Если я ему напишу «обычную» рецензию, он успокоится. А если я вся – вне обычного, если из каждой строчки выглядывает свое? И требует…
И при всем при этом полное неумение строить свою устную речь на занятиях. Только с людьми, с которыми легко.
И.См. прочитала работу на Феллини. Хорошо. Гаевский покритиковал. Слишком обязывающая тема. У него слишком много личных переживаний с ней связано. И. пишет легко, образно и логично. Не чета Ленке. Как небо и земля. Но все-таки это тоже не настоящее. Хотя лучшее из всего, что я слышала от наших.
У меня такое чувство, что Г. раздавил меня (интонацией, подтекстом, откровенным снижением жанра), хоть это, видимо, не соответствует истине. Я устала ему говорить, что хотела бы показать «Ученым обезьянкам». Забывает. Неудобно навязываться. Такой горький осадок после его слов. Много умных замечательных людей вокруг, и так бесприютно. В какой-то степени приятно осознавать свою особенность. Или это снова мнительность? Или я – настоящая?
В последнее время особенно остро чувствую свою связь с теми, иными. Они иногда около меня. Они мне помогают. Или испытывают.
Они рядом. Значит, что-то случится снова.
Случится мне остаться. Во всех смыслах.
Я искренне не понимаю, почему рецензии А. почитают за нечто безукоризненное, совершенное. Признаю легкость пера и своеобразие подхода и то лишь потому, что в неплохих с ней отношениях и смотрю другими глазами на ее работу. Но девчонки, Г., М.? Боже мой, как немного нужно миру. Г. говорил, что в таких работах, как моя, все строится на угадывании, на метком попадании в цель (в данном случае тон и стилистику спектакля). Или попадаешь – или нет. Он говорил так, что попадание это происходит, возможно, случайно. В его интонациях это было. Я угадала, ну и что, мало ли угадывают, работа, конечно, замечательная, но везет иногда, случается. Случайность. Я так хорошо почувствовала эту его мысль. Его небрежное отношение ко мне. Мы так редко говорим правду друг другу. Только и приходится расшифровывать неискренние речи, которые все равно не обманут.
Горько. Я, было, порадовалась, что оценили наконец-то. И тут такой «разнос» (только для меня), хотя, думаю, в большей или меньшей степени все почувствовали иронию. Только вряд ли поняли, к чему она. Ведь говорилось и хорошее. Но переплетение этих оценок, мыслей, «советов» для меня очевидны – ему чужда моя творческая манера. Но он пока сам в этом не признается. Попросил написать что-то о спектакле, к которому я бы относилась более равнодушно, отстраненный рациональный подход и анализ. Было сказано вполне конкретно. И так насмехался. Даже вспоминать не хочется. Больно. Но благодаря моему изменившемуся самочувствию, меня не прошибешь.
Еще. Начинается медленная травля. Больше всех старается Арх. Боюсь, не выдержу и сорвусь на нее.
5.12. Были с Инкой в Доме Актера. Ребята из «Ученой обезьяны» снова очаровательно и непосредственно чувствовали себя на сцене. Еще раз убедилась, что они талантливы и перспективны.
8.12. Любовь сжигает меня. Почему так больно и пламенно? Одиночество извело. Какой-то просто тупик. Заниматься, готовиться к сессии – не в состоянии. Тихая паника и осознание полнейшей безнадежности. Мама снова уехала в Казань, и я одна. Думаю о своем несостоявшемся, не понявшим или, наоборот, понявшим слишком много. Я придумала его? Конечно. Но я люблю его? Бесчисленное – да! Я хочу любви как таковой или я хочу его любви? Тело и душа исстрадались. Безумие неизвестности, невыговоренности подтачивает последние силы.
Так нельзя, понимаю. Любовь делает меня одержимой ленью и тоской, увы. Но все во мне посвящено теперь ей. Не могу понять, почему вдруг этот рывок в страсть, это всеохватное безудержное чувство?
Я задохнусь от горячки любви. Она меня испепелит.
10.12. Когда так хорошо, писать не хочется. А действительно судьба не оставляет. Она особенная до счастья. Если есть за спиной такая поддержка – ничего не страшно.
Ах, декабрь. Вильнюс угадан!
