Насупился дехканин, всем видом показывая, что не по душе ему такой вопрос. Пробурчал глухо:
— Каждый, кто взялся однажды за кетмень, должен до конца дней своих прокладывать арык, копать свою канаву. Тот же, кто зарится на чужое, — не дехканин, а лишь такой, видать, как ты, торгаш!
Путник понял: в этом краю, как и везде, дехканик и торговец — что кошка и собака, они презирают и ненавидят друг друга. А если столкнутся, схлестнутся на Кан-базаре, ойпырмо-ой, ни дать ни взять — разъярившиеся петухи, только перья летят. Так и норовят они глаза друг другу выколоть, выклюнуть!..
Но путник не относился к презренному торгашескому племени, а потому не обиделся на колкость дехканина. Спросил только:
— Уж не земля ли проглотила славный город Отрар? Дехканин, приставив ладонь ко лбу и глядя вдаль, начал подробно рассказывать:
— Видишь вон тот холм, похожий на верблюжий горб, во-он за белесым перевалом?.. Теперь направь свой взор к югу. Увидел тонюсенькую турангу? На самом деле это не туранга и не тень ее, а минарет Гумбез Сарая. Там город.
И опять потрусила лошадка. Жалобно ревел верблюд на поводу. Ему лишь недавно пробили ноздри и вдели палочку — мурындык, и он к ней еще не привык, палочка причиняла боль. Вскоре верблюд перешел на неуклюжую, валкую рысцу, все чаще и чаще спотыкаясь, грозя сломать себе хребет, и тогда путник — хотя он и не был купцом — начинал про себя ругать подряд всех дехкан, изрывших землю. Вдруг, спохватившись, он сам прикрыл себе ладонью рот. Какой грех! Какой грех! Ведь сейчас ураза, он уже пятые сутки, как истинный мусульманин, соблюдает пост, а тут вдруг ругается, как бродяга! Ай-яй, сколько лишений и мук приходится терпеть поневоле ради того, чтобы прокормить жену и детей. Не то возлежал бы он теперь на мягкой подстилке в прохладной мазанке, соблюдал бы уразу, повелевал бы женщиной да наслаждался уютом. Нет, черт его дернул выехать в самую жару, чтобы испытать свой данный богом дар в состязании музыкантов-кюйши. Хорошо еще, если ему удастся победить своих соперников, прославить свое имя. Но ведь бывает и так, что начнут спотыкаться пальцы о струны, и тогда, униженный, посрамленный, ставший посмешищем в глазах праздной толпы, уныло возвращаешься домой. «О создатель, избавь меня от такого позора! — думал путник. — О чародеи двуструнной домбры, поддержите меня! Пусть лучше проглотит меня земли, чем проиграть в айтысе и опозорить мое имя Кайраук!»
Жарко молясь всем духам и покровителям музыки, путник заботливо пощипал коржун на тороке, где лежала, округло выпячиваясь, заветная спутница-домбра, которую прикрывал он полами чапана, спасая от нещадных солнечных лучей. Одинокая тропинка вскоре слилась с тропой пошире, а тропа еще немного погодя, в свою очередь, обернулась плотной, убитой дорогой. Через некоторое время, когда дорога обогнула раскидистую турангу, начался широкий караванный путь, обсаженный по обе стороны урюком, хурмой, тутовыми деревьями, и, хотя плоды уже давно созрели и осыпались, густой приятный аромат щекотал ноздри.
Кюйши Кайраук с наслаждением вдыхал запах древесной смолы и прислушивался к шумному сопению вконец изнуренного верблюда.
Что-то блеснуло в густой чащобе. Путник пригляделся и увидел еще одного дехканина. Напрягаясь, дергаясь всем телом, тот с размаху всаживал кетмень в плотную почву.
Кюйши направился к нему, поздоровался, как принято, полюбопытствовал:
— Уа, почтенный дехканин, далеко ли до города Отрара?
Дехканин выпрямил спину, оперся на кетмень, сорвал с головы тюбетейку и вытер ею потное лицо.
— Копыта твоей лошади уже коснулись улицы Отрара, — сказал он. — Улица эта называется Тальниковая. Бери немного правее — выедешь к Кишкургану. Прямо впереди будет Алтын-тюбе, обитель купцов. Слева — многолюдная часть города, начало улицы Пшакши, — Все подробно объяснил дехканин.
— А где же Кан-базар? — перебил его кюйши Кайраук.
Дехканин от досады поморщился, явно подумав про себя: «Чувствовал я, что ты купчишка, что по базару рыщешь и пользы ищешь. Эх, псы бродячие, дорогу спрашивают, от работы отвлекают». Он нехотя махнул рукой в сторону огромной, вытоптанной людьми и скотиной площади, буркнул: «Там Кан-базар». И, уже не глядя, поплевал на ладони и, играя ребрами под лоснящейся от пота кожей, продолжал копать кетменем землю. Сердце екнуло от волнения у Кайраука, душа заныла. Дрожащими пальцами пощупал-погладил он домбру. Считай, тридцать лет прожил на свете, уйму кюев сочинил, приводивших в трепет слушателей, а ничего хорошего не нажил. Как говорится, на ребрах жиру нет, значит, в хлеве скотины нет. Всю жизнь трусит он на своей кургузой лошаденке, а от бедности на длину курука не уехал. Ну, на сей-то раз он испытает судьбу!
