— Я тебя обожаю!

А я и на самом деле круче Жан-Эдуара. Позволяю себе напомнить Жан-Рошу, что “Вип” назывался раньше “78” и что в то время Оскара Дюфрена звали Ален Пакади[255]. Много вы знаете диджеев, которые ставили бы Черроне после “ЭйСи/ДиСи”? Даже Джой Старр[256] мне морду не набил! (Надо сказать, что в телохранителях у меня был президент Дьедонне[257].)

четверг

Жизнь — это длинный план-эпизод от рождения к смерти. Время от времени хочется при монтаже вырезать сцены.

пятница

Франсуаза так ладно сложена, что создается ощущение, что ее ретушировали в пейнт-боксе. Теперь у меня есть цель в жизни: сделать эту женщину счастливой. Надо поторапливаться. Но я уже добился успеха: она прекратила принимать лексомил и снизила потребление снотворных до полтаблетки стилнокса за ночь. Порой я даже ловлю ее на том, что она беспричинно улыбается, глядя в потолок. Я живу для этих мгновений, потому что могу сказать себе: отличная работа, Оскар.

суббота

Мне предлагают вести передачу на телевидении. Зачем? Меня и так знают.

воскресенье

Моя жизнь — это пантомима, единственный выход из которой — писать книги.

понедельник

Ура, войне конец, дела оживляются. В Париже бай найт по-новому используют виагру — на тусовках голубую пилюльку передают из рук в руки, чтобы взбодрить утомленных гуляк. Один мой приятель (имя его я не назову, чтобы не создавать ему слишком хорошей репутации), который принял ее, отправляясь в “Шандель”, поимел половину женского контингента знаменитого свингерского клуба и закончил вечер у проституток, потому что никак не мог насытиться! Мне он напоминает велосипедиста Тур де Франс, который в перерыве между этапами всю ночь гоняет на велосипеде.

вторник

До того как я стал (немножко) известным, я отличался редким уродством. Популярность меня украсила.

пятница

А я-то считал, что хочу быть единственным в своем роде! Не хочу я быть единственным в своем роде, все такие. Я хочу быть круче всех. Придется это признать, даже если это черт знает что. Мне самому в себе тесно, меня распирает от собственного вспученного Я, но я ведь с претензиями. Пора признать: любой писатель смешон, потому что претенциозен, даже если он говорит не о себе.

суббота

Бумага плюс ручка равняется Литература. Меня всегда поражало, как такими скудными средствами можно создавать великие шедевры. На телевидении все наоборот.

воскресенье

Да, я желчный брюзга, но в глубине моей души рыдает шлюха.

понедельник

Он просматривает имена в записной книжке своего мобильника, словно блюда в меню придорожной забегаловки, с таким же отвращением и склонностью к анорексии.

вторник

Людо в восторге от “Танги” Этьена Шатилье. Этот фильм, хоть и неровный, хорош тем, что нарушает одно из последних табу: наконец-то родители осмеливаются злословить о собственных детях! “Танги” — антипод “Рыжика” и “Змеи в кулаке”[258]. Так держать! Хватит критиковать предков, пора взяться за потомков. Вообразите себе отца семейства, который ложится на кушетку у психотерапевта, чтобы пожаловаться на своих детей. Шатилье обставил Фрейда.

среда

Мне позвонил Мишель Уэльбек. Когда я спросил его, хорошо ли он поживает, он ответил (опять же после долгих двух минут безмолвия):

— Как ни странно, да.

(Может, он начал принимать прозак[259] ?)

четверг

Милан — единственный город-немузей в Италии. Я смиряюсь с едва теплым воздухом. Лавирую между мобильными телефонами. Итальянкам нет до меня дела. Соборная площадь — одно из редких сокровищ, избежавших американских бомбардировок во время Второй мировой войны. Шатаешься между “Ла Скала” и статуей Верди и вдруг получаешь неслабый неоготический шок: в ночном освещении Дуомо кажется гигантским дикобразом, щекочущим небосвод своими иголками. Это единственный собор, похожий на морского ежа или вирус СПИДа. Это святое место напоминает мне стамбульскую Голубую мечеть. Какую бы религию вы ни исповедовали, вера побуждает вас возносить шпили к небу. Как телеантенны! Что еще раз подтверждает общеизвестную истину: телевидение заменило церковь, Мадонна пришла на смену Мадоннине[260].

