Ну а больше и нет интересных по-своему личностей, остальное — серая масса, совершившая что-либо по пьянке и в очередной раз получившая срок. Есть конечно и среди серости особенные монстры, не без этого. Например Яхович. Мужик лет пятидесяти, четвертая судимость, срок десять лет. Неосторожное убийство. Мол, хотел не убивать или даже не хотел, но получилось так… Работал Яхович на мясокомбинате грузчиком, украл ящик тушенки и, привязав его к веревке, раскрутил над головой. И со свистом отправил за двойной забор. Просвистел ящик и попал в голову старшему лейтенанту милиции… Он с дежурства домой торопился, через пустырь. Вышел Яхович с завода, честно отработав смену и отправился за ящичком. А на пустыре милиции видимо-невидимо. Свет горит, фотограф суетится и главный мент думает… Постоял Яхович и так жалко ему стало, нет, не мента, а тушенку, что спер он ящик окровавленный из ментовского микроавтобуса и пошел потихоньку, но заметили его и догнали. Четвертый срок…

Или Гаврилов. Огромный мужичище, силен как медведь, лет под шестьдесят, вторая судимость, срок пятнадцати лет, убийство. Жил Гаврилов в колхозе, работал кузнецом. Пошел раз в магазин, а его ночью обокрали, милиция приехала, магазин не работает. Постоял Гаврилов, посмотрел, понял, что похмелиться не удастся, подошел к машине ментовской и от души плюнул. Смачно так, прямо на стекло… Менты ошизели, капитана даже в краску бросило, что за дерзость! А Гаврилов пошел себе, пошел и пошел. Очнулись менты и послал капитан сержанта — веди мерзавца сюда, мы его заставим языком слизывать. Пошел сержант, нет его и нет. С концами ушел. Менты следом и видят лежит сержант, руки-ноги раскинул, во лбу вмятина, а Гаврилов работает себе потихоньку, кует счастье для колхоза. Уволокли кузнеца, не бился он, а то бы всех ментов положил бы, молотом. Почему расстрела за мента не дали как обычно — неизвестно…

Да, не много серых, но ярких, в основном даже среди серости серость и встречается. Полежал я на шконочке и начал на работу собираться, на развод. Во вторую смену. Я уже в одиннадцатом отряде, кубик-рубик цветными пластинками обклеиваю и лихо у меня получается, на старости будет кусок хлеба. Специальность я приобрел.

Клею, а сам очередную книгу сочиняю. Про то, как генсека КПСС украли. На западе, западные анархисты. Чтоб мир установить и амнистию всем заключенным мира потребовать. На Западе согласны, а в Москве взвешивают: делать амнистию или нового генсека выбрать… Интересный роман получается. Поучительный.

После работы, после съема, на плацу Знаменского встретил. Рассказал ему вкратце сюжет. Посмеялся он и рецензию вынес:

— Подготовка антиправительственного заговора. Я думаю, расстреливать будут долго и мучительно.

И по баракам. Спать…

— Зона! Подъем! Зона! Подъем!

Я со второй смены, мне положняк на зарядку не ходить… Хорошо… Но через полчаса завтрак — и я в общем строю, вместе со всеми дружно иду и так далее.

После каши и чая — читать. В зоне можно выписывать все. Все, что не вычеркнул кум. А вычеркивает он иногда такие журналы, что не поддается логике. «Здоровье» нельзя. Ну это ясно — вдруг Безуглову в нос тыкать начнут. «Моделист-конструктор» нельзя — тоже понятно, вдруг смастеришь что-нибудь и убежишь как-нибудь. «Военно-исторический журнал» — непонятно, может чтоб поменьше знали? «Куба» — хрен его знает, чем Фидель Кастро не угодил Ямбаторову? Может бородой… Но толстые журналы пожалуйста — «Дон», «Волга», «Красная звезда», «Москва», «Нева». И неплохие вещи стали печатать. Я сейчас роман Шефнера читаю, а Знаменский — Липатова. Потом махнемся.

Дни летят незаметно, распечатал предпоследний год, а уже осень поздняя, с воли мужики приходят, смешные вещи рассказывают. По распоряжению нового генсека, милиция в банях и кинотеатрах проверяет документы и ищет тех, кто в рабочее время яйца моет или за шпионом на белом экране следит… Маразм крепчал.

