– Ну, когда я уходила, карточек еще не было же… – прозвучало словно не ответ, а просьба верить в чистосердечность ее показаний.
– Вы знали, кем работал убитый, когда устраивались к нему в дом? – Алексей подошел к самым интересным для него вопросам.
– Да. Наша столовая продукты с Бадаевских складов получает.
– А кто вам помог устроиться к убитому? – не выдержал заместитель начальника управления, поняв, на какую информацию пытается выйти его подчиненный.
– Да никто. Старая горничная у нас в столовой часто обедала, ее хозяин прикрепил. А тут она собралась к дочери в Караганду, вот и сказала мне, что ищет себе замену. Я, дура, взяла и согласилась… – Женщина опять начала всхлипывать. – Думала, при таком начальнике и я без голода проживу.
– Солудев, Петраков, продолжайте работать, я поеду в управление. По окончании ко мне на доклад. – Огурцов потерял интерес к допросу, так как понял, что по горячим следам убийство раскрыть не удастся.
Бывшую прислугу в сопровождении милиционера отправили в ближайший участок, чтобы проверить все ее данные. К тому времени судмедэксперт, Эммануил Моисеевич Кучик, закончил предварительный осмотр трупа.
– Смерть предположительно наступила от проникающего колото-резаного ранения в область живота, причем убийца хладнокровно провернул воткнутый в тело нож, сделав своеобразное харакири, – доложил он.
– Ящики комода и письменного стола в кабинете взломаны, и в них пусто, – сообщил Мышкин.
– Протокол осмотра места происшествия я уже закончил. – Проинформировав группу, следователь Грязунов обратился к специалисту научно-технического отдела: – Василий, ты нашел что-нибудь для приобщения?
– Только пару смазанных отпечатков, – доложил Василий Хрулев, продолжая осыпать черным порошком все контактные поверхности.
– Пригодные? – поинтересовался капитан Солудев.
– Условно пригодные. Очень мало папиллярных линий, – вздохнул специалист.
– Значит, у нас практически ничего нет, – с горечью констатировал лейтенант Мышкин. – С чем же мы предстанем перед Огурцовым?
В тот момент участковый привел личного водителя убитого, который все это время сидел в машине на улице. От него оперативники узнали, что вчера вечером шофер привез своего начальника домой в половине десятого и помог ему занести большой продуктовый набор. Мужчина также пояснил, что еще вчера утром Павлухов вызвал его в кабинет и дал указание пойти на главный склад к его заместителю и получить там продукты. Сегодня же утром перед работой они должны были завезти данный набор в городской комитет партии.
«Ну вот, и по моей теме пошла информация, – моментально отреагировал про себя Петраков. – Только, кажется, не очень полезная».
– А кому нужно было передать продукты? – поинтересовался работник ОБХСС у свидетеля.
– Не знаю точно, хозяин сказал только, что в секретариате у кого-то день рождения.
– Какие продукты были в наборе? – продолжал интересоваться Петраков.
– Понятия не имею. Они все были упакованы в большие коробки, как на почте. Три коробки килограммов по десять весом каждая, – выдал последнюю, исчерпывающую информацию водитель.
Алексею Петракову хотелось еще поговорить со столь важным, в его понимании, свидетелем, но коллеги полностью утратили интерес к водителю после слов о горкоме партии, и Петраков решил пока закончить допрос.
Вечером Солудев и Петраков явились с докладом к Огурцову. Старший майор, говоривший с кем-то по телефону, жестом пригласил их войти.
– Да, товарищ генерал-летенант, слушаюсь! – услышали оперативники ответ своего руководителя в трубку и поняли, что он разговаривает с начальником военного гарнизона города.
– Ну вот, нам дано семь дней на раскрытие данного дела, – передал самый важный момент диалога Огурцов. – Надеюсь, вы меня хоть чем-нибудь обнадежите?
Выслушав малооптимистичный отчет, он посерел лицом, проведя рукой по левой стороне груди, словно проверил, на месте ли орден Красного Знамени. Но оперативников обмануть не удалось – все в управлении знали о его больном сердце.
– Может, воды? – подскочил к Огурцову с графином Солудев.
– Коньяку бы лучше, – попытался пошутить начальник, – да где его взять?
Через минуту он пришел в себя и определил с оперативниками первоочередные следственно-оперативные мероприятия по раскрытию дела.
