Но как Боорман ни пытался меня убедить, я оставался при своем мнении, что из его затеи ничего не выйдет, если он не найдет способа сделать так, чтобы возврат денег не носил характер милостыни. Вспоминая мой последний визит к ней, я снова видел как наяву, что она качает головой, и в ушах у меня раздавались ее ледяные слова, что она «не может принимать никаких подарков от господина Боормана».

Он стал напряженно думать.

— В общем-то, все это не так уж трудно, — сказал он наконец. — Я просто неправильно оформил накладную. Ведь мы получаем инструкции от Генеральной корпорации прессы Соединенных Штатов или как я ее там окрестил? Ну так вот: эти людишки из Чикаго поставили лишний нуль в своей телеграмме, и контракт был заключен из этого расчета. А американские бухгалтера обнаружили ошибку только теперь. Правда, с некоторым опозданием, но лучше поздно, чем никогда, как сказал ваш родственник Ян. Но нам надо действовать быстро, потому что уже пошел пятый год со времени заключения контракта и в торговых делах вступает в силу закон об исковой давности. Вот только обидно, что она никогда не узнает, что я расстался с этими деньгами по доброй воле. Но если иначе никак нельзя, я готов подавить свое тщеславие, потому что эта нога стоит у меня поперек горла. Стало быть, мы произведем совершенно новый расчет и подготовим новую фактуру или — лучше — долговую расписку, это больше в американском стиле. Одним словом, какую-нибудь бумажку, на которой будет столько печатей, что у нее зарябит в глазах, Достаньте-ка копию нашего счета.

Я покорно начал рыться в папке пятилетней давности и вскоре вручил ему то, что он просил.

— Итак, напечатайте новый счет, на этот раз по-английски. Сто тысяч экземпляров по одному сантиму за экземпляр — это составляет тысячу франков вместо десяти тысяч или, точнее говоря, вместо девяти тысяч пятисот, потому что я вижу, что дал ей пятипроцентную скидку, но на этот раз она скидки не получит, потому что разница в цене и без того слишком велика. Если мы оставим без изменений стоимость фотографий — а она, бесспорно, заподозрит неладное, если ошибок окажется слишком много, — это составит в общей сложности три тысячи двести пятьдесят из одиннадцати тысяч семисот пятидесяти. Иными слонами, ее активным балансом будет сумма в восемь тысяч пятьсот франков, которые я суну ей под нос в виде хрустящих ассигнаций — если надо, даже опрысканных духами. И вы все еще думаете, что эта тетка с хозяйственной сумкой откажется их проглотить? Ведь это, простите, не рыбий жир! Она схапает все деньги без звука, уверяю вас! И ее нога растает в воздухе или я буду не я. Смотрите побрейтесь как следует и наденьте темный галстук; к сожалению, вашей внешности и поныне не всегда присуща безупречность, столь же необходимая для делового человека, как упаковка для всякого товара. Иногда в вашем лице проскальзывает что-то интеллигентское, а это настораживает людей. К тому же вы носите орденскую ленточку, естественно не имеющую ни малейшего отношения к ордену, с таким видом, будто вам это противно. А ведь этого требует ваша профессия, не так ли?

Боорман вручил мне долговую расписку и девять ассигнаций — восемь тысячефранковых и одну пятисотфранковую. Он вложил их в открытый конверт, чтобы их можно было вынуть без труда.

— Я произнесу небольшую речь, чтобы подготовить ее к событию, — сказал он. — Иначе появление призраков прошлого да еще вид денег могут сильно ее перепугать. Сердце у нее не самое крепкое — в противном случае она одолела бы свой недуг. По моему знаку вы положите расписку и деньги на ее письменный стол, если она с ним еще не рассталась. Банкноты уложите рядком — ей тогда покажется, что их еще больше, чем на самом деле. Сегодняшний день будет одним из самых счастливых в ее жизни, и манна небесная померкнет на этом фоне. А теперь — в путь!

Немного погодя мы уже были на углу улицы Фландр и вскоре подошли к дому толстухи Жанны. У окна сидела немолодая перепудренная блондинка и вязала. На другой стороне зиял въезд в проулок, который вол к кузнице.

