— Мне тридцать девять лет, ты понял?! Чего ты меня клеишь, мне ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ЛЕТ!
По-любому, у меня так полон нос, что штаны пусты.
воскресенье
В Палавас-ле-Фло солнце поджаривает пиццы. Местный пролетариат натирается маслом от ожогов, чтобы спокойно поиграть в пляжный волейбол. Обездоленные всегда сексуальнее обеспеченных, и даже не спорьте (я тому живое доказательство). Хочу волосатую брюнетку. Гетто-бластеры горланят “Lady” “Моджо”, как будто это новинка. Все напялили резиновые сандалии, чтобы поесть радиоактивных мидий. По старой канатной дороге можно переехать на ту сторону канала, от казино к итальянскому мороженому. Фанерные ресторанчики отворачиваются от моря. Уф! “Миди-либр” не напечатал наши фотографии. В заднее стекло машины я смотрел, как удаляется прошлое и скукоживается моя любовь.
понедельник
У девочек такие тугие грудки, что кажется, они силиконовые. Я устал повторять Камилле, крашеной брюнетке, что она для меня слишком молода. Камилла злится:
— Почему? Ты предпочитаешь продукты с истекшим сроком годности?
В принципе меня смущает не ее возраст (17 лет), а ее цена (часы от “Шанель”). У нее смешная привычка требовать подарки, хотя сегодня не день ее рождения и не 24 декабря. А жаль, я чуть было не поверил в ее искренность, пока валял дурака. Я мечтаю о вышедших из моды чувствах, а тут — играй, гормон (поспешишь — людей насмешишь). Франк и Оливия из “Джапан-бара” опять будут надо мной издеваться:
— Оскар — наш рыцарь без траха и упрека!
Кончая в резинку, даже самую тонкую, даже внутрь прелестного ротика, все равно кончаешь в резинку.
вторник
Раньше, после трех бокалов вина, красивые фразы приходили сами собой. Теперь, после трех бокалов, я пишу то, что вы только что прочли.
среда
Клер звонит мне в 6 утра, чтобы обматерить меня. Я спокойно даю ей излить свою желчь, усмехаясь, как гиена на рассвете в африканской саванне. Потом я так же спокойно отвечаю, что между нами есть одна большая разница: она ругает меня, потому что любит, а я вежлив с ней, потому что разлюбил ее. Когда она бросает трубку, у меня перехватывает дыхание — я понимаю, что теперь мы уже точно больше с ней никогда в жизни не поговорим.
четверг
Мне часто хочется устроить диалог между моими любимыми цитатами. Например, на знаменитый вопрос Арагона “Кто он, тот, кого за меня принимают?” вполне логичным ответом мне кажется не менее знаменитый девиз Кокто: “Культивируй то, в чем тебя упрекают: это и есть ты”. Мораль: за тебя принимают тебя. Бесполезно переживать из-за собственного печального образа, ибо он всегда правдив. Лучше дуть в свою дуду, чем всю жизнь плыть против течения. Обменялись ли Арагон и Кокто этими мыслями при жизни? Не важно — теперь они общаются как мертвец с мертвецом. Вообще, библиотека не что иное, как диалог между трупами. И эти дискуссии могли бы длиться вечно… Кафка, например, заходит дальше Кокто, безапелляционно заявляя: “В борьбе между тобой и миром будь секундантом мира”[153].
пятница
Идет дождь, светит солнце, идет дождь, светит солнце. Бог играет с погодой в переключалки, как я с женщинами. И не смейтесь, пожалуйста. Я написал маленькое четверостишие, прочтите и не судите строго.
Мне страшно хочется сожрать тебя живьем
Мне страшно хочется за зад тебя схватить
Мне страшно хочется пожить с тобой вдвоем
Мне страшно хочется руки твоей просить
Да, согласен, это всего лишь проба пера, но зато александрийский стих.
воскресенье
Я люблю только читать, писать и заниматься любовью. Соответственно, для жизни мне достаточно было бы простой однокомнатной квартиры при условии, что в ней будет книжная полка, компьютер и кровать.
