Старуху с ребенком взяла под опеку церковь, в которой служил отец Николки. Ну а после того как в городе закрыли практически все храмы, старушка с внуком жили исключительно за счет своего огорода да благодаря помощи прихожан православной общины, почитавших Николку за блаженного. Их маленькая изба-сруб, бывшая баня, куда он и баба Фрося переехали сразу после трагедии в церкви, располагалась на окраине Ленинграда, на самом отшибе Волковой деревни. За время многолетних гонений на православную церковь Советская власть к 1941 году оставила в Ленинграде и ближайшем предместье не более семи действующих церквей, поэтому многие верующие объединялись для совместных молитв в православные общины, которые собирались в домах у оставшихся после репрессий священников. Стараниями отца Амвросия (при отце Георгии второго священника церкви Сретения Господня) в трех километрах от Волковой деревни на старом сельском кладбище незадолго до войны на собранные пожертвования была отремонтирована полуразрушенная часовня – по договоренности с сельской администрацией, исключительно для проведения ритуальных обрядов.

После ремонта часовня обратилась маленькой церковью и никогда не пустовала. Поначалу службы были короткими, да и то при отпевании покойников, но с начала войны службы стали проводиться ежедневно по два раза в день. Расположение Волковой деревни, а она начиналась на трамвайном кольце, на конечной маршрута, облегчало дорогу верующим горожанам, и с конца июня 1941 года службы проходили при большом стечении народа.

Покормив Николку постными щами с ржаными сухарями, бабушка, прихватив внука, отправилась на утреннюю службу. Со стороны, не для посвященных, эта пара выглядела немного комично – сгорбленная старушка в черных одеяниях семенила мелкими шажками, одной рукой опираясь на палку, а другой держа под руку высокого двадцатишестилетнего парня в коротких, выше щиколоток, узких брючках и в белой самодельной рубашке, которая смотрелась так, словно ее скроили за пять минут из большой грязной наволочки. Они шли короткой дорогой напрямки через пролесок и колхозное поле. На окраине города чувствовалось приближение военных действий. Навстречу старушке с внуком маршировал строй пехотинцев, двумя колоннами человек по пятьдесят в каждой. Солдаты были в чистой, но сильно застиранной летней форме, без оружия, и только вещмешки да прикрепленные к ним котелки и лопатки, издающие бряцающие звуки, создавали впечатление военного строя. Позади колонны двигался обоз из двух телег. На первой ехала рыжая девушка в такой же, как и солдаты, форме, только при повязке с красным крестом на рукаве, выдававшей в ней военного медработника, и молодой офицер. У него, единственного, виднелась кобура с пистолетом. Вторая упряжка тащила полевую кухню. Старший лейтенант лихо заломил пилотку на затылок, а во рту держал цветочек, явно стараясь произвести впечатление на санитарку подразделения.

Поравнявшись с колонной, бабушка стала крестить солдат, прося у Бога защиты для воинов. Николка, словно ребенок, начал маршировать на месте, приложив руку к голове.

– Пошли с нами, паря, – раздалось из строя, – хорош бабку охранять.

– Отставить разговоры в строю! – отреагировал на реплику и смех пожилой сержант.

Увидев рыжеволосую девушку, Николка вдруг прекратил маршировать и стал серьезным, даже немного испуганным. Он подбежал к телеге и, схватив санитарку за руку, принялся стаскивать ее на землю, приговаривая:

– Нельзя тебе туда. Твоя дорога в церковь.

– Товарищ лейтенант… – позвала на помощь командира испуганная девушка.

– А ну, пошел вон, придурок! – Старший лейтенант пнул парня ногой в живот, и тот повалился на бок.

– Не тронь его, больной он! – Баба Фрося замахнулась клюкой.

– Ну вот, боевое крещение наша рота уже прошла, – раздался все тот же голос из строя.

– Ты, что же, сестричка, с женихом своим не простилась? Из-под венца, что ль, от него на фронт сбежала? – продолжил шутить ротный весельчак, с трудом перекрикивая хохот товарищей.

