— Но ведь, считается, что и на окраинах империи, и на сибирских просторах везде был тотальный контроль. Негде было, так сказать, скрыться от всевидящего ока.

— Ну, на окраинах империи, может быть, на просторах, да. А тут у нас… Что-то вроде зазора во времени и пространстве. Наша Ковда, знаете, этакая дыра во времени.

Впрочем, это Аня знала и раньше: самые глухие, без электричества, будто застывшие в прошлом деревни сохранились именно в средней полосе, в общем-то, не так уж и далеко по расстоянию от столицы. Их сохранила неприкосновенными не удаленность и не естественные преграды, как, например, каньон в Европе сохранил когда-то самостоятельность Люксембургу. Их сохранила постоянная заброшенность. Они были так бедны, эти деревни. Сюда никогда не попадали ни деньги, ни энергия первопроходцев, ни внимание власти.

Зазор, одним словом.

Осваивали пустыни, просторы, дали, союзные республики. Появлялись великие стройки. А в пятистах километрах от Москвы в своих забытых нечерноземных деревеньках стояли тишь да глушь.

— И сейчас, говорите, язычники есть?!

— Ну… — уклончиво отмахнулся собеседник, — говорят, балуются. Рощи тут дубовые, заповедные для жертвоприношений… Так, знаете, балуются.

— А кого же в жертву приносят? Уж не пришельцев ли? Из города?

— Пошутил я. — Воробьев внезапно и решительно замолчал.

— Я тоже.

— Ну, вот и хватит.., на эту тему.., шутить.

— Я вас случайно ничем не обидела? — настороженно поинтересовалась Аня.

— Да нет вроде…

— Точно?

— Меня-то нет… — уклончиво ответил Воробьев.

И из еще одного его краткого исторического отступления Анна поняла, что она лично ничем пока собеседника не обидела. А вот те, кто насаждал здесь христианство огнем и мечом в семнадцатом веке, — вот те — да. Обидели крепко.

— Вот как оно, оказывается, все происходило-то…

Светлова была не на шутку потрясена своей исторической неосведомленностью. То есть она, конечно, слыхала о чем-то похожем. Но по своей малограмотности думала, что все это могло быть только в Америке после открытия оной Христофором Колумбом, когда испанцы учили местное население уму-разуму… А тут, оказывается, в бывшей автономной республике. От столицы — несколько часов на поезде. И что главное: никто не забыт, ничто не забыто.

Начав нехотя, учитель труда Воробьев разошелся не на шутку:

— Вы вот в городе, в нашем художественном музее, побывайте! Там висит картина.., во всю стену… нашего народного художника республики. Так там все это в натуральную величину показано, как они огнем и мечом нас покоряли!

Поглядывать Воробьев на Светлову начал искоса и враждебно.

— А мы ведь потомки Аттилы, потомки его воинов, осевших в здешних местах после великого переселения народов…

Что и говорить, учитель Воробьев потряс Анино воображение. Вот оно, оказывается, как! Чем малочисленной народ, тем значительнее у него, как выясняется, прошлое. И уж тем оно грандиозней, чем меньше представитель малочисленного народа. Малорослый Воробьев — хорошо еще, что не Орлов, это звучало бы насмешкой — вспоминал об Аттиле и, надо полагать, рос, по крайней мере, в собственных глазах.

* * *

Деревня Ковда полого спускалась к озеру. Белый песок, зеленая травка-муравка…

Большое количество Николаевых могло означать одно: быстро Светловой отсюда не уехать. И ночевать придется уж точно, и, может, не одну ночь.

— А где мне можно остановиться? — робко полюбопытствовала Анна. — Вы не посоветуете?

Она надеялась, что исторически подкованный собеседник пригласит ее в свой дом. Ну, существует же такой устойчивый миф, что сельские жители гостеприимны, приветливы, со всеми здороваются, рады накормить, приютить…

Ну, миф, он и есть миф. О приглашении возница даже и не заикнулся. Видно, его счет к колонизаторам, насаждавшим христианство огнем и мечом, был слишком велик. И хоть Светлова лично и не была колонизатором, терпеть ее присутствие в своем доме потомок Аттилы явно не собирался.

