— За углом есть отличный синематограф, правда, Алина?

— Авеню де Ваграм, — ответила Алина. — Там даже два.

— Погодите немного. — Луиза пошла в свою комнату.

Люсьен дернул дядю за рукав.

— Что тебе?

— Мамочка пошла за деньгами.

— Помолчи, — сказал дядя, глядя в сторону.

Луиза быстро вернулась и дала брату три франка серебром и горсть мелочи. Люсьену досталось полфранка. Брат козырнул и сказал: «Спасибо, капитан».

Громко смеясь, Люсьен сделал то же самое. Потом они распрощались.

Луиза крепко прижала Люсьена к груди.

— Слушайся дядю, сынок.

Брату она сказала:

— Обними отца и мать. И Жанну и Мариетту. И Пьера.

Она в последний раз взглянула на сына.

— Своди завтра Люсьена в парикмахерскую. И не за его полфранка, слышишь!

Они ушли, и Луиза смотрела им вслед из окна кухни. Они оглянулись еще раз, и старший велел мальчику помахать рукой. Луиза помахала тоже. Наконец они свернули за угол. Было тридцать семь минут четвертого.

— Поторопись, — сказала Алина, — иначе госпожа Жандрон сбежит.

Луиза даже не ответила. Она торопливо надела шляпу, схватила зонтик и побежала по улице туда, где ее ждал Рихард. И когда она увидела его, еще издалека, то поняла, что для нее больше не существует ни сына, ни отца, ни матери, ни деревни, ни прошлого, а есть только этот мужчина из плоти и крови, который умеет целовать, и он ее повелитель, и он стоит там и ждет, как простой смертный.

Когда госпожа Жандрон, покинув парадную залу, пришла к себе в комнату, перед глазами у нее плясали апельсины. Спать в эту ночь она не могла, ибо мысль о том, что Брюло нацелился на ее деньги и уже подготовил документы, не давала ей покоя. Около половины одиннадцатого наверх поднялась Луиза, чтобы помочь ей лечь в постель. Но старуха, сидевшая в кресле, посмотрела на нее таким ненавидящим взглядом, что Луиза тут же ретировалась.

Госпожа Жандрон так всю ночь и просидела в кресле, прислушиваясь, не раздастся ли звон монет.

«Они передрались из-за моих денег», — решила старуха, услышав голос певшего Кольбера.

Потом она наконец задремала, и ей приснился огромный апельсин, который вдруг ожил, схватил ее и засунул в карман, где было темно и ужасно душно. В кармане была маленькая дырка, и, выглянув в нее, она увидела в парадной зале на столе все свои деньги. Вокруг большой кучи золота, серебра и банковских билетом сгрудились постояльцы. Тут же на столе стоял нотариус, который брал деньги из кучи угольной лопатой и раздавал их направо и налево. С последней лопатой госпожа Жандрон проснулась в холодном поту, встала и поплелась в парадную залу, пустовавшую в эти ранние утренние часы.

Немного спустя из кухни вышла Луиза, по пути в комнату Рихарда она увидела старуху, стоявшую на пороге и пристально смотревшую в залу.

С этого момента госпожа Жандрон замыслила месть. После недельных раздумий у нее созрело решение ночью прокрасться вниз, открыть в кухне водопроводный кран и утопить всю компанию.

На смену первому плану пришел, однако, другой, имевший целью уничтожение огромных часов, полученных госпожой Брюло в качестве свадебного подарка и стоявших в парадной зале на камине. Футляр уже давно поломался, но сами часы пережили все переезды и генеральные уборки и сверкали как новенькие. Часы состояли из собственно часов и украшений. Собственно часы имели черный циферблат, других достопримечательностей у них не было. Украшения же представляли собой сложный комплекс, основным элементом которого была лоза с кистями винограда. Справа от часов стоял пастух, слева пастушка, оба с жезлами, они протягивали над часами друг другу руки, а над их протянутыми руками парил голубь с письмом в клюве. Кроме этого, была масса других украшений, которые было трудно различить, но каждое из которых имело свой собственный символический смысл. Вот эти-то часы и решила снять госпожа Жандрон вместе со стеклянным колпаком и швырнуть их на пол так, чтобы они разлетелись. Но выполнение ее плана было связано с целым рядом трудностей. Во-первых, эта недвижная громада, высящаяся на камине, выглядела очень тяжелой, так что старуха сомневалась, сможет ли она одна сдвинуть ее с места. Во-вторых, она здраво рассудила — иногда ее рассуждения были поразительно логичны, — что звук падения поднимет на ноги весь дом, что прислуга и постояльцы сбегутся в парадную залу, поймают ее на месте преступления и заставят в конце концов заплатить за часы.