С этими мыслями, вдыхая пыль от пухляка, въехал он на Кан-базар и опешил. Ой-хой, народу-то, народу! Ни дать ни взять — муравейник. Одни продавали, другие покупали, третьи торговались до хрипоты, надрывая горло, кричали, суетились, шныряли туда и сюда. Кайраук не на шутку растерялся, когда человек пять, вырвавшись из толпы, бросились ему навстречу. «Уж не ограбить ли хотят средь белого дня?» Едва успел он так подумать, как эти пятеро, подбежав, потянулись к поводку верблюда. Высокий бородач, изловчившись, все же первым выхватил повод и решительно нырнул в толпу. Остальные в досаде похлопали себя по ляжкам и разбежались. Видно, таков был уговор между ними — не мешать друг другу, добыча доставалась тому, кто раньше к ней поспевал. Кайраук подогнал лошадку пятками, поспешил вдогонку, настиг бородача:
— Эй, милейший! Ты что разбойничаешь при всем честном народе?! А ну, давай сюда повод. Верблюд-то мой!
Бородач огрызнулся, прохрипел:
— Не разбойник я, а честный делдал[29]. Понял? Я мигом сплавлю твоего верблюда за большую цену. И ты выгадаешь, и мне кое-что перепадет.
Приходилось как-то слышать Кайрауку, что на больших базарах орудуют ловкие люди, именуемые делдалами; горластые, проворные, настырные, они могут продать любую вещь или скотину за более высокую цену, забирая себе часть прибыли. Видно, этот бородач был из тех проныр. Не успел Кайраук раскрыть рот, чтобы сказать, что он отнюдь не намерен продавать верблюда, как бородач завел бедное животное в загон таких размеров, что в нем можно было спокойно устраивать конные скачки. В загоне уже томилось множество верблюдов. Знать, здесь и находился скотный базар. И вот тут-то Кайрауку пришлось еще раз удивиться. Суетливый, расторопный бородач, минуту назад жадно выхвативший из рук поводок, теперь встал в сторонке и начал равнодушно ковырять в зубах. Степенный, полный достоинства, благочестивый вид был теперь у него. Ни дать ни взять — опытный купец, знающий себе цену, свысока взирающий на неимущий сброд. «Ай да ловкач! И так он зарабатывает свой хлеб?!» — с неприязнью подумал Кайраук. Он уже молча согласился с тем, что верблюд его будет продан. Собственно, это ведь и не верблюд еще, а годовалый верблюжонок. Кайраук взял его с собой, надеясь на обратном пути нагрузить на него кое-какого товару. Конечно, в том случае, если ему будет суждено победить в состязании и получить наряду с почестями и положенную награду. Теперь же судьба верблюжонка оказалась в руках бойкого делдала. К загону стали стекаться покупатели.
— Этот верблюжонок из редкой породы желмая. Верблюд-скакун! Семь дней скачи на нем — не устанет! Смотрите, какие упругие ноги! Как натянутая тетива! Продаю всего лишь за четыре динара! — объявил, бровью не моргнув, бородач.
Кайраук вспыхнул от стыда, опустил голову. Верблюжонок не имел никакого отношения к породе желмая. Он был самый обыкновенный поносливый верблюжонок. А этот базарный ловкач просил за него стоимость двух сильных одногорбых верблюдов-дромадеров. Однако и покупатель попался дошлый. Торговался цепко, отчаянно.
— Больше полудинара не получишь — упрямо твердил он. У покупателя совести оказалось тоже не больше: он предлагал за верблюда цену годовалой овцы.
Долго спорили, крикливо ругались базарный маклер и покупатель, не уступая друг другу. Спор то и дело переходил в ссору. Наконец, обессиленные, должно быть, почти договорились. Вид у каждого из них был как у больного, которого вот-вот покинет душа. Они уже перешли на шепот, начали заговорщически перемигиваться, потом ударили по рукам и порывисто обнялись, словно старые друзья, встретившиеся после многих лет разлуки. Кайрауку достался один динар, остальные деньги — целая горсть серебряных монет — бородач отправил в свой объемистый карман. «Плата за мои труды», — заметил он. Покупатель ушел восвояси, ведя на поводу верблюжонка, а маклер поспешил к воротам, чтобы поймать очередную жертву. Уж наверняка попадется ему в руки растяпа-кипчак, пригнавший свой скот на Кан-базар, и верткий делдал в два счета его околпачит, потребовав мзду за услугу «языка, рук и глаз».