Девушка закрыла от стыда лицо, проклиная деревенского чудака, который так ее оконфузил. Несмотря на приказ командира прекратить смех, гогот не смолкал, пока колонна не свернула за пролесок.

– Ты чего чудишь? – Баба Фрося отряхнула пыль с одежды внука, который, с искаженным от переживаний лицом, смотрел на удалявшихся солдат.

– Мертвые они все, Фрося, а у нее душа светлая, – утирая накатившую слезу, промычал внук. А потом добавил: – Но тоже будет мертвая и освободится.

– Все мы будем мертвыми когда-нибудь, – вздохнула баба Фрося.

Она знала, что у внука есть божий дар предсказывать события. За неделю до закрытия церкви Сретения Господня он не сходил с паперти, без устали повторяя проходившим прихожанам: «Торопитесь каяться, скоро черти придут и двери заколотят».

Показался крест над часовней, и путники ускорили шаг. Народу было много, преимущественно женщины в возрасте. На исповедь приходили немногие. В основном прихожанки заказывали молебны за здравие, пытаясь всеми силами поддержать и оберечь от смерти своих сыновей и мужей, воюющих на фронтах. Службу вел второй священник, отец Сергий, а настоятель, отец Амвросий, принимал исповедь.

– Грешна я, батюшка, – подошла к отцу Амвросию баба Фрося.

– Покайся, Ефросиньюшка, в грехах своих, – с улыбкой встретил священник мать своего убитого духовника, отца Георгия.

– Давеча перед сном опять мысли ко мне лезли плохие, негожие. Все думаю, как мне дальше жить-то в такое трудное время, чем кормить Николая, если совсем туго станет. Ведь даже здоровым трудно, а каково ему, дитю великовозрастному, если со мной что случится. И от дум так стало мне дурно, что прилезли мысли в голову: лучше бы Николке покинуть землю нашу, оно и мне сразу легко умереть станет, – перешла под конец исповеди на всхлипывание старая женщина.

– Грех это, Ефросинья, мысли такие чертей привлекают. Ты о Спасителе нашем вспомни, про муки его адовы на кресте, черти из головы-то и повыскакивают, – улыбнулся бабушке отец Амвросий, отпуская ей грех и благословляя.

Николка не ходил на исповедь, так как не понимал данной процедуры, или смысл его исповеди не могли понять священники. Зато он неистово крестился во время службы, пугая новых прихожан отрешенностью, или подпевал сильным гортанным голосом, заглушая всех остальных.

Служба заканчивалась, и верующие пошли к причастию, которое Николка никогда не пропускал. Его одного допускали к причастию независимо от соблюдения поста. На этом причастии из-за отсутствия красного вина и пшеничной муки отец Амвросий был вынужден впервые применить святую воду и кусочки черного хлеба и с некоторой горечью наблюдал за реакцией верующих, начавших шептаться. Николка принял кусочек хлеба и святой воды, поцеловал крест и громко произнес на всю церковь:

– Господь своей кровью и телом призывает к терпению. Радуйтесь, ибо вы стали к Нему ближе.

Редко Николка говорил так складно. Люди в церкви почувствовали откровение Господа, переданное словами блаженного.

После службы отец Амвросий позвал двух церковных служек, кладбищенского сторожа да бабу Фросю с Николкой во флигелечек за церковью, где жена отца Сергия поставила самовар. Помолясь, все принялись за кипяток с крыжовниковым вареньем, не решаясь притрагиваться к сухарям, которые гостеприимная матушка выставила на стол в качестве угощения. Только Николка, не понимая всеобщей деликатности, схватил сухарь и стал его макать в розетку с вареньем.

– Что же будет с нашим приходом дальше? – после нескольких минут чаепития прервал молчание церковный староста. – Из-за военного положения и дефицита товаров в церкви нет ни просвир, ни вина для причастия. Иссяк запас свечей, а скоро закончится и масло для лампад.

– Господи помилуй… – начали креститься женщины.

– Сколько денег в церковной кассе осталось, Семен Федорович? – грустно спросил старосту отец Амвросий.

– Десять тысяч двести сорок рублей с копейками, – сразу назвал остаток хозяйственный дед Семен.