жила. Окна ясные и хрустально-чистые. Но берегись, берегись. Зак и Ханна заплыли туда, где она их не могла видеть, так как оказались скрыты верхней кромкой утеса. Димити отошла от окна и бездумно стала подниматься вверх по лестнице. Наконец она остановилась перед дверью справа. Закрытая дверь. Димити приложила ладонь к ее деревянной поверхности – так, как делала много раз.