Патрон задержался в гостиной. В ванной он появился уже в черной фланелевой пижаме в клеточку, которая напомнила мне о дедушке. Если я и представляла себе Смерть в пижаме, то в элегантной шелковой. Хотя мысль о Смерти в пижаме вызывала у меня смех.

— Поскольку я теперь могу спать, как цивилизованные люди, решил надеть пижаму. Тебе не нравится?

Я покачала головой и провела ладонью по рукаву, наслаждаясь мягкостью ткани. Под пижамой чувствовалась мускулистая мужская рука, и я ощутила волнение. Мой патрон, казалось, ничего не заметил, но я уже поняла, что ему удаются любые роли.

— Думаю, тебе пора в постель, Эрика. Завтра суббота, и мы можем провести ее вместе. Конечно, в моей работе не бывает выходных, это слишком большая роскошь. Представь: в субботу и воскресенье никто не умирает, это случается только с восьми до пяти по будням, перерыв на обед с двенадцати до часу. Прекрасная идея… почему она до сих пор не пришла в голову Высшим силам? Теперь ты осознала, что такая работа не для зануд-бюрократов. А ты уверена, что сможешь уснуть? Я лягу здесь, на диване, если что, только позови. Души меня побаиваются. А хочешь, поставим на столик рядом с твоей кроватью флакон — вдруг она образумится.

Я не поняла, что означает это «мы»: предложение разделить с ним ложе или готовность помочь в трудной ситуации. И решила не рисковать. Кроме того, несмотря на страх, я была в состоянии провести эту ночь в одиночестве. Не прыгать же сразу из постели с Томом в постель к Смерти, тем более теперь, когда я знаю, что мужчинам вообще нельзя доверять. Надо надеяться только на себя, не полагаясь на других. Поэтому я обняла патрона за талию, как делают маленькие дети, прижалась щекой к его груди и вдохнула аромат фланели и ночи.

— Укрой меня одеялом, если хочешь. — Детская мечта о Большом Надежном Папе.

Смерть улыбнулся, взял меня за руку, отвел в кровать. Я легла, он укрыл меня одеялом и погладил по щеке.

— Сладких снов, мой ангел. Может, завтра утром я опять помою посуду.

«Climb every mountain, search high and low. Follow every byway, every path you know»[11]. Мелодия идет вверх, голос поднимается на октаву выше, чувства переполняют меня: страх и могущество, отчаяние и вера, знание и незнание. Мощные звуки не предполагают многозначности, они — истина. Слабый голосок подпевает им. Внутри все обмирает, когда они достигают самой высокой ноты. И вот уже он поет в полную силу, несмотря на малый вес и тонкие ноги. Он поет во весь голос: «Follow every rainbow till… you… find… youuuuur dreeeeeeeam»[12].

Еще один голос. Из кабинета отца. Низкий, мужской, требовательный. Что он кричит? Что я красиво пою? Что ему нравится? Что ты говоришь, я не слышу? Ах, я сфальшивила.

К горлу подкатывает тошнота. Прости. Я не знала, что пела фальшиво, я думала… это… весело… Минуты, часы, проведенные в комнате. Тишина. Мне было девять лет? Или семь? Ты никогда не будешь как….

Я проснулась в поту, вцепившись пальцами в простыню. Сон уже ускользал от меня, я не могла вспомнить ни лиц, ни обстановки. Медленно села в постели и сняла насквозь мокрую сорочку. В окно дул холодный сентябрьский ветер — в этом году нет ни намека на бабье лето. В комнате было свежо и прохладно, и никаких следов повторного визита Габриэллы. Флакон на столе был по-прежнему пуст, на потолке — ничего, кроме паутины. Наверное, пауку так понравилось у меня, что он решил задержаться подольше.

Мне снился кошмар. Старый кошмар, который я видела уже тысячу раз, хотя, проснувшись, никогда не могла припомнить подробности. Только неприятное ощущение потом долго не оставляло меня. Что-то не получается, идет наперекосяк. Я неудачница. Я потерла виски и сделала глубокий вдох, стараясь прийти в себя. Я уже столько раз проходила через это. У тебя все получается, ты молодец, посмотри, чего ты достигла. Но помни: никто не будет хвалить тебя вечно, и не жди постоянных комплиментов. Ты должна сама себя любить, ты ведь любишь себя? Разве так уж опасно то, что случилось вчера? Разве патрон не сказал, что независимые души встречаются редко и ты совершенно случайно напоролась на одну из них? Ты ведь сделала все, как он велел. Ну и что, что ты запаниковала. Кто бы на твоем месте не ударился в панику? Любой рискует допустить ошибку на новой работе с новым начальством. И разве тебя хоть в чем-то обвинили? Нет. Вот и расслабься. Слушай голос разума, а не эмоций, так будет куда вернее.

