В этом нашем ответе предписывалось японскому военно-морскому командованию представить советской стороне план режима плавания судов вдоль восточного и западного побережий Курильских островов со схемами минных заграждений, а также документы по заминированию участков на суше, портов, сооружений и зданий. В заключение в нем указывалось, что всем японским офицерам, солдатам и населению гарантируется безопасность жизни и сохранение личного оружия невоенного образца. Было определено точное место и время новой встречи представителей сторон.
В связи с началом переговоров боевые действия на линии фронта прекратились, но тишина была обманчивой. Каждая из сторон внимательно следила за другой, и там, где японцы пытались мелкими группами атаковать наши позиции, возникали короткие ожесточенные стычки. Но командиры наших частей и подразделений внимательно следили за тем, чтобы мое распоряжение о прекращении огня — на время переговоров — соблюдалось повсеместно.
Получив донесение от генерала П. И. Дьякова о том, что японская сторона известила о выезде своих представителей в расположение наших войск в установленное им время, я покинул плавучий командный пункт («ТЩ-334») и высадился на берег. На этот раз японцы были точны. В 16 часов мы встретились с ними у специально поставленного стола на открытой небольшой возвышенности, неподалеку от места высадки нашего десанта. Отсюда хорошо были видны панорама недавних боев, подбитые и сожженные японские танки. Вместе со мной были генерал П. И. Дьяков, полковники М. А. Алентьев, П. А. Артюшин, подполковник Ф. А. Слабинский, майоры П. Д. Ковтун и П. И. Рева, капитан 3 ранга B.C. Денисов, офицеры штаба и политотдела 101-й дивизии.
Японскую сторону представлял генерал-майор Сузино Ивао, прибывший с группой офицеров своего штаба. Он имел должным образом оформленные полномочия на подписание условий о капитуляции (с нашей стороны я поручил подписать их командиру десанта генерал-майору П. И. Дьякову). Японцы пытались затянуть переговоры под предлогом плохого знания русского языка и якобы неясности для их переводчика отдельных выражений в том документе, который им надлежало подписать. Но, по существу, у них не было выбора: либо подпишут, либо разделят участь тех японских войск, которые к тому времени уже были полностью разгромлены в Маньчжурии, Северной Корее, на Южном Сахалине. Чтобы прекратить эту недостойную игру противника, я поставил перед японским генералом вопрос ребром.
— Готовы ли, — спросил я его, — представители японских войск подписать условия капитуляции, сложить оружие и сдаться в плен?
Японский переводчик передал своему начальнику мои слова, но тот делает вид, что до него не доходит их суть. Переспрашивает, пожимает плечами, как-то странно оглядывается по сторонам, словно ищет помощи и поддержки у своих офицеров. Лицо надменное и непроницаемое. Надо было прекратить это кривляние, и по моему знаку полковник Алентьсв выдвинул вперед одного из лучших наших знатоков японского языка, инструктора политотдела лейтенанта Бориса Кремянского. Он на чистейшем японском языке повторяет мой вопрос Сузино Ивао и спрашивает его, что тому непонятно в тексте условий о капитуляции или в заданном вопросе.
Глава японских парламентеров стал объяснять, что не может лично принять окончательное решение и должен согласовать свой ответ и получить дополнительные инструкции от своего командующего генерал-лейтенанта Цуцуми Фусаки. Надо было выбить у противника и этот лживый довод, и я попросил нашего переводчика передать японцам мое требование: либо они принимают условия капитуляции, либо я приказываю нашим войскам открыть по ним сокрушительный огонь из всех видов оружия и одновременно используя для удара по их позициям вес силы нашей авиации. Видимо, японский переводчик сумел бегло передать своему генералу, о чем я веду речь с лейтенантом Кремянским, и тот быстро уловил ее смысл, потому что буквально в следующий момент с лица японского генерала сошла маска непроницаемости и надменности, и он вдруг торопливо и растерянно произнес:
— Да-да, согласны. После этого состоялось подписание условий капитуляции 91-й японской пехотной дивизии, оборонявшей острова Шумшу, Парамушир и Онекотан. Японская сторона была ознакомлена с планом пленения японских гарнизонов, составленным моим штабом на основании только что подписанного документа. Тогда же 128-я авиадивизия получила задачу: перебазировать утром 20 августа один полк на тот аэродром на Шумшу, который мы не бомбили. Петропавловская военно-морская база должна была в этот же день перевести часть своих кораблей в бухту Катаока. Японское командование согласилось способствовать этому и, в частности, выделить для проводки наших кораблей и судов специального лоцмана, который должен был ждать их на подходе к Катаока в определенном месте.