пятница

Дискотекизация мира, те же и они же. В “Пластике”, модном миланском заведении, публика начинает собираться часам к трем утра, но я слишком стар уже, чтобы их дождаться. Я надуваюсь водкой с тоником и грызу чипсы, чтобы пересохло во рту. В темноте танцуют несколько таких же, как я, пентюхов, в ожидании, когда разгуляется. Им хочется шума, толпы, полумрака, хотя они уже давно созрели для тишины, света и одиночества. Здесь все круглое: барная стойка, виниловые пластинки, которыми диск-жокей потрясает над головой, кресла в стиле 70-х, лампы и я сам.

суббота

Как водится, в День без Покупок все всё покупают. Всего раз в году надо просто, чисто символически, дать понять властям предержащим, что мы, потребители, представляем собой огромную силу. Кроме того, если жена просит вас пройтись с ней по магазинам, Buy Nothing Day — прекрасный предлог, чтобы ничего не потратить в субботний день.

— Что ты, дорогая, мне не жалко денег, просто сегодня я бунтую против общества потребления!

воскресенье

Почему бы, вслед за Сильвио Берлускони и Майклом Блумбергом, Арнольду Шварценеггеру не стать губернатором Калифорнии? Благодаря рекламе богачи могут сегодня купить себе власть. Какое счастье, что Бернар Тапи разорился!

вторник

Уплетаем с Гийомом Дюстаном гигантский бифштекс. Я удивляюсь:

— Ты разве не вегетарианец?

Он отвечает, глядя мне прямо в глаза:

— Нет. Я педераст, но не вегетарианец.

среда

Можно также говорить о всеобщей дискотекизации человеческого облика. В рижском “Фэшн-клубе” у всех девиц челки, все мужики — качки. Тут никто не имеет права на уродство. Меня клинит в клубах двух типов: там, где все уродки, и там, где все красотки. Я на себе испытал зеленую тоску заведений, где тусуются одни крокодилы. Но это все детский сад по сравнению с кошмаром, царящим в барах, куда ходят только секс-бомбы. У всех у них одинаково безупречные черты лица, атласная кожа, шаловливые щиколотки, лукавый пупок. О, убейте меня кто-нибудь!

четверг

Москва состоит на 99 % из бедняков и на 1 % из миллиардеров. Я провел весь уикенд с вышеозначенным 1 %. Кто бы мог подумать? Москва полностью преобразилась в 90-е годы. В России 2000-е годы будут приравнены к 20-м во Франции и 80-м в Нью-Йорке. “Новые русские” — синоним наших нуворишей — легко вычисляются по навороченным мобильникам и шестисотым “мерседесам” с тонированными стеклами. Они никогда не спят. Их жизнь — это одна бесконечная тусовка, перетекающая из ночных клубов в бары со стриптизом, из бронированных лимузинов в накокаиненные казино. Москва — один из самых дорогих городов мира (моему сердцу, во всяком случае). Мне нравятся все семь готическо-сталинских небоскребов (здешние семь чудес света), золоченые купола Благовещенского собора и Красная площадь, утопающая в снегу, — она похожа на клубничную шарлотку, покрытую глазурью. Само собой, магазин под названием “Сыр” уступил место фирменному магазину “Данон” — аэрокондиционированный кошмар[261] пришел на смену ленинскому. Но москвичи не злопамятны, они оставили статую Маркса перед Большим театром и Мавзолей Ленина на Красной площади, где я все это пишу. Помня о том, что лет двадцать тому назад за подобные заметки меня отправили бы босиком по этапу в Сибирь.