— «Подавленные горем, мы в мыслях то и дело возвращаемся к одру, где покоится существо, оторванное смертью от наших любящих сердец, и мы просто не в состоянии помнить о бесчисленных мелочах, из которых, однако, ни одной нельзя пренебречь…»

— Прекрасные слова, — сказал Боорман. — Вы не считаете? Они подходят к любым обстоятельствам. Возьмите, к примеру, Лауверэйсена. Он подавлен горем, хотя никто у него не умер, в мыслях он то и дело возвращается к этой сотне тысяч экземпляров. Да, честно говоря, я и сам не в состоянии помнить о бесчисленных мелочах, которые надо упомянуть в этой статье. Я все время, черт подери, думаю о кузнеце и о ноге его сестрицы.

Походив по конторе взад и вперед, он все же снова принялся диктовать:

— «…из которых, однако, ни одной нельзя пренебречь. В подобных обстоятельствах мы испытываем острую нужду в помощи, и ее может оказать нам лишь человек, находящийся вне трагического вихря, обрушившегося на нас и лишившего нас последних сил. Только чужой человек может помочь нам уладить многочисленные формальности, а их нельзя игнорировать, и они — в своей безжалостности — разительно контрастируют с мучительным сном, в котором мы ощупью блуждаем». Вычеркните «ощупью», Лаарманс, одного «блуждаем» уже достаточно. «А насколько тяжелее человеку, чей родственник умер в другом городе или за границей!» Чистейшая правда, Лаарманс. Если вдруг умрет ваша любовница, это само по себе уже скверно, где бы она ни преставилась. Но если смерть застигла ее в другом городе или во время путешествия, это еще хуже. Разве мы с вами только что не убедились в этом на примере моей жены, пожелавшей перевезти из Гента свою сестру? У вас нет времени на размышления, потому что покойник застиг вас врасплох. И пока вы приходите в себя, он начинает смердеть. Вы можете ожидать от него только смрада, а не совета. Однако поехали дальше. «И тогда перед тобой словно вырастает глухая стена, без единой бреши. А ведь все должно быть улажено за несколько дней — иначе ты вступаешь в конфликт с властями, которые не могут или не хотят входить в твое положение, каким бы исключительным оно ни было». Теперь мы вроде уже достаточно наплели, чтобы выпустить на арену Кортхалса, верно, Лаарманс? «Именно в такие минуты обнаруживаешь, что большинство владельцев похоронных бюро не в состоянии справиться со своей задачей на должном уровне. Если не считать отдельных достойных уважения персон, в целом среди представителей этой профессии встречаешь слишком много дурно воспитанных людей, тогда как тонкое — чтобы не сказать рафинированное — воспитание является первой предпосылкой успешного осуществления подобных церемоний без риска вызвать раздражение или обиду у присутствующих, которые нередко враждуют друг с другом в силу противоречивости их интересов. Иные владельцы похоронных бюро обладают серьезной подготовкой и опытом, но не располагают капиталом, необходимым в наши дли, чтобы оснастить фирму по последнему слону техники». Вот тут мы подошли к Кортхалсу вплотную, Лаарманс. «Недавно состоялись похороны одного известного политического деятеля, имя которого мы называть не будем, потому что оно не относится к делу. Большое впечатление произвела на нас безукоризненная четкость, с которой вся церемония похорон была улажена известной фирмой „Кортхалс и сыновья“ из Гента». Нет! Вместо «улажена» напишите «проведена». «В особенности нас поразил новый моторизованный катафалк „Кортхалс Четырнадцатый“, специально сконструированный для перевозки покойников из одного города в другой. Он чрезвычайно удобен также для перевозки усопших на кладбище, которое в большинстве крупных городов расположено далеко от центра. Обычный замедленный темп шествия, неизбежный, когда гроб везут на лошадях, и подвергающий столь тяжелому испытанию перенапряженные нервы присутствующих, может быть заменен скоростью двадцать-тридцать километров в час без ущерба для торжественности церемонии. Сделать то же самое с лошадьми невозможно, потому что надо сохранять траурный ритм». Это правда, Лаарманс, ведь лошадь, бегущая рысью, вызывает ощущение бодрости и веселья, а это никуда не годится. «Впереди находится трехместное отделение, где два места предназначены исключительно для родственников, которые не желают расставаться с покойным даже на время его перевозки в другой город. Секция полностью отгорожена от остальной части машины». Это необходимо подчеркнуть, Лаарманс, а не то люди испугаются, что им придется сидеть возле трупа. «Машина может развивать скорость до восьмидесяти километров в час. Здесь мы еще можем добавить, что вышеуказанная фирма уже в течение некоторого времени располагает и вторым автомобилем — „Кортхалсом Пятнадцатым“, который сконструирован специально для перевозки больных и раненых. Эта машина снаряжена гамаком и обеспечена особыми рессорами, которые полностью поглощают все толчки, так что они ни в малейшей степей и не беспокоят пациента. От всей души желаем фирме „Кортхалс и сыновья“ успеха с обоими ее нововведениями». Ну вот, этого хватит. Ведь Кортхалс уже подписал, что он прочитал и одобрил статью, Пошлите это в типографию, Лаарманс, и попросите прислать с обратной почтой гранки в трех экземплярах.

