Борис покачал головой. Что-то не так… Слишком легко все объясняется.

Перед его мысленным взором опять неслись картинки из прожитого. Во всех этих сценах Борис видел себя со стороны. Только себя. Там было много других людей, вещей, событий, но Борис видел одного человека — Солонникова Б.А. Никакие стены не спасали от этого взора. Вот Борис весел, а вот грустит и ему хочется побыть одному, вот он счастлив, вот — в шумной компании, в интимной обстановке, а вот — задумался над книгой…

А вот они с Наташкой, присев на скамеечку отдохнуть, рассматривают прохожих. Настроение было прекрасное — немного пива, много солнца и неторопливых прогулок по старинным московским улочкам. Были смешные, прикольные комментарии. Сейчас перед Борисом вновь прошли те люди, но увидел он их иначе.

Вот этот мужчина, явно спивающийся, злой на всех, с походкой вечно бегущего под уклон, просто вырос не в той семье. Он мог стать улыбчивым мягким человеком. Работать мог не слесарем от случая к случаю, ненавидя то, чем занимается, а в спокойной атмосфере уютного офиса. Максимум тяжести поднимал бы — телефонную трубку и папку с договорами. Пусть бы звезд с неба не хватал, зато мир виделся бы ему в светлых тонах.

Вот женщина. Ей далеко до бальзаковского возраста, но она словно давно оплакала и похоронила свое будущее. Взгляд без злобы и боли, но пустой. Молча тянет лямку семейной жизни, деля постель и кухню со скучным педантичным человеком, который изучает книгу о здоровой пище и регулярно посещает коммунистические митинги. Чуть оживает она на серой монотонной работе среди подобных себе, если начинают сплетничать об эстрадных звездах, но глаза остаются пустыми… А ведь у нее ясно видно другое лицо, другая жизнь. Подвижная, веселая, любящая путешествовать, больше всего страдающая, если нет новых впечатлений: страны, люди, спектакли, выставки. Отзывчивая, готовая поделиться радостью с другими.

Вот идет парень, привычно лезущий из кожи, чтобы быть душой компании. Взахлеб рассказывает что-то веселое, упиваясь тем, что все его охотно слушают и хохочут. Привыкли, что он такой… А изредка вечерами, случается, сядет неподвижно и с непонятно-щемящим упорством возвращается в детство, в четвертый или пятый класс. Тогда случайно в пионерском лагере знакомый по отряду благожелательно отозвался о его стихах. Добавил: «Надо, конечно, еще поработать, но у тебя есть искренность души, а это главное.» Уши горели, он старался спрятать улыбку, но похвала была приятна. Смена закончилась, больше они не виделись. Стихи он бросил через два года, получив из молодежного журнала несколько равнодушных отказов. Где-то те ранние строчки придавлены в чулане старыми учебниками и макулатурой. Но он знает почему-то, что никогда их не достанет, наверняка. До сих не понятно, почему бросил писать, зачем встал на путь примитивного гедонизма, отмахнувшись от всего, что требует усилий души? Со времен пионерского лагеря больше ни один человек не попросил его показать стихи.

«Кем бы мог оказаться я?» — подумал Борис. Например, хорошим, по мнению соседей, семьянином, чуть сутулым, деятельным, улыбчивым, с панибратскими замашками, добрым, внимательным, любящим суетливо выпить рюмку водки тайком. Гордящимся собственноручно сколоченной книжной полочкой, не замечающим презрительно-снисходительного взгляда жены. Работал бы снабженцем по хозчасти в институте мелиорации. Дети бы обо мне вспоминали, только столкнувшись в квартире, или, глядя в сторону, прося деньги на карманные расходы.

Солонникова передернуло.

Заколотилось сердце. Но Борис лишь удивился этому факту — ведь сам он ничего не испытывал. Сердце начало жить своей отдельной жизнью — это оно волновалось, переживало, беспокоилось. А вместо самого Бориса остался равнодушный наблюдатель чужих событий.

— На кухне под полотенцем, значит? — пробормотал он. — Посмотрим.

Толкнул оранжевую стеклянную дверь в кухню. В полутьме, исполосованной отсветами уличных фонарей он сорвал со стола бледнеющее скомканное полотенце. Телефон был под ним.

