Таня: Maybe I will kiss you later.
Ирми: Sorry, I am not drunk enough.
Таня: My grandfather was a fucking nazi.
Ирми: My mother stabbed my father with a knife[183].
Французы склонны забывать, что немцы пострадали от Второй мировой войны не меньше, чем они. Трудно клеить наследниц государства, которое так отбрили 55 лет назад.
Мы уже отчаялись, но стоило Тане взять в рот жвачку, как Франк воскликнул:
— Это хороший знак!
Ан нет, ей просто захотелось пожевать. Я как-нибудь напишу книгу под названием “НЕ СОЛОНО СТЕБАВШИ”.
суббота
В Штутгарте сижу в одиночестве, маюсь в своем номере с кондиционером после выступления перед пожилыми людьми. 126 лет назад Рембо провел в Штутгарте два месяца. После чего отправился в Африку, и его можно понять.
воскресенье
Когда я вижу Биргитт, у меня начинается приступ астмы: у нее такое лицо, что у меня перехватывает дыхание. Биргитт говорит мне о Джонни Кэше. Она красивее Кельнского собора. Теперь, заслышав Джонни Кэша, я буду вспоминать о ней, the greatest kisser of Europe[184]. Она меня поцеловала и дала свой мейл, не более того. Мне очень нравится запись Брета Истона Эллиса в книге отзывов “Литературхауса”:
— The better you look, the more you see![185]
понедельник
В хорошую погоду Вена превращается в Рим на берегах Дуная. В парке я встретил встревоженную лису и аистиху, которая кормила птенцов. Старые каменные здания Шпиттельберга похожи на больших раненых животных. Я никого не кормлю. Деревья Пратера меня переживут. В “Фольксгартене” я заказал “Bukowski’s Nightmare”. Венцы — эрудиты и франкофилы. Хотите доказательств? Чокаясь, они все время говорят “Пруст”!
вторник
Сегодня я дал свой первый автограф за границей. Мои фотографии красуются на улицах, в витринах книжных магазинов, на первых полосах немецких газет. Дурацкое ощущение — быть знаменитым в стране, чьим языком ты не владеешь. Я подписываю книги по-английски и говорю: “Danke schön”, потом “Auf Wiedersehen”, а про себя изо всех сил думаю: “Entschuldigung”[186].
Я благодарен Германии, потому что в этой стране мне захотелось позвонить Франсуазе. Меня заводит чистота воздуха и возбуждает лирика немецких лесов. Невинность, увенчавшаяся виной. Мы уже этот этап прошли, и романтизма нет как нет. А без романтизма — ни Гитлера, ни любви.
среда
Стоит замешкаться, как вдруг обнаруживаешь, что в 3 часа утра играешь черт знает с кем в “Спейс инвейдерс”, слушаешь друм-н-бас, и все это в Цюрихе, городе неслабой (но законной) дури, где, уверяю вас, никто, ну вообще никто не отсосет вам в среду вечером. Где вы, дадаисты?
четверг
Вернулся в Париж. Звонит Пенелопа:
— Я по вас соскучилась…
— Ты хочешь сказать — по Людо и по мне?
— Я считала, что брак нужен для того, чтобы было кому изменять. Но Людо не хочет меня видеть, а ты гомосексуалист.
— Нет, я подавленный феминист, а это не одно и то же. Или влюбленный фаллократ, если тебе так больше нравится.
— Ты все время меняешь женщин, потому что ты нас боишься. Знаешь что, трахнул бы ты Людо, это бы вас обоих раскрепостило. А я бы все это засняла…
— Обожаю, когда ты себя ласкаешь по телефону…
— Муж до меня не дотрагивается, что ж мне остается делать! А ты дурак. Тебя окружающие не интересуют.
— Верно. Ну, раз уж я тебя слушаю, давай, заинтересуй меня.
— С тех пор как я замужем, никто меня не хочет.
— Неверно. С тех пор как ты другому отдана, ты снова меня возбуждаешь. Ты права, я, должно быть, педик.
Мы трахнулись в отеле, я — думая о Франсуазе, она — о Людо. Мы верещали как резаные, потом вернулись каждый к своим невзгодам.
