Третий лишний?

Кэри приняла фетровую шляпку, украшенную тремя фазаньими перышками.

– Вы уезжаете?

– Конечно. – Шляпка сидела идеально. – Я уезжаю… не могу же я пропустить и этот сезон?

…кровь кипела. И живое железо откликнулось на зов.

– Леди, это не безопасно!

Вероятно. Кэри только начинала строить порталы… училась… чего ради она училась? Кристаллы растить, медленно подпитывая силой каменные друзы-инкубаторы, осторожно, боясь пережечь, исказить структуру…

…или вот разбираться в схемах энергетических контуров… зачем?

От порталов хотя бы польза есть.

Контур покачнулся, грозя завалиться, но Кэри поспешно плеснула силой, заставляя распрямиться жесткие узлы. Она слышала, как рвется пространство, и грохот в висках вызывал какое-то мучительное дикое удовольствие.

Энергия уходила быстро. И прежде, чем портал схлопнулся, Кэри поправила шляпку и решительно шагнула в окно… она очень надеялась, что окно открылось именно туда, куда ей было нужно.

В противном случае пропущенный сезон будет наименьшей из ее проблем.

Семейный ужин.

Зимняя белизна скатерти. Льдистый блеск стекла. Металл и лен. Леди Сольвейг одобрительно кивает: все идеально.

Почти все.

Место Райдо пустует, и стул, придвинутый к столу вплотную, смотрится вызывающе. Взгляд отца время от времени останавливался на нем, и тогда отец хмурился.

Постарел и изменился, он и прежде-то не отличался красотой, ныне же погрузнел, оплыл. Щеки его обвисли, и наметился второй подбородок, скрывший и без того короткую шею. И отец то и дело поводил головой, отчего-то влево, подсовывал пальцы под воротничок рубахи, словно тот становился ему тесен.

Вздыхал.

Раздраженно фыркал. И вновь смотрел на пустое кресло.

Матушка точно и не замечала ни его раздражения, ни всеобщего напряженного молчания. Она ведь специально оставила и кресло и прибор. Все еще ждет, что Райдо одумается?

В последнем письме тот спрашивал о родителях, здоровы ли, и само это письмо было живым, насмешливым. Кейрен отнес его матушке, и та, благосклонно кивнув, велела:

– Напиши, что все в порядке… у отца в последнее время сердце пошаливает, доктора утверждают, что ему следует похудеть, но разве он захочет?

Младшенький.

Послушный.

Золотой мальчик, который встречает матушку у дверей Управления, сносит ее визиты и корзинки с пирожками, неизменные букеты цветов, уборку на столе. О нет, матушка не лезет в его бумаги, она лишь приводит их в порядок. И всякий раз, когда Кейрен намеревается попросить ее не делать так больше, смотрит с нежностью и упреком, отчего Кейрен сам себе кажется чудовищем.

Разве ему сложно доставить матушке радость?

Не так уж много от него и требуют.

Помолчать.

Улыбнуться. И вести себя прилично.

…отцу, к слову, подали не бифштекс, но парового судака с вареной спаржей. Он вскинулся было, но мягкая рука леди Сольвейг коснулась его рукава.

– Дорогой, пожалуйста…

Всего-то два слова, и отец опускает взгляд. И рыбу он ест, хотя Кейрен знает – отец рыбу искренне ненавидит в любом виде, но судака расковыривает старательно, ищет несуществующие кости. Спаржей давится. Запивает, правда, вином, что вызывает матушкино неодобрение.

– Кейрен. – Отец вытирает губы салфеткой, и в жесте этом сквозит с трудом сдерживаемое раздражение. Братья смотрят с сочувствием, но вмешиваться не будут.

– Да, отец?

– Идем.

Салфетку отец бросил на тарелку, где осталась недоеденная рыба.

– А десерт?

– Мне не дадут, а ты обойдешься…

– Без сладкого оставишь?

Раньше у Кейрена не получалось долго выдерживать взгляд. Все-таки Гаррад из рода Мягкого Олова был сильным бойцом. Постарел?

И вправду постарел. Седины в волосы набралось, и пахнет от него… нет, не болезнью – усталостью, которой отец не скрывает. От нее и мешки под глазами, и сами глаза красны, воспалены.

– Выдрать бы тебя. – Он уже не злится, да и… никогда ведь всерьез не злился.