– Думаю, за основную, рабочую версию следует взять мотив ограбления. Все же знают, какой сейчас дефицит продовольствия, – подытожил Огурцов.
– Да, главное, что не диверсионный акт, – с лету понял его капитан Солудев.
– Для пущей убедительности мотивов ограбления надо составить перечень проднабора, чтобы от чтения у всех слюнки текли, – грустно улыбнулся Огурцов. И кивнул Петракову: – Это за тобой.
– А что начальник гарнизона сказал? – не выдержал любопытный Солудев.
– Сказал, не раскроете дело, пойдете вшей кормить в окопы, – снова грустно улыбнулся Огурцов.
– А что, может, на фронт даже лучше, там намного проще, – выйдя от начальника, продолжал бубнить Солудев. – А то думают, мы за жопу свою трясемся.
– Ты прав, Вить, за свою мы не трясемся, – поддержал его Петраков. – Как, кстати, жена и дети, ты их не эвакуировал?
– Нормально, – удивился такому резкому переходу коллега. – Да нет, не эвакуировал, управление разнарядки так и не дает.
– Да, боюсь, им без нас трудно будет жить, – поделился своими опасениями Алексей. – Чуешь, какое время грядет?
– Голодное, – понял с полуслова Солудев.
– Голодное… – эхом откликнулся Алексей.
Николка проснулся от бабушкиной молитвы и, лежа на каменке, стал вторить ей, словно незлобиво ее передразнивая. Ефросинья Александровна, или просто баба Фрося, услышала внука, но никак не отреагировала, продолжала стоять перед иконой Спаса, пока не закончила свою молитву.
– Ну, ты что, божья букашка, проказничаешь? – произнеся «Аминь», обратилась она к внуку. – Раз проснулся, так встань сначала, а потом и помолись.
– Николашка-таракашка, гордая букашка, – отрывистым гортанным голосом отозвался Николка.
– Утро давно, уже скоро к молитве идти, – привычным голосом оповестила его бабушка, – отец Амвросий не любит, когда опаздывают.
– Он тебе отец, а мне Амвроська, – возразил Николка.
Бабушка не стала спорить с больным внуком, который потерял рассудок после того, как в пятилетнем возрасте стал свидетелем трагической смерти своих родителей.
Его отец был настоятелем церкви Сретения Господня на Выборгской стороне. В 1921 году, когда рабоче-крестьянская власть объявила о конфискации церковных ценностей в целях борьбы с голодом, отец Георгий вначале не стал противиться и снял дорогие оклады с икон храма. Кроме того, прибавив кое-что из церковной утвари, сам добровольно отнес и сдал все в финотдел губчека. Только на трех главных иконах храма оставил оклады: Сретения Господня, Спаса Нерукотворного и Божьей Матери Взыскания Погибших. Кроме того, у него имелись еще предметы золотой церковной утвари, при помощи которой в храме в самые великие православные праздники велась служба. На батюшку донесли. Во время утренней службы в храм ворвались красноармейцы с постановлением губчека об обыске и изъятии всех церковных ценностей. Отец Георгий стал выгонять чекистов. Боясь за мужа, между ним и красноармейцами встала его жена, матушка Пелагея, пытаясь как-то унять конфликт. А маленький Николай вместе с бабушкой стояли невдалеке, метрах в пяти. Тут и случилась трагедия. Один из красноармейцев то ли нечаянно, от толчка в спину, то ли преднамеренно ткнул штыком матушку в грудь. Женщина вскрикнула от боли, показалась кровь. Николка закричал на весь храм, и в тот момент его отец со всего размаха ударил целовальным крестом, который держал в руках, обидчика по голове. Попал прямо в висок. Красноармеец как подкошенный упал без дыхания. Старший группы, уполномоченный губчека, со словами: «Ах вы суки белогвардейские!» – тут же достал револьвер и разрядил весь барабан в священника и его жену. Увидев это, маленький мальчик потерял сознание. В суматохе бабушка с ребенком на руках выбежала из церкви и принесла его домой. Николка сутки находился без сознания, периодически бредя и крича от страха, а когда пришел в себя, сразу стало ясно, что он лишился рассудка. Данное обстоятельство и спасло мальчика от отправки в детский дом, когда на следующий день в дом священника пришли чекисты. Власти оставили старую бабку и полоумного ребенка в покое, понимая, что от них рабоче-крестьянской власти нет никакой опасности.