понедельник
Собачий холод: ноябрь длится полгода. А я еще трачу время на то, чтобы клеймить парниковый эффект! Да я скоро буду мечтать о глобальном потеплении… В ноябре 2000 года 180 стран собрались в Гааге, чтобы ограничить выброс СО2 в атмосферу, и с тех пор мы отмораживаем себе одно место. Вот предложение для политической программы Лионеля Жоспена: “Голосуйте за меня, и мы увеличим количество машин, чтобы у нас было тепло круглый год, а когда уровень моря поднимется на восемь метров, пляжи окажутся ближе к Парижу”.
вторник
Вчера прослезился, слушая “Ain’t no sunshine when she’s gone / It’s not warm when she’s away”[154] Билла Уитерса. Жуткий парижский мороз совпал с ледниковым периодом в моем сердце. Знаю, писать такое недальновидно, эти слова подтачивают мой имидж бесчувственного фаллократа, но что же я могу поделать? В мире повального одиночества слезы холостяка перед эквалайзером своей стереосистемы внушают мне некоторую надежду.
среда
Появившись несколько раз на телевидении (для рекламы книжки), пытаюсь остаться нормальным. Слава — это роскошное рабство, тюрьма под открытым небом. Гуляешь себе по улице, и все тебя отслеживают. Прохожие делают вид, что не узнают меня, но, отойдя на несколько метров, шепчутся у меня за спиной:
— Видел? Это ж этот мудила Оскар Дюфрен!
— Смотри, а он похудел!
— Сбледнул с лица.
— А нос задирает.
— А мне он нравится…
— Заткнись ты, Эглантина!
Всякая мельчайшая деталь, любое изменение внешности тут же разбирается по косточкам.
— У него сальные волосы!
— Он плохо побрился!
— Он в той же рубашке, что и на передаче Фожьеля!
— Дома не ночевал, сто процентов!
— А мне он нравится…
— Заткнись ты, Эглантина!
Мне кажется, что меня все время снимают. Пот течет с меня ручьями. Слишком много взглядов останавливается на моем лице. Попался, который зазнался.
четверг
Прошлое миновало, будущее неопределенно: мы задыхаемся в вечном настоящем наших утех.
пятница
Цель моей жизни — стать Томом Джонсом в лимузине с кондиционером. Сделаю подтяжку, наращу волосы, загорю дочерна, меня будут раздирать на части и обсасывать со всех сторон. Вот увидите, я своего добьюсь. Но и тогда, развалившись на сиденье, обтянутом белой кожей, с бутылью “Боллинджера” в одной руке и литовской эскорт-герл в другой, я уверен, что найду повод пожаловаться на судьбу.
суббота
Постойте, ведь Каннский фестиваль уже через две недели? Там же будут лимузины с кондиционером, не так ли? Если вашу мечту так легко осуществить, значит, это фигня, а не мечта.
воскресенье
“Никогда бедняк не смог бы написать романов Генри Джеймса”.
Джеймс Джойс на моей стороне.
понедельник
Я делаю все, что делаю (будь то статьи, книги, теле— или радиопередачи), исключительно из трусости. Никакой культуры отказа. Я боюсь, что меня забудут, если моя физиономия не будет мелькать тут и там. Принято думать, что звездят высокомерные, самовлюбленные мегаломаны, тогда как все происходит с точностью до наоборот: прославиться хочет тот, кто пуглив, робок и слаб.
вторник
Людо издевается над моими бубонными бобошками.
— Ох уж эти мне муки вертотраха на пороге тридцатипятка…
— Ты на себя посмотри! Почему бы тебе не написать про счастье отца семейства, женатого на идеальной женщине?
— Зачем вообще что-то писать? Моими шедеврами будут дети. Никогда ни одна книга, ни один диск, ни один фильм не сравнятся с их красотой. Ни одна картина никогда не приведет меня в состояние такой оторопи. Не премину ту минуту (сечешь омофонию — Фолкнер отдыхает), когда родилась моя старшая дочь, назвать откровением. Я понял тогда, что искусство — ничто перед неисповедимой тайной этой окровавленной говнючки, роняющей слюну прямо на свою мать, всю в слезах. С тех пор я каждый день смотрю на свою жизнь как на необъяснимое волшебное творение. Она, конечно, не лишена длиннот, повторов, вкусовых просчетов. Актеры устали, декорации поблекли. Со стилем бывают неувязки. Но это лучше Пикассо, Пруста, Феллини и “Битлз”, вместе взятых.