С Райдо тоже помирится.

Наверное.

– Выдери. – Кейрен покаянно опустил голову, и отец лишь рукой махнул, ответив:

– Поздно уже.

В его кабинете царил идеальный порядок. Кейрен с таким сосуществовать не мог, а вот отец, наверное, привык. Фыркнул, сунул пальцы под воротник и проворчал:

– Опять она… за свое. Ведь говорил же не лезть! А твоя матушка… – Он сдвинул вазу, и потревоженные еловые ветви опасно закачались. – И ты не лучше. Садись.

Сам он придирчиво осмотрел кресло, провел пальцами по столешнице. Нахмурился и передвинул чернильницу из левого угла в правый, раскрыл папку…

Кейрен ждал. Он прекрасно понимал, о чем именно пойдет беседа, но не торопился каяться.

– Рассказывай. – Отец расстегнул пуговицы и стащил сюртук, оставшись в полосатом шелковом жилете, с виду несколько тесноватом. В подмышках жилет жал, а на животе полосы изгибались, отчего сам живот гляделся несоразмерно большим.

– Нечего рассказывать.

– Не дури.

– Я не дурю. – Кейрен положил руки на подлокотники кресла. От кожи неуловимо пахло кисловатым пивом. – Я не понимаю, какое кому дело до моей личной жизни.

– Личная жизнь, значит… – Отец приподнял массивное пресс-папье. – Если бы ты свою… личную жизнь так не выпячивал, никто бы тебе и слова не сказал.

Нефрит и серебро. Острые стальные перья на бархатной подставке, отец перебирает их, меняя местами. В этом Кейрену видится протест против того чересчур идеального порядка, который установился в кабинете.

– Молчишь?

– Молчу.

– Бестолочь. – Гаррад из рода Мягкого Олова произнес это почти ласково. – Женить тебя пора.

– Я бы воздержался…

Гаррад пробежался пальцами по корешкам папок, выбрав нужную, вытащил, раскрыл и, повернув, подвинул к Кейрену.

– Сурьмяные предлагают союз.

Стандартный договор о намерениях. Вязь витиеватых формулировок, которые сводятся к одному.

– Нет. – Кейрен закрыл папку, не дочитав.

– Да.

– Отец, я…

– Ты подпишешь этот клятый договор. И завтра отправишься знакомиться с невестой. Возьмешь в зубы веник, нацепишь костюм и улыбку и постараешься вести себя так, чтобы девушка не разочаровалась.

Гаррад из рода Мягкого Олова не повышал голоса. В глаза смотрел, и сейчас выдержать этот взгляд было не в пример сложнее.

– Нет. Хватит! – Кейрен отодвинул папку. – Я уже взрослый. И способен сам принять решение…

– Неужели?

Если бы он кричал, было бы легче. К крику Кейрен давно уже притерпелся.

– Взрослый, значит? – тихо поинтересовался отец. – А ведешь себя как озабоченный мальчишка! Взрослые люди головой думают, а не тем, что ниже пояса.

Он встал, одернул жилет, повернулся спиной.

– Думаешь, матери приятно выслушивать рассказы о твоих похождениях? Над нею смеются. Пока смеются, а скоро начнут презирать.

– Мне жаль.

– Кейрен, – отец все же повернулся, – я тебя понимаю. Все мужчины время от времени увлекаются… заводят любовниц.

– Все?

Гаррад крякнул и поправился:

– Почти все. Это естественная сторона натуры. Но это не значит, что ты должен выставлять эту сторону на всеобщее обозрение.

– Прятаться, значит?

– Проявлять благоразумие. – Он подошел к окну и, нарушив идеальные складки, раздвинул портьеры, оперся на подоконник. – И думать о будущем.

– Чьем?

– Своем, Кейрен. И рода.

Молчание. И запах коньяка, который, если ничего не изменилось, отец хранит в тайнике на книжной полке, в старой энциклопедии. А матушка, зная о тайнике, следит, чтобы слуги к нему не приближались, и делает вид, что представления не имеет, почему Гаррад время от времени запирает дверь в кабинет. И, пожалуй, отец в самом деле не заводил любовниц. Они с мамой подходят друг другу. Счастливы? Наверное…

– Этот союз нужен роду?

Гаррад не спешит отвечать. Он тяжело оперся на подоконник, уткнулся массивным лбом в заиндевевшее стекло.