Я кивнул головой в сторону блондинки и предложил сначала заглянуть к ней. Как-никак она постоянно несет вахту прямо против единственного входа в кузницу, и я помнил, что в свое время черномазые парни с бицепсами принадлежали к числу лучших клиентов ее предшественницы, которая подбадривала их всякий раз, когда они объявляли забастовку или, напротив, решали возобновить работу. А коли так, блондинка должна быть в курсе последних новостей в области производства лифтов и, возможно, даст нам кое-какие полезные сведения. Как ни великолепно мы были снаряжены, как ни ошеломляюще должно было быть зрелище девяти ассигнаций, я все же не разделял непоколебимой уверенности Боормана.

Не успел он ответить на мой вопрос, как блондинка угадала наши намерения — отложив в сторону вязанье, она взбила обеими руками свои льняные космы и заняла привычное место за стойкой бара.

Я заказал три стакана портвейна и, желая показать, что мы старые клиенты, спросил, давно ли Жанна покинула эти края.

— Какая Жанна, дружок? — В глазах ее вспыхнуло любопытство, она подошла и села рядом с нами.

— Брюнетка, — сказал я. — Толстая. И было это пять лет назад.

Она сама и есть Жанна, сказала она, и живет здесь уже двенадцать лет. Не угодно ли нам взглянуть на ее документы? Пять лет назад она и в самом деле была брюнеткой, но теперь черные волосы вышли из моды. А что до полноты… Она встала, извлекла из сумочки фотографию и показала нам толстуху Жанну во всем том великолепии, которое я в свое время познал. Она уже не раз выигрывала пари у людей, не веривших, что это она. Похудела она так от диабета, недавно ей было совсем плохо, она стала как щепка — вот какая. И Жанна изо всех сил втянула щеки. Теперь немного получше.

— А пять лет назад я была чересчур толста, — заключила она. — У меня и сейчас всего больше, чем надо.

И в подтверждение своих слов она так сдавила талию, что остаток ее пышной груди взметнулся в корсете вверх.

Боорман попросил ее еще раз наполнить стаканы, предложив ей выпить что-нибудь другое, если портвейн вреден ей из-за диабета. Но она налила себе все того же портвейна, потому что в ее баре это самый дорогой товар, честно призналась она. Она видит, что имеет дело с благородными людьми, и к тому же ей надоело сидеть на диете.

Я сказал, что, на мой взгляд, она не так уж сильно изменилась, и тотчас же спросил, продолжает ли кузница работать, на что она ответила, что там дела идут неважно. Раньше там, бывало, работало до тридцати человек, а теперь только трое. Новые лифты там уже не производят с тех пор, как умер кузнец, а его сестре ампутировали ногу. Пробавляется кузница только ремонтными работами по заказам старых клиентов. Не повезло ее хозяевам и только. А ведь в свое время это была известная мастерская — о ней даже напечатали в журнале статью с фотографиями кузнеца, и его сестры, и всех рабочих. Даже диплом и тот сфотографировали. Может быть, мы не верим? Жанна тут же сняла со стены большую позолоченную рамку и вручила ее Боорману. На огромном листе картона были аккуратно наклеены иллюстрации, вырезанные из «Всемирного Обозрения» — одного из наших ста тысяч экземпляров. Они были расположены в виде симметричного ансамбля, а в центре красовалась группа рабочих во главе с самим кузнечных дел мастером. Ничего не скажешь, добротная была работа. Сверху золотыми буквами тянулась надпись:

Эту чудесную вещь ей подарили ко дню рождения. Она знавала всех этих парней. И какие это были клиенты! Вот от этого, бровастого, она в свое время слышала, что шли разговоры о превращении кузницы в акционерное общество или что-то в этом роде. Но в последний момент, должно быть, дело не выгорело, и все осталось по-старому. Упадок мастерской плохо сказался на делах самой Жанны. А теперь она слышала, будто госпожа Лауверэйсен собирается продать все свое имущество с молотка, но особой спешки, видно, нет, потому что объявления до сих пор не расклеены. Скорее бы уже это случилось — тогда на месте мастерской обоснуется другая фирма и, может быть, опять будут клиенты. А почему мы так интересуемся делами кузницы? Надо полагать, мы не судебные исполнители? — подмигнув, спросила она.