Воцарившееся молчание слишком затянулось, но в конце концов Воробьев сжалился, все-таки есть сердце у человека:

— Бабушка тут у нас одна одинокая есть. Отвезу вас к ней, может, примет.

* * *

Одинокая бабушка оказалась при знакомстве крепкой жилистой бабенкой в низко повязанном на лоб платке. Собственно, о «бабушке» только этот платок и напоминал.

У села иные представления о женском возрасте;

В Германии такая фрау называлась бы «женщина в расцвете сил», а тут уже «бабушка».

Вперив на несколько мгновений в Анну взгляд, который больше подошел бы полковнику ГРУ, а не простодушной сельской жительнице, Елизавета Пафнутьевна, так ее представил Анне возница, довольно мрачно предложила:

— Заходите!

Хозяйка дома сняла с себя передник, белый, вышитый народным орнаментом по краю, также, как рубашка у Воробьева, и помахала им, прежде чем Светлова переступила порог, перед самым Аниным носом.

— Заходите, заходите! — уже приветливее повторила «бабушка». — Присаживайтесь. Я только тесто досмотрю. Мигом вернусь!

— Чего это она? — тихо спросила Анна, имея в виду махание фартуком, когда хозяйка отчалила на кухню.

— Проверяла, — шепнул Воробьев.

— В каком смысле?

— Ну, может, вы.., того…

— Нечисть, что ли?

— Ну да! — неохотно согласился Воробьев.

— Ой! — испугалась Аня за свою репутацию.

— Или просто.., с дурным глазом.

— Ничего себе, «просто»! А как она проверила?

— Ну… — Воробьев развел руками. — У женщин свои секреты. И не только, когда речь идет о майонезе «Кальве».

— Впрочем… Ответа не надо, и так понятно! — Аня вздохнула.

Это и в самом деле был взгляд полковника разведки и резидента со стажем! Ее будущая хозяйка, Елизавета Пафнутьевна, явно не промах: с таким-то просвечивающим насквозь взглядом ей какую-нибудь ведьмочку или просто приезжую с дурным глазом «расколоть» — не проблема.

— А потом, — продолжал Воробьев, — все дело в ее вышитом фартуке. Вы в музее орнаменты наши видели?

«Что он привязался ко мне с этим музеем?!» — вздохнув, подумала Светлова, чувствуя уже, что непосещение музея было существенным промахом с ее стороны.

— Вы повнимательнее эти рисунки потом разглядите. Ведь, голубушка, это не просто крестики, «солнышки» и лабиринтики! Это все читается, как текст.

— Неужели?

— Да. Это все магические заклятия, и они действуют.

— И вы их можете прочесть?

— Я не могу.

— А кто-нибудь другой может?

— Да, в общем, пока никто. Ученые работают…

Но пока…, забыто все… Однако поколение за поколением, заметьте, сохраняет эти рисунки. Вышивают полотенца, фартуки, повязки головные и рубашки. Используют каждый рисунок, заметьте, именно в определенной ситуации. Строго по назначению.

Ни на йоту не отступая от канона, когда вышивают, Никаких фантазий. Потому что это не рисунок, а слова магические. Вот Елизавета Пафнутьевна фартуком своим помахала у вас перед носом. А он как раз таким рисунком магическим по краю расшит.

Стало быть, она хоть на глаз определила, сразу как мы вошли, что вы не… — Воробьев запнулся.

— Ну, понятно! Определила, что я не упырь, не русалка, на помеле по ночам не скачу.

— Да. А все-таки подстраховаться не помешает.

И она подстраховалась, фартучком помахала. Защита как-никак!

— А еще проверки будут? — осторожно поинтересовалась Аня.

Воробьев неопределенно пожал плечами.

И Светлова поняла: будут!

Ох, непростая деревня эта Ковда!

* * *

Оставив сумку с вещами в светлой комнатке, куда ее проводила Елизавета Пафнутьевна, Светлова решительно направилась к выходу.

— Пойду прогуляюсь, — объяснила она.

— Ай, не ходи, посиди! — неожиданно посоветовала хозяйка.

— Почему это?

— Я вот освобожусь от дел, прогуляемся. Сиди пока, где сидишь, не рыпайся! — приказала ей Елизавета.