Примерно в половине двенадцатого позвонила госпожа Лауверэйсен, еще надеявшаяся что-то уладить по телефону.

— Мой брат предложил вам аннулировать заказ, но мы вовсе не это имели в виду, сударь. Я охотно возьму несколько тысяч экземпляров, но сто тысяч — слишком много, вы же сами должны понимать. Все эти отели и архитекторы… Я же не знаю их адресов, и кто будет заниматься рассылкой? — жалобно лепетала она.

— Одну минутку, сударыня.

И я в точности повторил ему ее слова. Боорман встал, сказал «бр-р» в телефон и повесил трубку. И когда тут же телефон снова зазвонил, мы уже не отвечали.

— Пусть звонит, — сказал мой патрон. — Это еще не самый страшный путь к осознанию истины. У меня самого сердце кровью обливается всякий раз, когда я вынужден говорить, что нельзя отменить заказ, что уже слишком поздно, что ей не уйти от ста тысяч экземпляров, даже если она позвонит самому дьяволу.

После полудня к нам пожаловал элегантный господин, приехавший на машине. Он осмотрел коридор, увидел, что на первой двери написано «Дирекция», и без приглашения вошел в контору, как человек, который знает, чего он хочет. Я бросился вслед за ним и как раз подоспел в тот момент, когда он высокомерно спросил у Боормана:

— Ваш тираж?

Он стоял, прямой как жердь, не снимая шляпы, с записной книжкой в руках. И хотя я не заметил на нем ни мундира, ни оружия, вид у него был весьма грозный.

Боорман, занятый выискиванием подходящих адресов для нашего очередного похода, поднял голову и предложил ему сесть.

Посетитель бегло оглядел нашу контору, и я увидел, что его взгляд на мгновение задержался на табличке, которая заклинала посетителей побыстрей улаживать дела.

— Неужели кто-нибудь приходит сюда по делам? — ухмыльнулся он.

— Никто, — решительно заверил его Боорман.

— Сударь, — холодно произнес посетитель, — я советую вам не усугублять трудного положения, в которое вы себя поставили. Быть может, мы все еще уладим полюбовно, если мой клиент на это пойдет. Итак, ваш тираж?

И он поднял свой карандаш, приготовившись записывать.

— Послушайте, сударь, вы бы лучше сначала представились мне, — дружелюбно сказал мой патрон, — а затем я дам вам все сведения, какие вы только пожелаете.

Господин вынул из кармана визитную карточку, которую Боорман, мельком взглянув на нее, тотчас же передал мне. На ней было написано: «Жан де Лидеркерке, адвокат Апелляционного суда».

— В архив, — приказал мой хозяин.

— Вы представляете Кортхалса или Лауверэйсена? — спросил он элегантного господина. И предложил ему сигару, от которой тот решительно отказался.

— Я действую по поручению госпожи Лауверэйсен, — заявил наш гость. — И я еще раз советую вам отвечать на мои вопросы без обиняков. Итак, прежде всего, ваш тираж?