31.05. Я люблю тебя, Москва. Я хочу танцевать и петь тебя. Только бы судьба состоялась. А так оно и будет, этого хочет небо.

Утро. Настроение: весенние прохожие. Проходят сюжеты. Миражи чьей-то скуки и моего прошлого. Воспоминание – сплошная боль. Страшно дотронуться даже улыбкой. Падежи прошлого. Несбывшаяся ошибка. Музыки скомканный жест. Повтор. Слезы радуги, погубленной солнцем. Радуги божество в ладонях судьбы. Май бубнит про себя падежи. И с улыбкой победной уходит в «былое».

Линии судьбу выпрямляют строчкой. А она не хочет славословить лето. Музыки скомканный жест. Повтор. И с улыбкой победной уходит в «былое» Наш неоконченный спор.

2.06. Вешняя томность сменилась июньским томлением. Завтра экзамен. И опять я совсем не занимаюсь. Это сильнее меня.

Объявился Слава. Полгода прошло. И вот опять звонит, как ни в чем не бывало. Мне начинает нравиться эта настойчивость. Тактика у него классная. Прошло достаточно, чтобы я уже не злилась, все – в прошлом, и он делает новую попытку как бы опять с нуля, но качество, безусловно, другое. Качество возможных отношений.

Через неделю в «ТД» С. Шолохова о «Дюба-Дюба». Интервью с Хваном и Олегом. Вчера была передача о Каннах.

Почему я так долго одна. Я понимаю – судьба. Я ее снова чувствую, хоть она и молчит. Дышит в висок. Нагоняет тучи. До грозы, правда, не доходит. Но погромыхивает иногда совсем рядом.

Слава немного знаком с Олегом. Они встречались в Англии и пили целую ночь. По его словам, Олег здорово поддает, так же как и Хван.

Я безумствую. Вчера была в киноцентре. Смотрела фильм из жизни сумасшедших. Очень даже уютненький дурдом в «Улыбке». Слишком часто, правда, показывали голых мужиков, хоть смотреть-то там, в общем, было не на что, но забавно, увлекательно и сюрно. В духе времени.

Вспоминаю шикарную вечеринку в Доме Актера. Тот день остался праздником. Подъехала на машине, уехала на машине. Выглядела, даже с учетом моей самокритики, на 5. Чудесный вечер с угощением всех мороженым, светским обществом, хорошими сигаретами и шампанским. Я была очарована этой атмосферой, легкостью. Были Меньшиков с Хваном, Боголюбова, еще несколько теток. Именно теток. Девушек с ними (как ни странно) не было. Они тусовались рядом в буфете. Олег чудесно выглядит, как всегда, впрочем. Загорелый, стильный. Когда они с Боголюбовой шли по сцене при вручении премии спектаклю, был несколько напряженным. Что и понятно, если слышишь такую речь. Вручал Львов-Анохин, который принялся разоряться, что хотя в спектакле нет ни драматургии, ни режиссера, все-таки он – неплох. Прославлял прекрасную технику артистов, что само по себе уже оскорбительно. Предполагается отсутствие всего остального: таланта, вдохновения, чувства. Ну, нет там сюжета. Нет. И как трудно мастодонтам от театра, пусть талантливым, освободить свои мозги от догм и закостенелых идеалов. Они невольно закрывают перед собой дверь в будущее театра, делая все, ими созданное, достоянием уже прошедшего времени и загромождая себе доступ к свежему воздуху живой театральной жизни. Львов-Анохин – режиссер маститый, признанный всеми, но из всего, что он наговорил, я поняла – безнадежно устаревший в современном стремительном мире. Говорил он долго и обидно. Олег с Г.Б. переглядывались с усмешкой. Но это все было нелепо. После многочисленных панегириков, «Нижинскому» достался холодный душ непонимания и недостойных слов.

Черт возьми, если спектаклю присудили приз, значит, здесь он его заслужил. Критики могут писать все, что им вздумается, но при награждении говорить о недостатках гнусно.

Никто не понял «Нижинского» так, как я его поняла, и мне так хочется, чтобы об этом узнали другие. Кому-то, уверена, это поможет что-то понять глубже. Для людей, оценивших спектакль, это будет еще одним подарком.

Звонила Алеше, он сказал, что играть в Москве они не будут больше. Повезут в Питер и Прибалтику. Может, удастся приехать в это время в Питер. Я была бы счастлива. О Прибалтике даже не мечтаю. Нет, мечтаю, но осторожненько. Слишком горячо желание быть там и снова встретиться с «Нижинским».

У Алеши, судя по всему, гадкое настроение. Нет денег и уверенности. Оказывается, в апреле в Питере он мне звонил и не дозвонился. Странно, почему так. Путаница с телефоном? Но это лучше, чем если бы забыл.