Церемония подписания условий капитуляции завершилась моим строгим напутствием представителям японской стороны:
— Вы свободны. Выполняйте условия капитуляции. В течение дня 19 августа и в ночь па 20 августа наши части и подразделения занимали прежние позиции на линии фронта и готовились к наступлению на Катаока. Одновременно продолжалась интенсивная выгрузка артиллерии, боеприпасов и подача их к переднему краю. К исходу этого дня я отдал приказ войскам о разоружении и пленении 20 августа японских войск па Шумшу, высадке части наших сил в северо-западную зону побережья Парамушира, а также на восточное побережье Онекотана и завершении полного освобождения этих островов к исходу 21 августа. Одновременно были даны указания о сосредоточении в районе мыса Лопатка 7-го отдельного стрелкового батальона и подготовке его к переброске на острова.
В соответствии с условиями капитуляции, 20 августа в 7 часов утра отряд наших кораблей и транспортов с десантниками на борту, во главе с тральщиком «ТЩ-525» направился во Второй Курильский пролив со стороны Охотского моря. Ядро отряда составляли сторожевой корабль «Киров» и минный заградитель «Охотск», военный транспорт «Емельян Пугачев» и гидрографическое судно «Полярный». По разработанному порядку на подходе к проливу их должен был встретить на катере японский лоцман, чтобы провести к военно-морской базе Катаока, минуя возможные минные заграждения и подводные камни на подступах к ней. Однако лоцмана на месте не оказалось. Возглавивший отряд капитан 1 ранга Д. Г. Пономарев, державший свой командный пункт на «Кирове», решил следовать дальше самостоятельно, повысив боеготовность. Кораблям было приказано усилить наблюдения за морем, воздухом, и берегами пролива.
Туман к этому времени рассеялся, и наблюдатели в своих «гнездах» на мачтах могли хорошо видеть все, что происходит на обозреваемом пространстве. Вдруг флагманский сигнальщик доложил:
— Вижу японские батареи и укрепления на берегу. Возле батарей японские солдаты.
Наш отряд продолжал идти своим курсом. А сигнальщик вскоре сообщил:
— Вижу движение у японских батарей. Выходим на траверз батарей.
— Усилить наблюдение, — приказал командир отряда.
Через несколько минут последовал новый доклад сигнальщика:
— Японские солдаты скрылись. Не видно ни одного человека.
Эти слова заглушил гром орудийных выстрелов справа, со стороны мыса Арима (остров Парамушир). Вслед за этим беглый огонь по нашему отряду открыли еще три японские батареи: одна — с той же стороны и две — слева, со стороны Шумшу. Особенно мощным был огонь из района озера Беттоби, где располагался японский полк крепостной артиллерии и мортир. Вблизи наших кораблей и судов взметнулись фонтаны воды от взрывов, а некоторые снаряды достигли цели.
— По японским провокаторам огонь из всех орудий! — приказал капитан 1 ранга Д. Г. Пономарев и немедленно сообщил о случившемся мне на тральщик «ТЩ-344» — он в это время находился в районе высадки, там, где стояла на рейде основная масса транспортов в готовности к приему войск для переброски их на Парамушир и Онекотан. Я ответил немедленно: «Действуйте по обстановке — смело и решительно. Выходите из зоны огня. Для ответных действий вызываю авиацию».
