— Оскопить осла собрался, а, Лань Лянь?

— Эй, Сюй Бао, опять на закуску чего высматриваешь?

— Лань Лянь, брось это дело — холостить, этот осёл и волков-то сумел забить лишь потому, что у него всё на месте, каждое яйцо — вместилище храбрости, у этого осла их, видать, как клубней на кусте картошки.

Стайка ребятишек-школьников бежала вприпрыжку за Сюй Бао, распевая только что придуманную частушку:

Сюй Бао остановился, уставился на них, вытащил из сумки маленький сверкающий ножик и заорал:

— А ну молчать, ублюдки мелкие! Пусть кто ещё попробует сказануть такое, сразу хозяйство поотрезаю!

Дети сбились вместе, дурачась и хихикая. Сюй Бао прошёл несколько шагов, они за ним. Тот метнулся в их сторону, они врассыпную. Сюй Бао вновь обратился к своей задумке лишить меня хозяйства, а озорники снова собрались вместе и зашагали сзади, распевая:

— У Сюй Бао глаз намётан, яйца видит за версту…

Но Сюй Бао на этих приставал больше внимания не обращал. Сделав большой круг, он забежал перед Лань Лянем и зашагал задом, заводя разговор:

— Знаю, брат Лань Лянь, стольких уже покусал этот осёл, а ты всё тратишься на лечение и приносишь извинения. Охолостить его надо, чик! — и готово. Через три дня всё заживёт, и будет смирный и послушный, гарантирую!

Лань Лянь пропускал его слова мимо ушей, а у меня сердце так и подпрыгивало. Хозяину мой нрав известен, он крепко ухватил недоуздок, чтобы я не рванулся вперёд.

Сюй Бао шёл, загребая ногами пыль. Шагал этот ублюдок на удивление быстро — видно, двигается так не впервой. Сморщенное личико, мешки под злобными глазками-щёлочками, зубы с широкими щербинами, отчего при разговоре он то и дело брызгал слюной.

— Послушай меня, Лань Лянь, охолости его, дело хорошее. Охолостил, и никаких забот. С других пять юаней беру, а с тебя не возьму ни гроша.

Лань Лянь остановился и презрительно бросил:

— Ступай-ка ты домой, Сюй Бао, охолости папашу своего.

— Слушай, ты, как только язык поворачивается сказать такое?! — заверещал Сюй Бао.

— Не нравятся мои речи? Тогда послушай, что тебе мой осёл скажет, — усмехнулся Лань Лянь и ослабил поводья. — А ну, Черныш, старина!

С яростным рёвом я выбросил вперёд ноги — так же, как покрывал Хуахуа — метя расколотить сморщенную черепушку Сюй Бао. У зевак вырвался крик ужаса, умолкли и назойливые ребятишки. Я ждал, что под моими копытами с хрустом разлетится череп этого ублюдка, но ничего подобного не произошло. Я не увидел искажённого страхом личика, не услышал испуганного воя, как от сжавшегося в ужасе пса. Смутно, как во сне, под брюхо скользнула вёрткая тень, в голове мелькнуло дурное предчувствие, но было уже поздно: к паху прикоснулось что-то леденяще холодное, и тут же пронизала острая боль. Меня охватило чувство утраты, и я понял, что стал жертвой тайного замысла. Резко обернувшись, я увидел у себя между ног кровь и окровавленное серое яичко в руке Сюй Бао. Улыбаясь до ушей, тот демонстрировал его зевакам у обочины, а те шумно выражали одобрение.

— Ты мне осла сгубил, Сюй Бао, ублюдок! — горестно воскликнул хозяин.

Он собрался оставить меня и наброситься на обидчика, но тот запихнул яичко в сумку, в руке у него снова блеснул тот самый ножичек, и хозяин стушевался.

— Тебе, Лань Лянь, на меня обижаться не след. Все видели, — тут он указал на зевак, — даже эти ребятишки могут подтвердить, что это ты, Лань Лянь, натравил на меня своего осла, и с моей стороны это лишь оборона. Не будь я всегда начеку, от моей головы кровавое месиво уже осталось бы. Так что, старина Лань, не тебе меня винить.

— Но ты мне осла загубил…

— Да, был такой план, я мог провернуть его на все сто. Но я подумал: земляк ведь, разве можно с ним так. Скажу честно, у твоего осла их три, я взял лишь одно. Так он чуть подуспокоится — но это по-прежнему самец, полный сил и энергии. Ты, мать твою, не хочешь ли сказать спасибо, ещё не поздно это сделать?