Настроение: весны причуды. Присказки листвы. Ожидание ночи, когда ты рядом. Но только в мечтах сбываются сны. И взгляды. Олег красивый, талантливый, удачливый. Я любуюсь его судьбой. Избранный из толпы лучших, ступивший на Парнас так безмятежно, так легко. Пришел по праву, ему принадлежащему. Не думая о счастье, об удаче. Просто так было нужно Богу. Очень жаль, что в Каннах «Дюба-Дюба» ничего не получил. Может, сокращенный вариант слабее? Но уже то, что это единственный из наших фильмов, представленный на конкурсе, радует. У него безупречный вкус. Аристократ творчества. Аристократ судьбы. Люблю именно это в нем. Остальное вторично. В «МН» Соколянский напечатал статью о нем. Пишет, как всегда, легко, непринужденно, изящно местами. Олега он, можно сказать, понял, разобрался с его «ментальностью» актерской, попотрошил натуру и роли, что стало уже общим местом – прошелся по «N». И получилась статья. Там была ясная картина, гармоничная, живая, там был ум автора и здравый смысл, точные акценты и легкая ирония, умение и желание, там было все, что нужно для состоявшейся статьи, кроме Олега. Его самого там не было. Он прошел мимо, насмешливо усмехаясь. Не со всеми оценками я могу согласиться, больше того, вся концепция Соколянского мне не нравится. Но убедительно. И это я ценю в нем. Так вот разбирал, разбирал и упустил главное – живую жизнь. Мертвые формы его фраз совершенны, но пусты изнутри. Олег там и не ночевал. Нельзя подходить к артисту с прибором для измерения градуса артистизма, меры искренности, компасом: техничен – не техничен. Никто не заслуживает наказания определенностью, тем более личность творческая. Он ускользнул от выверенных однозначно-стей, хоть Соколянский и говорит о сложности подхода и умении выдержать стиль «между». Между штампами. В ту или иную сторону. Но чего-то важного не хватает. Наверное, настоящей глубины. Оценить такого человека может только равный ему. Пусть все остальные тянутся, ему не помешает эта суета. Я молюсь, чтобы не помешала.

Иногда мне кажется, что я не человек. Смотрю на других людей, чувствую их и осознаю отличность своей природы. «Ты не умеешь быть вдохновением», – сказала я Славе. Вся я – его зыбкость. Не могу в самой себе найти основ человеческой жизни. Слишком много души. Иногда же кажется, это от одиночества, побудь столько одна и не такое придет в голову. Тебе бы толпы приятелей, тебе бы настоящего мужчину – и ты в порядке. Здоровая женщина. Может, это так и есть. Или все-таки я неземная и натура моя из сна? Или я выдумываю полеты и просыпаюсь, дойдя до окна? Одно я знаю точно – иные есть, и они имеют влияние на нашу жизнь. Есть божественное в человеке. И, если захотят высшие, если это нужно для жизни мира, это божественное проснется. И человек победит физическую ограниченность своих мыслей.

Но сейчас я понимаю в себе только «инакость». Все остальное ушло на задний план. Мне страшно от себя. Внечеловеческая моя душа делает меня нечувствительной ко многим радостям бытия, делает для меня невозможным – просто жить, терзает противоречиями высшего порядка, губительными вопросами, ответить на которые не под силу никому из живущих. Мой несколько «приподнятый» стиль характеризует это свойство натуры. В рецензиях, стихах, даже дневниках. Нет, я не сбиваюсь на патетичность. Но эта «приподнятость» интонаций, жестов именно то, чем я пытаюсь поделиться с другими, передать свою нездешность этой осо-бинкой. А как еще? Иначе мне место в психушке. Мое творчество – то единственное, что поддерживает во мне жизнь. Отними это – и я задохнусь. Творчество, вдохновение, желание его – и я способна притворяться человеком. Но все равно, как русалочке, ходящей по земле, как по разбитому стеклу, и не умеющей передать о своей боли человеческим языком, мне мучительно жить и выглядеть человеком. Она нечеловечески много хотела от своего принца. Я слишком многого хочу от жизни. И как можно быстрее. Боль все сильней. Я молча плачу. Сказать об этом иногда удается. Но сил моих все меньше и меньше. И только постоянное движение вперед сохраняет видимость живой жизни. Я иду по разбитому стеклу своих разочарований и восхваляю города, любимых мужчин и свое измученное сердце. Я говорю об этом красиво. Иногда слишком красиво. В этом тоже болезненность. Я из страдания выращиваю розу и упиваюсь ее ароматом, на мгновение забывая, что и она не настоящая, не человечья. Я пишу. Я красиво пишу. В опровержение всем болям мира. Я иду куда-то, может быть, по кругу? Замкнутый психоз лестницы. Меня называют женственной, томной. Меня называют поэтической натурой. И я теперь поняла, почему это меня обижает. Внешность хрупкой незнакомки, а все во мне насмешка над женщиной. Я – не она. И уж конечно, не он. Я – вне возможности живых проявлений, самовыражений. Нет, все это, конечно, есть. И все это тысячу раз нет. Притворство. Кривляние. Сущность не меняется, даже если из рыбьего хвоста сделать две чудесные ножки. Я не знаю, как называется то, что во мне, но я – не человек. Может быть, это различие только духовное? Неспособность воспринимать жизнь, как все. Неспособность быть ею, влиться в ее поток естественно и легко. Не умею. Дело не в комплексах. Все зашло значительно глубже. Противоречие меня и жизни, по которой ступаю, которой касаюсь окровавленным сознанием. Каждое прикосновение к ней – рана. Незаживающая. Я терплю. Жизнь-принц относится ко мне с любовью, но не станет из-за меня жертвовать своей аристократической судьбой. С другой стороны, кто знает. Выбор за ней. Я уже его сделала.