У нее в голове зазвучала немудреная детская песенка, во время которой поющие обычно хлопают в ладоши. Мелодия возникала снова и снова. Песня из детства, с ритмом, от которого она никак не могла избавиться. «Моряк шел к морю, морю, морю, чтобы увидеть что-то, что-то, что-то, что мог увидеть, видеть, видеть, но видел лишь море, море, море…» Сперва ей показалось, что вода, капающая из кухонного крана, вызвала воспоминание об этой песенке. Ровные удары капель о треснувшую фаянсовую раковину. Оставаясь на кухне, Димити закрыла глаза. И сразу ощутила еще сильнее свойственный ее дому запах черствых хлебных крошек, прокисшего молока и чего-то, сгоревшего на плите. Пахнэло столетним духом жирных остатков пищи, прячущимся в кухонных шкафах и трещинах в полу. Внезапно появился аромат духов Валентины – фиалковой воды, которой она мазала за ушами, когда ожидала прихода гостя. Димити подумала, что если открыть глаза, то она сможет ее увидеть рядом улыбающейся. Мици, моя девочка, у тебя есть богатство, которое тебе еще пригодится. Полуприкрыв глаза, ласковая и одурманенная вином, которым от нее пахло, мать говорила это, заправляла бронзовые волосы дочери за плечи.
Димити держала глаза закрытыми и крепко сжимала зубы, чтобы фиалковый запах не проник ей в рот. Песенка по-прежнему вертелась в голове. Море, море, море; море, море, море – ритм скачущий, навязчивый. Это был звук хлопающих детских рук. Рисунок, который ее гость поднес к окну. Димити только мельком взглянула на эту маленькую репродукцию, да еще с немалого расстояния, но тут же все вспомнила. Это был первый раз, когда Обри ее встретил, и первый раз, когда нарисовал. Чарльз превратил ее в фигуру, изображенную на бумаге. Вобрал в себя, а затем воссоздал, присвоил себе. Вот что Димити почувствовала, когда потом увидела этот рисунок. Ей показалось, что она теперь принадлежит ему.
Его дом назывался «Литтлкомб»[31]. Он стоял в заросшем саду на дальнем краю Блэкноула, у дороги, идущей в сторону моря, и этим напоминал коттедж «Дозор». Но имелось и различие. «Литтлкомб» располагался ближе к деревне и как бы все еще находился в ней, то есть стоял не на отдалении, хоть и особняком. От него можно было пройти через пастбище к утесам, так же как из «Дозора», и выйти на тропу, ведущую к Тайнхему. Позади дома был маленький овражек, образованный небольшим ручейком, который дальше скатывался в море с утеса, превращаясь в нечто вроде водопада, мутного и грязного после сильного дождя. Одно из лучших мест, где можно было собирать водяной кресс и ловить раков. А так как дом стоял пустым в течение трех лет, то Димити частенько этим занималась.
До Обри там жил старик по фамилии Фитч. Насколько было известно, он проживал там всю жизнь. Имени его никто не знал, все звали его просто Фитчем. Кряхтя, он каждый вечер, кроме воскресенья, ковылял в «Фонарь контрабандиста» и курил там тонкие сигареты без фильтра. Между затяжками его душил кашель. Казалось, это табачный дым привел к образованию на его лице потемневших морщин. Правая рука приобрела вид клешни: указательный и большой пальцы вечно были рядом, готовые схватить следующую сигарету. Однажды, в субботу, он не появился в пабе, и блэкноульцы сразу поняли, что это значит. Они направились в «Литтлкомб» с носилками и нашли его сидящим в кресле, холодным и окоченевшим, с измочаленным окурком, все еще свисающим с нижней губы. Димити могла бы еще раньше сказать, что он мертв, но в паб ее не пускали, да и вообще деревенские жители старались не разговаривать с ней без необходимости, так что отчасти от испуга, а отчасти назло всем она никому не рассказала того, что знала. А дело было вот как. Когда Димити пошла тем утром ловить рыбу в ручье за старым домом, его черные окна издбли беззвучный крик, и за ними возникла зияющая пустота, от которой по коже поползли мурашки, хотя прежде девушка всегда чувствовала в этих стенах присутствие живого существа. Смерть напоминала странный запах, витающий в воздухе, или внезапное прекращение некоего постоянного шума, на который Димити прежде не обращала внимания.