Борис рухнул на табурет и уставился на телефон. Он смотрел на маленький аппарат в кожаном чехле и знал, что сейчас возьмет его и наберет номер. Но брать в руки телефон было никак нельзя — мерзкий старик уже знал, что Борис именно так и поступит. Борис поднялся и двинулся обратно… На выходе из кухни схватился за оба косяка.

Да что со мной! Разложение личности начинается с избыточной рефлексии. Я действую так, а не иначе потому, что я так хочу, а не на перекор кому-то или вследствие чьих-то желаний. И вообще, мало ли кто что говорит!

Он вернулся к столу. Телефон привычно лег в руку, включилась подсветка кнопок. Набрал номер.

Долго не отвечали. Борису захотелось, чтобы не ответили вообще никогда.

Наконец пьяный голос Степана весело прокричал:

— Слушаю вас! Ал… ло!

— Привет.

— Я слушаю!

— Привет, — громче сказал Солонников. — Это я.

— Борька! — заорал Степан. — Ты куда пропал? Ты где? Тут такие дела творятся!

Сердце еще раз бухнуло, но как-то неуверенно, и притихло…

— То есть куда это я пропал? — удивился Борис. Вернее не он, а тот, на кого Борис безразлично смотрел со стороны. Говорила какая-то привыкшая к этому действию функция, не нужная Борису сейчас. — Я у себя. Степан, я хочу извиниться. Тут спонтанно организовался вечерок, не смотря на то, что суббота… короче, старина, только к концу сообразил, что не хватает главного — тебя!.. Устал я что-то — голова плохо варит, и вообще дурацкое состояние.

— Дружище, о чем ты? Зачем извинения? — весело отвечал Степан. — Ты мое сообщение читал?

— Еще утром.

Степан на миг замолчал и, понизив голос, спросил:

— Так чего же ты… к телефону не подходишь? Мы тебе обзвонились. И сам не звонишь. Правда, я днем был весьма занят, но освободился к вечеру и опять стал тебе звонить. Я думал, ты уехал куда-нибудь.

Борис испытал что-то вроде облегчения. Как все просто начинает объясняться! Телефон был закрыт в дальней комнате, человек не смог позвонить…

— Я, наверное, звонков не слышал. Постой… Блин, он на виброзвонке стоял!.. Да, вдарили мы тут крепко. Так что, действительно можно праздновать? Ты сейчас где?

— Двойной праздник, старина! Я поздравляю тебя, себя, весь наш дружный коллектив с выходом Крис-с…

— Тише,тише!

— Пардон! Мы тут тоже время не теряем. Короче, ты понял о чем я. С выходом этого самого на хорошо просматриваемую до самого конца финишную прямую.

— Спасибо, Степан, взаимно. Это чертовски приятно! — прежний Борис на минуту вернулся, слившись воедино, и теперь улыбался в темноте. Приятно слышать голос хорошо знакомого человека, сообщающего тебе радостную новость.

— Но это еще не все. Сегодня совершенно неожиданно был сделан прорыв по второй части проекта!.. Небезизвестный тебе Дем…

В груди Солонникова что-то сжалось, и прежний Солонников исчез.

Сердце даже не посмело стукнуть. На его месте в груди образовался комок холода.

— … демонстрационная версия которого, — вывернулся Степан, — отчаянно глючила с самого начала, сегодня вдруг заработала. Признай, что Де… вторая часть круче первой! Согласен? А ты не хотел ее тянуть. Не верил, да?

— Погоди, не по телефону. Ты где сейчас?

— Мы в «Лагуне». Приезжай, здесь весело. Тут все, кого могли собрать. Шеф здесь! Все тебя ждем. Заняли тебе место и держим.

Голос Степана удалился, раздался его смех, в трубке застучало — видимо, уронили, потом голос Леночки, помощницы Степана, с придыханием прошептал:

— Боренька, ну где же ты? Я тебе стульчик согрела. Приезжай скорее, милый.

— Ленок, привет. Дай Степана, солнышко, а то история тебе этого не простит.

— Боренька, я тебе сейчас дам. Только ты приезжай скорее, ладно?

В трубке на секунду возник многоголосый ор. Кто-то прокричал: «Привет от шефа!»

Борис морщась и улыбаясь отстранил телефон от уха.

— Погоди, отойду где потише. Орут тут все, — пробормотал Степан. — Ну, вот, нормально.