Я подошла к окну и выглянула на улицу. Крыши домов и звезды. Ни Карлсона, который живет на крыше, ни ос. Душ тоже нет. А значит, нет и причин для тревоги. Еще один вдох, чтобы окончательно успокоиться.

За спиной у меня распахнулась дверь, но я уже ничему не удивлялась. Незачем оборачиваться, чтобы узнать, кто там. Впрочем, в конце концов я обернулась и увидела в дверях Его. Он держал в руках теплую чашку с чем-то, обещавшим крепкий сон.

— Ты скулила, как раненый щенок, так что я не мог не прийти… Ложись, а не то простудишься. Сны ждут тебя. Ложись, я снова укрою тебя одеялом.

Фланелевая пижама и манеры доброго дядюшки настолько не сочетались в моем представлении со смертью, что я невольно расхохоталась. Пижама, помятая во время сна, была ему великовата и к тому же выглядела застиранной. Я вернулась в свою мокрую постель, задыхаясь от истерического смеха, и натянула одеяло до подбородка. Смерть поставил кружку на прикроватный столик и присел на край кровати.

— Смейся, смейся. Она теплая, удобная и моя. Мне нравятся старомодные добротные вещи. Моя работа требует практичности. Хватит смеяться!

Эти слова рассмешили меня еще больше. Я просто захлебывалась от смеха, а потом почему-то начала всхлипывать, пока не разрыдалась. Я плакала так сильно, что глаза опухли и покраснели. От моих слез его пижама промокла насквозь. Он нежно укачивал меня в объятиях, успокаивая. Наконец слезы иссякли. Я еще некоторое время судорожно всхлипывала, положив голову ему на плечо. Мы сидели так, пока он не отстранил меня осторожно, чтобы вытереть слезы и подать мне чашку.

— Теплое молоко с медом. Тебе это поможет, поверь.

— Неудивительно. У тебя было время научиться.

Мне стало легче, как всегда после бурных и продолжительных рыданий, когда кажется, что все плохое осталось позади. Молоко было теплое, и я сделала несколько робких глотков.

— Это моя вина, что мы с Томом расстались и он заведет семью с другой женщиной? Что я сделала не так? Что было бы, если бы я вела себя иначе?

— Хочешь сказать, была другим человеком? Знаешь, Эрика, мне не первый раз задают этот вопрос и, думаю, не последний. Если бы я, если бы она и т. д. и т. п. Отвечаю: ты поступала именно так, а не иначе, потому что ты — это ты. А что, кстати, ты сделала неправильно? Не слушала Тома, когда нужно было его выслушать. Ни о чем не спрашивала, когда следовало спросить. Хочешь — копайся в прошлом. Не исключено, что ты когда-нибудь даже придешь к заключению, что все было бы хорошо, прояви ты по отношению к Тому доброту, терпение или чуткость. Но поступив иначе, ты не была бы такой сложной, такой интересной, иногда трудной в общении, но неотразимо привлекательной девушкой, в которую он влюбился. Когда люди впервые видят друг друга, они еще не знают, что им предстоит. Они будто два мощных электрических поля, которые активизируются только при контакте. Вы с Томом встретились, ваши поля соприкоснулись, и все пошло так, как должно было пойти. Лучше спроси себя: осталась бы ты самой собой рядом с Томом? И был бы он тем самым Томом, которого ты знаешь, если бы вы с ним не встретились? На этот вопрос мне куда сложнее ответить.

— Это сложно и легко одновременно. Думаю, я осталась бы прежней Эрикой, приобретая новые качества. С Томом я стала более зрелой, более открытой. Изучая его мир, я приобретала новый опыт. С ним я стала спокойнее… он словно сгладил мои острые углы… И чувствовала себя в безопасности. Вдвоем всегда легче.