пятница
Можно я расскажу вам одну глупую домашнюю историю? На днях купил джинсы от Хельмута Ланга с пятнами краски (самые дорогие, потому что выглядят как старые отвратные штаны маляра). Поносив их неделю, я дал их постирать своей домработнице, ни о чем ее не предупредив, и на следующий день она сказала мне:
— Осень трутно было, но я его отстирал!
Джинсы мои были чисты и незапятнанны! Она мужественно терла их, пока не исчезли драгоценные “дриппинги”, стилизованные стариной Хельмутом! Я был в ужасе. Но это недоразумение послужило мне уроком: если бубоны косят под бедняков, пусть стирают сами. Откуда ей знать, милой моей прислуге, что пятна краски — это верх шика у мудаков? Откуда ей знать, что наличие у меня бабок еще не свидетельствует о наличии мозгов?
суббота
Не трахнешься — трёхнешься (теорема Пенелопы).
воскресенье
В определенном возрасте, лет от двадцати до двадцати пяти, мы искренне считаем, что будем не как все. Именно по этой причине, скорее всего, мне нравится смотреть, как танцует молодежь. Они так уверены в своей свободе, что это даже трогательно. Обожаю, когда мальчики целуют девочек, им кажется, что это очень важно. Может, они не отдают себе отчета, что их уже заперли в клипе “Бэк-стрит бойз”. Я тоже когда-то был таким. С бьющимся сердцем жевал волосы, пахнувшие чистотой, и чувствовал себя непобедимым.
понедельник
Патрик Дюваль выпустил в “Стоке” книгу об Иссее Сагаве, японце-каннибале. Он очень хорошо анализирует его жутковатые аргументы. Томас Харрис, автор “Ганнибала”, отдыхает. Но один аспект этого дела Дюваль упустил. Мне кажется, Сагаве просто приелись избитые комплименты и ему захотелось обогатить словарный запас. Он хотел воскликнуть:
— Обожаю твой тонкий кишечник и желчный пузырь. У тебя классная поджелудочная железа. Я без ума от твоей печенки. Глаза у тебя — пальчики оближешь.
вторник
Можно долгие годы искать что-то или кого-то и в конце концов прийти к выводу, что на самом деле ты искал самого себя.
Атеист ищет то, чего не находит.
Художник находит то, чего не ищет.
среда
Любопытная симметрия: Людо не хватает духу уйти от жены, а у меня не хватает духу себе жену завести. Мы две оборотные стороны одной медали по имени мужчина. Который не в состоянии сделать две вещи: уйти и остаться.
четверг
Я напиваюсь от бессилия. Люди входят в мою жизнь и выходят из нее, как из вращающейся двери отеля “Плаза-Атеней”. Сегодня вечером состоится открытие “Нового кабаре” (пл. Пале-Рояль, Первый округ). Чудесное место, что-то вроде африканской хижины с футуристским дизайном. Точь-в-точь как у Кубрика в “Космической одиссее-2001”. Кубрик понял, что человечество — это стая обезьян, бродящая в пустыне из белого пластика.
пятница
Ставлю на Франсуазе новый опыт: клеюсь на трезвую голову. Мне необходимо сосредоточиться, чтобы не надоесть ей. Не покраснеть, когда мы встречаемся взглядами. Избежать долгих, неловких пауз, не отводить глаз. Я боюсь переборщить с искренностью. Ужасаюсь при мысли, что и правда влюблюсь. Мы начинаем говорить одновременно:
— Извини, я тебя перебил.
— Нет-нет, давай.
— Нет, сначала ты.
— Я уже забыла, что хотела сказать.
Детский сад. Несколько часов спустя то же самое повторяется по телефону:
— Ну все, клади трубку.
— Нет, ты первая.
— Ладно, считаем до трех.
Я делал вид, что мне есть из чего выбирать, но понимал, что выбирать не приходится. Это относится и к мужчинам, и к женщинам. Нас выбирают, и всё, надо просто дождаться своей очереди и не упустить свой шанс. В конце ужина я все-таки заказываю бутылку розового вина, содержимое которой и закладываю за отсутствующий галстук. Но так и не решаюсь ее поцеловать… Боюсь облажаться. Я смотрю ей вслед, еле сдерживаясь, чтобы не побежать сломя голову за ее машиной. В желудке порхают бабочки, цветет сирень, текут реки счастья. Подношу руку ко рту, на моих глазах выступает роса. Я воскресаю.
