Проходим через вахту, с промки в жилую. А вон те решетки на волю ведут, два метра коридор и воля! Всего два метра!.. Близко воля, близко и далеко…
Идем по жилой зоне. По плацу. Слева клуб, справа бараки стеной сплошной, впереди штаб, скворечник ДПНК прилеплен к нему, остекленный, высоко сижу, далеко гляжу, все вижу! На скворечнике репродуктор и часы, стрелки замерли, время остановилось и показывает одиннадцать часов тридцать минут, прапор еле-еле ноги волочет-передвигает, зачем, зачем, зачем вызывают, что я им сделал, зачем, зачем, зачем?
Штаб, железные двери, на стене вывеска, красное с серебром, под стеклом, на первом этаже — железная дверь с глазком. Трюм. Не хочу! Лестница наверх, окрашенные в серое стены, коридор, слева открытый проем к ДПНК. Новосел-придурок опять с репродуктором балуется, орет что-то. Справа дверь, на ней табличка. «Комната отдыха прапорщиков», от чего отдыха, когда сделали, при моем последнем посещении не было этого, эй, куда идем? Коридор бесконечен, по обе стороны двери, на дверях таблички, кто за дверью спрятался, что от него ожидать можно, какой пакости… Много дверей, много табличек. «Заместитель начальника по оперативно-режимной работе», «Начальник оперативной части», «Начальник режимной части», «Инспектор оперативной части…», мимо, мимо. «Начальник колонии», мимо… Мимо! Идем, идем. Бесконечен коридор, длинен, странно длинен и пуст. Зловеще пуст. Ни одного стукача, ни одного зека с заявлением каким-либо, ни одного обиженного-проигравшегося, прибежавшего за защитой-помощью… Пусто… Я и прапор… Идем… Тишина…
Поворот влево, маленький коридор, совсем короткий, две двери всего, на левую не обратил внимания, прапор к правой подталкивает. Табличка. «Начальник спец. части». Прапор без стука распахивает дверь и вталкивает меня вовнутрь. Я слабо сопротивляюсь… От судьбы не уйдешь… За что?!
Остаюсь один на один с веселым капитаном, возвышающимся за столом. Запинаюсь, как будто шесть лет почти, шесть лет, бляди! не тренировался, представляюсь, а он улыбается. Коварен, улыбается, а сам сейчас что-нибудь страшное скажет. Зачем, я не хочу, я не хочу! Нет, нет, нет!
— Садитесь, осужденный Иванов.
Осторожно присаживаюсь на край стула, пристально вглядываясь в улыбающееся лицо, пытаясь угадать свою судьбу…
— Я вас вызвал вот по какому поводу. В связи с тем, что в течение вашего срока вам было вынесено постановлений на водворение вас в ШИЗО на общее количество триста шестьдесят пять суток, — ого, год в трюме, в холоде и…
— А кроме ШИЗО еще масса постановлений об лишении вас передач-посылок, личных и общих свиданий, выговоров, — не хочу, не хочу, не надо!..
— Администрация колонии направила на вас материал-предоставление в народный суд Октябрьского района города Омска о вменении вам, — нет, нет, нет, нетнетнетнетнетнет, н-е-т!
— Административного надзора сроком на один год. Суд удовлетворил предоставление, вменив вам административный надзор сроком на один год. О чем вам я и сообщаю, распишитесь с тем, что официально предупреждены. В связи с вменением вам административного надзора, вы обязаны встать на учет в отделение милиции, в течение суток со дня освобождения. Вам все ясно?
Иду по плацу на ватных ногах. По телу пробегает мелкая дрожь, по спине струйки пота… Свобода!.. Раз надзор, раз «… в течение суток со дня освобождения» — значит свобода! Свобода!.. Надзор… Какая чепуха, по сравнению с тем, чего я страшился. Арест, добавка, не знаю что?! Надзор. Иду по плацу и улыбаюсь. Всем: Солнцу, ментам, прапорам, петухам, жуликам, мужикам… Надзор. Это хорошо, это значит — меня выпустят, раз предупредили. Значит, еще сорок девять дней и свобода. Свобода! Свобода…
Надзор. Дважды в неделю отмечаться в милиции. После двадцати ноль ноль нельзя выходить из квартиры. В субботу и воскресенье, в праздничные дни нельзя появляться в общественных местах: кафе, ресторане, кинотеатре, сквере, магазине, улице. Даже во дворе… Обязан трудиться-работать и проживать по месту прописки. Выехать в отпуск, в гости имеешь право только по разрешению милиции. А могут и не разрешить… В течение суток на новом месте, в случае разрешения, обязан встать на временный учет в местной милиции. Выезжая указать, на какой срок едешь. Погостив, выезжая, взять справку в милиции. Менять постоянное место жительства имеешь право только с разрешения милиции, до двадцати трех часов могут прийти на дом, для проверки, работники милиции или дружинники, вольные козлы… Проверить, дома ты или нет. Запрещено проживание лиц, имеющих надзор, в любимой столице любимой Родины, в столицах союзных республик, в пограничных и портовых городах.
