Совещание шло своим порядком, без сучка и без задоринки. Закончив рассказывать о передовом опыте, Цзиньлун предоставил слово для заключительной речи начальнику производственного отдела, тому, что в старой армейской форме. Молодцевато подойдя к столу, начальник начал речь стоя, экспромтом, без бумажки, говорил талантливо и с душой. Кто-то похожий на его секретаря, согнувшись, подбежал от президиума и стал выпрямлять микрофон, чтобы поднять повыше, но до рта начальника тот всё равно не доставал. Но секретарь был парень не промах: принёс табуретку, поставил на стол, а на неё водрузил микрофон. Десять лет спустя этого сметливого парня повысили до завканцелярией уездного ревкома — вот и прямая связь с тем случаем. Через секунду голос производственника с лужёной армейской глоткой уже раскатывался по всей округе!
— Каждая свинья — это снаряд, выпущенный по реакционному оплоту империалистов, ревизионистов и контрреволюционеров!.. — гремел начальник, потрясая кулаком. То, как он надрывался и жестикулировал, напомнило мне, многоопытному хряку, кадр из одного знаменитого фильма.
«А что если действительно зарядят в пушку и выстрелят, — пришла мысль, — какие, интересно, чувства испытываешь в воздухе — головокружение или лёгкий трепет? И если посреди реакционного оплота империалистов, ревизионистов и контрреволюционеров вдруг грохнется свинья, не помрут ли эти мерзавцы от смеха?»
Десять часов утра уже, а заканчивать выступление этот кадровый работник, похоже, не собирался. В кабинах двух зеленоватых джипов на краю площадки откинулись на сиденья водители в белых перчатках. Один беззаботно покуривает, другой, явно скучая, поглядывает на часы. Джип в те времена ценился гораздо больше, чем в наши дни «мерседес» или «БМВ», а часы на руке говорили о благосостоянии больше, чем нынче кольцо с бриллиантом. Ослепительно поблёскивая в лучах солнца, эти часы привлекали взоры многих молодых людей. Рядом с джипами ровными рядами выстроились сотни велосипедов. На них раскатывали кадровые работники разных уровней — в уезде, в коммуне, в деревне. Это был символ общественного статуса и занимаемого поста. За всем этим богатством приглядывали стоявшие полукругом ополченцы с карабинами в руках.
— На волне «культурной революции» и ветра с востока мы должны претворить в жизнь высокую директиву великого вождя Председателя Мао — «Больше свиней стране», перенять передовой опыт большой производственной бригады деревни Симэньтунь, поднять на высокий политический уровень работу по свиноводству… — Свою пламенную речь руководитель производственного отдела подкреплял энергичной жестикуляцией. Прозрачные капельки слюны в уголках рта походили на связанных рисовой соломой крабов.
— Что это ещё стряслось? — Мой сосед Дяо Сяосань тупо поднял из своего пропахшего мочой загона толстую вытянутую морду, прищурив красные от алкоголя глазки. Он обратился ко мне, но вот ещё — уделять внимание этому болвану. Этот придурок тоже попытался подняться на передние ноги и, упёршись нижней челюстью о стену, стал обозревать то, что за ней делается. Но под воздействием спиртного способность удерживать равновесие он утратил. Задние ноги у него подкосились, и он шлёпнулся назад в своё дерьмо и мочу. Как этот тип далёк от гигиены, гадит у себя по всем углам. Вот уж не повезло иметь под боком такую нечистоплотную свинью. Голова выкрашена белым, жёлтые клыки торчат, как золотые зубы нувориша.
Из толпы собравшихся — а народу много, собрание называли «десятитысячным», преувеличение, конечно, но от трёх до пяти тысяч человек точно присутствовало — выскользнула чёрная фигура и направилась к установленным под абрикосом бошаньским чанам. Человек заглянул в них — ясное дело, сахарного сиропчика захотелось, — но чаны уже опустошили пришедшие раньше. Пили в основном не для утоления жажды, главное — сахару отведать. Он в то время был в таком дефиците, что его получали по карточкам, и отведавший сахара тогда был, наверное, более счастлив, чем человек дня сегодняшнего от любовных ласк. Чтобы оставить о себе благоприятное впечатление в уезде, руководители большой производственной бригады на специальном общем собрании указали, на что следует обратить внимание. В частности, коммунарам из Симэньтуни — и взрослым, и детям — не разрешалось пить этот сироп, а тем, кто осмелится нарушить запрет, пообещали снять сотню трудодней. Пришлые из других деревень так рвались к сиропу, что мне за них стыдно стало. И я тем более испытывал гордость за высокую сознательность симэньтуньских, вернее, за способность преодолевать свои желания. Я видел, как многие поглядывали на пивших сироп, и понимал, что они испытывали очень сложные чувства, но всё равно ими восхищался. Они выдержали, а это непросто.