Коньяк занимается в голове самодурством! Отмечала свою нетронутость! 2 года страданий – на пустом месте!
Для кого меня хранят? Что бы ни случилось с универом, моим незнанием наук, безденежьем, все-таки я победила. Все по-другому. Дождалась. Наконец-то. Декабрь, январь, февраль. Дальше неважно. Но эти – мои. Скоро дадут гороскоп.
14.12. Возрождение! Галочка! Как она умеет меня поддерживать. Она – моя хранительница, ангел мой.
Видела Гр. Господи, пытка моя. 2 с половиной года – муки незнания. И тут – случайно, в толпе, около станции моего метро. Опять не укладывается в голове. Как когда-то с Б., только здесь до безумия безнадежно: увидеть, убедиться, что действительно он, – и не заговорить, не подойти. Выглядит замечательно. Будто такой же, каким его оставила эту чертову груду времени назад. Все последнее время почти каждый день думала о нем. Тот странный сон… Он сбылся. Видела и не подошла. В этой огромной суматошной Москве, в этой бездне секунд, на моей станции метро! Что происходит в этом мире? Судьба, спасибо тебе. Я так хотела просто знать, что он живой и ему не совсем плохо. И вот – я видела его, слышала его насмешливый, как
всегда, голос, комментирующий что-то. Я знала, знала – вот он рядом, хорошо выглядит. Мой некрасивый бог! Боюсь, что потеряю разум. Но нет, я в порядке. Понадобилось всего 2-3 часа. Галочка так меня понимает, будто дышит одной и той же душой.
Это так много – знать, что жив и свободен. Это уже жизнь. Я счастливая. Мне доверяют.
Спасибо, я видела его. Он – есть. Как это много.
Кто мне поверит? Столько совпадений, примитивных киношных приемов на мою небольшую непутевую, но и гениальную жизнь! Через отчаяние и тьму твержу себе: все будет, как захочу, и уверенность сама пробивается, заполняет душу. Я до конца не в силах осознать произошедшее. Будто все это во сне, не со мной. Я видела Гр. Он стоял у освещенного ларька и что-то оживленно говорил попутчику. Было уже совсем темно, и его профиль, резкий, неповторимый, отчетливо был виден. У меня мысли стали мутиться. Я механически прошла вперед, оборачиваясь, хотела обойти ларек с другой стороны, но ноги несли дальше. Я оборачивалась, наконец, увидела, что они тоже пошли, пошла вперед, не соображая, где я, что я. Только одна мысль: он. Подошла к другому ларьку, у метро, быстро посмотрела, вернее, делала вид, что смотрю. Пошла дальше. В сознании бешено мелькали клочки восклицаний и истеричных выкриков: Как? Здесь? Не может быть! Столько времени прошло! Сейчас сердце не выдержит! Неужели он? Фантастика… Опять судьба… Счастье… Ужас… Невозможно… Как люблю… Безнадежно.
Что-то в этом духе. Или еще сумбурнее, не оформившееся в понятие, но существующее бешеным биением сердца. Кутерьма души и боли. Кутерьма предпраздничных лет?
Живет он в Москве? Я думаю, один из наездов, как когда-то. Столько прошло, а в нем будто ничего не изменилось. Это хорошо? Для меня – да. И представляю его себе всегда таким же. Он не умеет быть нежным? Я так боюсь натолкнуться на отпор. До чего все нелепо: я прекрасно понимала, что если сейчас не заговорю, потеряю прекрасный шанс. Какой там шанс, теряю его на глазах и делаю это сознательно. Совсем недавно было еще плохо. Но сейчас все во мне успокоилось. Я сильная. И возрождение, и любовь, и творчество. Я так много значу для мира. И как же он много значит для меня.
ОК, если не нужна ему, буду любить молча и на расстоянии. Но как же он мне нужен! Что-то изменилось в наших душах и мирах с того сна или даже раньше. И вот первый вестник этих изменений. Судьба напоминает: не забыла. Все по-другому, как иначе объяснить этот случай. Да не надо ничего объяснять. Живи и люби его.
Люблю… Могу утонуть в этом слове. Оно расцветает фиалками и розами. Люблю. Пусть я приснюсь тебе. Даже, если забыл. Только приснюсь.