В таком состоянии пустой дом и простоял в течение трех лет, перейдя во владение дальнего родственника, который не проявлял никакого желания распорядиться свалившейся на него собственностью. Несколько сланцевых плиток соскользнули с крыши и упали на цветники, помяв размножившиеся там одуванчики. Чертополох вырос выше подоконников. Зимой лопнула водопроводная труба, и на одной из стен появились спускающиеся вниз сверкающие полосы льда. Казалось, это был не жилой дом, а просто кирпичные стены, образующие три комнаты внизу и столько же наверху. Дом, построенный в викторианском стиле, добротный, не лишенный очарования, постепенно приходил в запустение и имел очень неухоженный вид. Как-то раз утром Димити прошла полпути через одно из полей Южной фермы, когда ее кое-что остановило. В прозрачном воздухе из трубы старого дома поднималась тонкая струйка дыма. Стояло начало лета, но по утрам еще было свежо. У нее вдруг возникло такое чувство, словно на нее направлен луч прожектора. Димити приготовилась бежать обратно. В деревенских сплетнях, которые она подслушивала, слоняясь возле магазина или автобусной остановки, ничего не говорилось о новых владельцах. А ведь им могло не понравиться, что она хозяйничает на их ручье. Они могли расценить сбор кресса как кражу. И что, если у них есть собака, которую хозяева могут спустить? Мать Уилфа так однажды и поступила, когда Димити с пересохшим от собственной смелости горлом подошла к двери дома Кулсонов, чтобы узнать, не выйдет ли ее друг поиграть.
Но когда Димити уже готова была ретироваться, она увидела, что на нее кто-то смотрит. И это не хмурый мужчина или сварливая женщина с собакой. Это была девочка. Даже моложе Димити, лет одиннадцати или двенадцати, среднего роста, с узкими угловатыми плечиками. На ногах коричневые кожаные туфли с пряжками, белые гольфы до самых колен, кофта канареечно-желтого цвета. Она стояла у покосившейся калитки, ведущей в маленький садик перед коттеджем. С минуту они изучающе смотрели друг на дружку. Затем незнакомка вышла за калитку и двинулась по направлению к Димити. Когда она приблизилась, Димити увидела, что у нее карие, очень честные глаза и густые непокорные волосы, так и норовившие выбиться из двух глянцевых каштановых кос. Сердце Димити бешено колотилось, пока она ждала, что девочка заговорит с ней. Однако после долгой паузы незнакомка улыбнулась и протянула руку:
– Меня зовут Делфина Маделин Энн Обри, но ты можешь звать меня просто Делфина. Будем знакомы? – Ее рука была гладкая и холодная, с вычищенными и хорошо отмытыми ногтями.
Димити же вышла из дому на рассвете и с тех пор проверяла силки, убиралась в курятнике и собирала зелень, так что ее ногти были в курином помете, а под ними была черная грязь. Земля и тому подобное. Она осторожно пожала руку Делфине.
– Мици, – с трудом выдавила она.
– Рада нашей встрече, Мици, – поздоровалась Делфина и спросила, указывая на виднеющуюся внизу склона Южную ферму: – Ты живешь там? – Димити отрицательно покачала головой. – Тогда где твой дом? Мы приехали сюда на лето. Моя сестра Элоди тоже здесь, но ее так рано никогда не встретишь. Она любит понежиться в постели.
– На лето? – переспросила озадаченная Димити. Ее впечатлила эта девчушка, и пришлось по душе то, как она спокойно и дружелюбно представилась.
«Чужаки», – подумала Димити. Приехавшие издалека и еще не знающие, как сильно следует ненавидеть их с матерью. Она прежде никогда не слышала о людях, которые жили бы где-нибудь только летом. Как ласточки или стрижи. Ей стало интересно, где они зимуют, но Димити засомневалась, не слишком ли грубо об этом спрашивать.
– У тебя такой занятный выговор! В хорошем смысле, конечно. Я хочу сказать, он мне нравится. Между прочим, мне двенадцать. А сколько тебе? – спросила Делфина.
– Четырнадцать.
– Боже, ну и повезло! Не могу дождаться, когда мне исполнится четырнадцать. Мама говорит, мне тогда можно будет проколоть уши, хотя папа и утверждает, будто это чересчур рано и мы должны сконцентрироваться на том, чтобы побыть детьми, а не желать вырасти преждевременно. Глупо, тебе не кажется? Когда ты ребенок, тебе нельзя делать практически ничего.