Но вот какой-то негодяй всё же не выдержал, и нет нужды гадать, кто это, — вы уже, наверное, сами поняли. Такого ненасытного ребёнка у нас в Симэньтуни отродясь не было. Да-да, Мо Янь, тот самый, что ходит теперь, как обезьяна в цилиндре, изображая благородного. Этот паршивец свесился в чан всей верхней половиной тела, как мучимый жаждой конь, спеша выпить остатки сиропа со дна. Но шея оказалась слишком коротка, а чан слишком глубок. Тогда он вооружился белым стальным черпаком, свободной рукой с усилием наклонил чан, чтобы остатки сиропа скопились на одной стороне, и полез туда с черпаком. Когда он отпустил руку, чан тяжело опустился на место, и по тому, как осторожно он держал черпак, стало ясно: старания не прошли даром. Он то ли поднял черпак ко рту, то ли потянулся к нему, а потом медленно выпрямил шею. По выражению его лица я понял, что, почувствовав вкус сиропа, этот подлец на миг испытал блаженство. Он старательно выскребал черпаком последние капли с неровного дна чана, и от этих звуков у меня аж зубы свело. Просто невыносимо, действует на нервы сильнее, чем рёв громкоговорителей. Я надеялся, что кто-нибудь подойдёт и надаёт ему по рукам, — всю деревню позорит, паршивец. Продолжи он в том же духе ещё несколько минут, боюсь, я свалился бы с дерева. Слышно было, как разорались хмельными голосами другие свиньи, взбудораженные этими звуками: «Перестаньте скрести, прекратите, зубы ломит, мочи нет!» А этот негодник опрокинул оба чана на бок и залез в один. Языком он там дно вылизывает, что ли? Остаётся лишь дивиться, как можно дойти до такой жадности. Наконец вылез, паршивец, лохмотья аж сияют, вокруг разносится сладкий запах, даже я почувствовал. Будь то весной, вокруг вились бы пчёлы или бабочки, но какие пчёлы с бабочками в начале зимы. Только дюжина жирных мух с жужжанием кружила вокруг него, а парочка уселась на немытые, похожие на комки свалявшейся шерсти волосы.
— …мы должны с удесятерённым энтузиазмом, прилагая во сто крат больше усилий, распространять передовой опыт деревни Симэньтунь. Руководителям каждой коммуны, каждой большой производственной бригады следует персонально овладевать им, всеми силами разделять его должны рабочие коллективы, молодёжные и женские массовые организации. Нужно ещё крепче натянуть тетиву классовой борьбы, повысить контроль и надзор за помещиками, богатыми крестьянами, контрреволюционерами, реакционными и правыми элементами, предотвращать подрывную деятельность скрытых классовых врагов…
Моё внимание снова привлёк Мо Янь, который посвистывая, со счастливой улыбочкой на лице, вперевалочку зашёл в одно из помещений генераторной, где вовсю работал дизель. О маховик у входа тёрся приводной ремень, со скрежетом отлетали металлические опилки. Получаемое здесь электричество и заставляло работать громкоговорители.
— Кладовщики каждой большой производственной бригады должны строго следить за хранением и применением агрохимикатов, не допускать, чтобы их расхищали и подмешивали в корм свиньям классовые враги…
Цзяо Эр, дежуривший у генератора, подрёмывал, откинувшись на стену на солнечной стороне, поэтому Мо Янь и смог осуществить свою подрывную каверзу. Он развязал пояс, спустил драные штаны, взялся обеими руками за писун — до этого момента я лишь гадал, что на уме у этого паршивца, — нацелился на стремительно вращающийся приводной ремень и ну поливать его светлой струёй. Со странным звуком ремень упал на землю этаким большим дохлым удавом. Громкоговоритель захрипел и умолк. Дизель мощно и пронзительно ревел, молотя впустую. Всё вокруг, в том числе тысячи слушателей, словно погрузились в воду. Голос выступающего слышался слабо и монотонно, будто карась поднялся со дна и пузыри пускает. Ну и ну, всё испорчено. Вскочил Хун Тайюэ, из толпы поднялся Цзиньлун и рванулся к генераторной. Ну, Мо Янь, нарвался ты на большие неприятности, ох и получишь по первое число!