Однажды Чико был особенно мил и после ужина за кофе получил в награду дополнительную порцию сахара. Как обычно, он сидел на плече у госпожи Брюло, которая откусывала от сахара маленькие кусочки, а он доставал их у нее изо рта прямо губами, без помощи лап. Госпожа Брюло всякий раз жмурила глаза и называла его всевозможными ласкательными именами, какие только может придумать мать своему ребенку: мое сокровище, мой любименький, мой сыночек, мой Чико, мой Чикотто, мой крысенок, моя мордашечка, мамина радость, моя толстая зверюшечка, моя рыбонька…

Употреблялись и такие имена, как Клемансо, когда Чико проявлял особенную смышленость, и Макс Линдер, когда он был особенно забавен. Если очередная порция угощения задерживалась, обезьянка в нетерпении издавала звук, похожий на «чип-чип», и тогда их дуэт напоминал воркованье двух голубков.

Госпожа Жандрон смотрела, слушала и мотала на ус. Чико был обречен.

Целых четыре недели старуха ждала подходящего момента, чтобы привести свой приговор в исполнение. Наконец в один прекрасный день хозяйка ушла в Управление благотворительными заведениями, хозяин — к своему адвокату-консультанту, а обезьянку оставили дома, так как на улице было для нее слишком холодно. Когда супруги Брюло одновременно отлучались из «Виллы», Чико привязывали цепочкой к ножке дивана, на котором скончался Бризар. Длина цепочки позволяла Чико свободно прыгать на диван и с дивана, но не настолько, чтобы ему угрожала опасность во время его акробатических номеров свалиться в камин. Ибо если хоть чуточку холодало, в парадной зале затапливали камин, чтобы Чико не простудился. Да, холода он не переносил, хотя вообще-то был не такой уж неженка. От холода он дрожал и втягивал голову в плечи, как старый капуцин. Но даже в те дни, когда не топили, обезьянку не оставляли без привязи, так как Чико бил посуду и безделушки, стоявшие на буфете, а если ему удавалось, выскакивал и сад и забирался там на деревья. Оказавшись в зелени ветвей, он тут же забывал уроки цивилизации, преподанные госпожой Брюло, и становился настоящей обезьянкой из джунглей. Он раскачивался на своем длинном хвосте и растопыривал лапы, как это делают акробатки на трапециях в цирке. Прыгал с одного дерева на другое, не касаясь земли, и ни одна живая душа не могла заманить его вниз, в парадную залу, к людям. Тогда организовывалась облава, возглавляемая госпожой Брюло, с использованием лассо, стульев, лестниц и швабр и с участием хозяина, двух служанок и нескольких постояльцев. Иногда им везло, но чаще облава длилась часами, пока кому-нибудь не удавалось схватить двухметровую цепочку, которая несколько сковывала движения обезьяны. Однажды супруги Брюло, потеряв надежду поймать Чико, оставили его среди ночи на дереве. К счастью, это было в июле, иначе он поплатился бы жизнью за свои проказы. На этот раз ом отделался воспалением легких, после которого долго не мог оправиться. Вот почему Чико привязывали к дивану, и вот почему в парадной зале еще топили, когда люди в этом давно уже не нуждались.

Госпожа Жандрон приоткрыла дверь своей комнаты и слышала, как сначала ушла хозяйка, а потом и хозяин. Постояльцев ей нечего было бояться, старуха знала, что все они ушли либо на работу, либо на прогулку. Но служанки были опасны, так как могли войти в залу, чтоб присмотреть за камином или пошарить в ящиках. Супруги Брюло тоже могли вернуться в любой момент, и тогда случай был бы упущен. Словом, действовать надо было быстро и решительно.

Старуха тихонечко спустилась по лестнице, вошла в залу и плотно закрыла за собой дверь. Да, вот он, на диване. Зверек сосредоточенно выискивал что-то обоими лапами в шерсти своего хвоста. Услышав скрип двери, он поднял глаза на госпожу Жандрон, и их взгляды встретились. Как по приказу, Чико прекратил свое занятие и замер, не выпуская хвоста из лап. И старуха тоже мгновение постояла, словно у нее еще был вагон времени. Но тут она вспомнила Брюло и четыре апельсина и решительно направилась к обезьянке. Та, казалось, почувствовала, что над ее головой нависла угроза: она громко пискнула, спрыгнула на пол и забилась под диван, насколько хватило цепочки. Госпожа Жандрон торопливо обошла стол, нагнулась, отвязала цепочку и потянула к себе. Чико как сумасшедший выскочил из-под дивана. Убедившись в справедливости своих опасений, он перестал пищать, а прыгнул на руку, сжимавшую цепочку, и мгновенно прокусил своими миниатюрными зубками ее большой палец, оставив четыре ранки. Он хотел укусить еще раз, но госпожа Жандрон схватила его другой рукой. Ее огромные скрюченные пальцы сдавили ему горло и прижали лапы к туловищу. Чико зажмурился, засучил задними лапами, которые были еще свободны, стараясь вырваться. Но его песенка была спета. Размахнувшись, старуха бросила его в огонь. «Мордашечка», «мамина радость» отчаянно визгнула, один-единственный раз, и простерла лапы над головой — на старых картинах так делают грешники в аду, взывая к господу. Потом зверек прыгнул, оттолкнувшись задними лапами от раскаленных углей, но пламя лишило его возможности ориентироваться, а боль притупила инстинкт самосохранения. Он ударился о стенку и снова упал на угли, где и остался лежать. В парадной зале запахло паленой шерстью.