За три любых нарушения, из перечисленных выше запретов и предписаний, возбуждение уголовного дела по статье 198 УК РСФСР. И соответствующих статей союзных уголовных кодексов, ежели ты, милок, проживаешь на окраине большого и так далее… Нарушение административного надзора — один год лишения свободы… И снова зона. А потом снова надзор… Замкнутый круг… Я встречал в своем затянувшемся путешествии зека, три раза подряд осужденного за надзор!..
Много хитростей у Советской власти для того, чтоб не выпустить из своих лап рабов, хоть раз попавших в них. Много. И одна из них — надзор…
Солнце пригревает все сильней и сильней, весна в разгаре, дни летят все быстрей и быстрей, вот осталось всего двенадцать дней до свободы, до воли золотой. Как там, шесть лет не был там, что там…
Сижу в культкомнате, изучаю-листаю брошюру «Сектанты-изуверы» и выкинув галиматью, придуманную коммунистами, черпаю крупицы информации.
Сижу, читаю. Шум. Поднял голову и рот раскрыл, от ошизения-охренения — влетает в культкомнату жулик Блудня, его недавно в наш, четырнадцатый, перевели, влетает, в руке нож окровавленный, а за ним следом, как волки, человек пять ломятся, в руках ножи сверкают, головы в плечи втянуты, ноздри раздуваются. Ни хрена себе! Такого сто лет уже не было! Блудня по столам летит, через головы зеков прыгает, хорошо, я в стороне сижу, у стенки… А волки за ним, да тоже по столам, глаза горят-сверкают, на лицах оскалы, дышат тяжело, ножи блестят. Только зубами не щелкают, не воют, не рычат!
Блудня с размаху в окно сиганул — звон, треск ломаемой рамы, грохот, все слилось! Еще крик жуткий! Второй этаж! Двое следом с размаху, трое остальных назад, по столам и в двери. А там завхоз, хайло разинул, давно такого не видел:
— Вы че, бляди, тут скачете?
Оборзел мент, распустился. Раз ему в бочину ножом, хлесь другой нож в брюхо. Лежит завхоз в луже крови, белый, недоуменно смотрит на всех, мол как же так, я ж мент, за меня же администрация… Закатил глаза и завыл, завыл как растерзанная собака. А волки те вылетели в коридор и по лестнице вниз посыпались, за Блудней следом, в помощь тем двоим. За спиной же у них, в коридоре, в подпев завхозу, еще кто-то жутко заорал, да так жутко, что мороз по коже продрал:
Аааааааа! — жуткий крик, бьющий по ушам, по нервам…
Зеки ломанулись из культкомнаты, через завхоза перешагивают, а он воет и плачет, слезы крупные потоком льется:
— Ааа! Умираю, умираю, больно, больно, больно!
И из коридора, заглушая его, на одной высокой-высокой ноте, по ушам бьющий крик:
— Аа-а-а-а!
Волки уже на улице, на плацу, в коридоре так страшно орал мент молодой, Гаврюха…
Вскоре прибежали прапора, подкумки, кум, санитары с носилками. Завхоза увезли в облбольницу, стукач Гаврюха помер на кресте.
Весь скандал, сыр-бор, начался из-за Блудни. Кумовским оказался, стукач, и Казино его расколол. Расколол, предъявил и акулам приказал — на ножи! Но Блудня Казино пырнул, из барака выскочил и зная, что на лестнице догонят, в культкомнату нырнул. В окно и прямо в ДПНК. А акулы озверели, завхоз на пути оказался, да еще за метлой не следит, стукач под горячую руку подвернулся, да и на плацу еще восьмерых слегка пырнули-подрезали, пока их прапора с подкумками скрутили да излупили…
И всем по делам воздали — Казино снова на крытую поехал, через облбольницу, на три года, акул раскрутили, одному расстрел, остальным по десять– двенадцать сделали из прежних три-пять. А Блудню в другую область отправили, добывать секреты для оперчасти, для кума… Каждому свое…