Хмурится небо, то ли дождик собирается, то ли снег просыпется. Конец ноября, настроение мрачно-унылое, но держусь. Сижу на промзоне в теплом цехе, возле окна, клею на кубик-рубик цветные квадратики. Чтоб советские дети мозги развивали, ни о чем интересном не думали. В цехе новшество, длинный худой мужик, с печальным рылом. Мастер ОТК. Без его печати продукцию на вольном заводе не принимают. Но зеки на то и зеки. И уже давно у бугра такая же печать есть, зек один, из третьего отряда, за две плиты чая в один присест из каблука резинового вылезал. Уходит мужик домой с трудового поста, уходит в пять, когда первая смена на съем идет. А бугор Васильков сколько захочет, столько упаковочек с кубиком-рубиком проштампует… Ну и что, что разваливаются кубики в руках, цвета по оттенкам не подобраны, а некоторые вообще не крутятся! На рабском труде зеков рай-коммунизм решили построить? Против исторической правды пойти? Ведь даже в школьных учебниках написано — не выгоден рабский труд, рабы работают плохо, ломают инструменты, крадут. Вот поэтому и пришел на смену рабовладельческому строю феодализм. Затем капитализм, революция и снова — рабовладельческий строй. Скорей бы феодализм наступил бы!

Насчет краж сырья и готовой продукции. На глазах у мужика с печальной рожей, зеки несут пустой ящик. Ставят и наполняют кубиками в проштампованных упаковках. Проверенными. Сверху крышку, заколотили, лентой металлической закрепили, бумажку наклеили. Мужик шлеп свою печать и идет к следующему ящику. Зеки ящик заколоченный подняли и в сторону отнесли. И все кубики остались на полу, на дощатом дне лежать, оно, дно, маленькими гвоздиками прибито было… Потом зеки под руководством бугра наполнят кубиками ящик, но неплотно и дно прибьют. А иногда, когда план горит, бугор и пустые ящики отправляет. Чтоб больше выполненной продукции было.

Так что скоро мужика с печальным рылом убрали, чуть не посадили, а пришел молодой и хитрый Сережка, мастер ОТК. И не стало воровства, явного и большого, так, помаленьку, и качество наладилось, и бугор Васильков стал выпимши ходить да морда залоснилась. Откуда только Сережка деньги для бугра-зека берет, непонятно? Наверно на пару и крутят что-нибудь.

Поклеил, тут и обед. Сходили, похавали, и назад, в цех. Я с нормой в ладах, до обеда клею процентов на восемьдесят, так что можно и оттянуться. Сел около окна, имитирую кипучую деятельность, это чтоб прапора, если в цех зайдут, не докопались и слушаю музыку. Хорошая музыка, пластинка из нового кинофильма, я его, конечно, не видел, он на воле идет, «Мой ласковый и нежный зверь» называется. И к хмурой погоде, дождливой и тоскливой, подходит, прямо душу рвет:

— … А цыганская дочь

За любимым в ночь!..

Аж даже слезу выбивает! Эх воля, волюшка! Воля золотая! Эх, жизнь поганая, ментами поломатая! Эх…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мало у зека праздников. Ой, мало! Воскресенье отнимут — в связи с производственной необходимостью объявить воскресенье девятого декабря рабочим днем… Отпусков нет, не положено. Ну заболеешь, на кресте оттянешься или, если повезет, в облбольницу съездишь… Ну в кино сходишь, в клуб гулкий, половину слов сам додумываешь. Ну что еще, свидание личное, с мамой или женой, если ты нужен им, сутки рядом с вольной жратвой…

Но главный праздник у советского зека — отоварка! Покупка продуктов и предметов первой необходимости по безналичному расчету в магазине ИТУ! О!

Опытный зек имеет мешочек для такого случая, специальный. Не в наволочку, как черт какой-нибудь. И банку под маргарин. И другую под повидло… Опытный зек никогда не побежит отовариваться в первый день, когда по графику его отряду положено. Ну если только очень надо или завезли особый дефицит и есть подозрение, что на второй день не хватит. А если все как обычно, то на второй день идет отовариваться опытный зек. Чтоб знать: что говно, что терпимо, что хорошего. Чтоб говно не покупать.