Лань Лянь наклонился, чтобы посмотреть мне между ног, и понял, что Сюй Бао не врёт. От сердца у него отлегло, но не настолько, чтобы благодарить. Ведь, что ни говори, этот злой дух в мгновение ока лишил меня яичка, даже не получив согласия моего хозяина.

— Вот что я скажу тебе, Сюй Бао, пусть это тебе и не по нраву придётся: если с моим ослом будет что не так, ты у меня ещё попляшешь.

— Он у тебя до ста лет доживёт, если кормить мышьяком не будешь! Сегодня на работу в поле лучше не бери, отведи домой, концентрированного корма дай, солёной водичкой напои, через пару дней рана затянется.

Вслух Лань Лянь ничего не сказал, но к совету Сюй Бао прислушался и повёл меня домой. Боль чуть ослабла, но болело ещё сильно. Я бросил ненавидящий взгляд на этого ублюдка, который вскоре сожрёт моё яичко, и уже обдумывал план мести. Но, по правде говоря, после происшедшего я исполнился немалого уважения к этому невзрачному человечку с ногами колесом. Есть в мире людей такие странные существа, которые зарабатывают на жизнь, холостя скот, но делают это мастерски, берутся за дело решительно, действуют наверняка и быстро — не поверишь, пока не увидишь своими глазами! Иа, иа! Эх, яичко моё, уже вечером ты окажешься вместе с вином в брюхе Сюй Бао, а завтра в выгребной яме. Яичко моё, яичко.

Не успели мы пройти немного, как сзади послышался крик Сюй Бао:

— Эй, Лань Лянь, знаешь, как называется приёмчик, который я только что применил?

— Растудыть твоих предков, Сюй Бао! — огрызнулся хозяин.

Под смех толпы донёсся самодовольный возглас Сюй Бао:

— Послушай хорошенько, Лань Лянь, и твой осёл пусть послушает. Это называется «стащить персик, укрывшись за листвой»!

заорали шустрые на язык мальчишки, которые провожали нас до самых ворот усадьбы Симэнь…

Во дворе становилось всё оживлённее. Нарядные разодетые по-новогоднему там бегали и прыгали пятеро детей из восточной и западной пристроек. Лань Цзиньлун и Лань Баофэн достигли уже школьного возраста, но в школу ещё не ходили. Цзиньлун — мальчик мрачный и печальный, какой-то вечно озабоченный; Баофэн, наивная и невинная, обещала стать настоящей красавицей. Они отпрыски Симэнь Нао, но ко мне, Ослу Симэню, непосредственного отношения не имеют. Прямое отношение ко мне имели двое ослят, которых принесла Хань Хуахуа, но, к сожалению, не прожив и полугода, они сдохли вместе с матерью. Смерть Хуахуа стала страшным Ударом для Осла Симэня. Она наелась отравленного корма, а ослята, мои родные дети, напились её отравленного молока. Рождение ослиной двойни праздновали всей деревней, а когда ослята с матерью сдохли, вся деревня переживала. Безутешный каменотёс Хань обливался слезами, — но наверняка был и тот, кто втихомолку посмеивался, он и подсыпал яду. Это дело всполошило весь район, для расследования его прислали опытного работника общественной безопасности по имени Лю Чанфа. Человек туповатый, он только и мог что вызывать жителей деревни в правление и допрашивать словами, которые можно услышать на патефонных пластинках. Поэтому дело кончилось ничем. Позже этот паршивец Мо Янь в «Записках о чёрном осле» назовёт виновным в отравлении ослов Хуан Туна. Написано у него — комар носа не подточит, но кто ж поверит слову сочинителя?

А теперь расскажу о Лань Цзефане, том самом, что родился в один год, один месяц и один день со мной, Ослом Симэнем, то есть о тебе. Ты-то знаешь, что он — это ты и есть, так что для удобства буду называть его «он». Так вот, ему было уже пять с лишним лет, и с возрастом родимое пятно у него на лице всё больше синело. Внешне далеко не красавец, мальчик он был приветливый, подвижный и живой, на месте усидеть не мог. А рот вообще не закрывал ни на минуту. Одевали его, как и его сводного брата Цзиньлуна, но он был пониже, поэтому казалось, что одежда великовата, штанины приходилось подворачивать, рукава засучивать, и видок у него был бандитский. Я прекрасно знал, что мальчик он славный, добросердечный, но он почти никому не нравился. Причиной тому, наверное, было его многословие и синее родимое пятно на лице.