— Ушел… Давно уже… — также тихо ответила Надя.

«Да, я поняла, зачем приходил Леня, но, что поделаешь, сердцу не прикажешь… И не обижайся, Леня, что так холодно встретила тебя, иначе — не могла… Ты догадался почему и даже спросил, что думаю о том, другом, любит ли он меня. И тут я обманула тебя, ответив, что возможно и — да, а зачем я это сделала — и сама не знаю. Вероятно, потому, что мне очень хочется, чтобы он любил меня…»

— Что же он так рано ушел? — допытывался Володя Горелов.

— Не знаю. Так надо было, наверное.

«Эх, Володя, Володя, бесполезна твоя простодушная хитрость. Если Леня найдет в себе мужество, он сам расскажет обо всем, а я… Зачем мне все это?»

— Ну, я пошел, — шагнул в темноту Володя. — А то как бы дождь снова не разошелся. До свидания.

— До свидания, Володя.

И вот Надя одна со своими думами. Шелестит листва, темной громадой стоит хмурый осенний лес, а за ним, где-то далеко в центре города, около театров, сейчас еще оживленно, люди заходят в трамваи, в троллейбусы, и где-то там едет сейчас, наверное, Виктор. Едет и даже не подозревает, что здесь вот, на самой окраине этого большого города, думает о нем Надя…

Рассказав дежурному о краже шифера на стройке, Виктор и Леня задержались в отделении милиции: дружинники привели пьяного подростка в костюме, густо вывоженном в грязи. На щеках паренька алели ссадины, разбитые губы припухли.

— Устроил драку возле кинотеатра, — доложил один из дружинников. — По-хорошему уговаривали ребята его: иди домой, проспись, завтра стыдно будет не только на улицу, а и родителям-то показаться, так нет — ругается, машет руками и больше ничего.

Паренек плюхнулся на скамью.

Дежурный невесело усмехнулся.

— Ладно, оставьте. Знаю я его: беспризорщина, отец лет шесть назад бросил мать, а она вместо ума-то за водку схватилась. Двое у нее ребят, совсем отбились от рук, пьют не хуже матери.

— А где же отец-то? — не выдержал Виктор.

— Где же ему быть, здесь. Женился, новым семейством обзавелся, аккуратненький, чистенький ходит, в нашем доме живет, а они вот, — кивнул он на паренька, — до хорошей жизни не дойдут, если никто не вмешается.

— Но… разве никому до этого дела нет? — недоуменно спросил Виктор; офицер, задержав на нем внимательный взгляд, вздохнул:

— Есть-то есть, общественность за это сейчас крепко взялась, да… Только семейное-то воспитание никак этим не заменишь да и не все сразу делается.

Уже в трамвае, распрощавшись с Леней, снова вспомнил Виктор того паренька с распухшими губами. И почему-то рядом с ним вырос образ Валерки.

Вспомнилось, как пасмурна была сегодня все утро Валя, равнодушна, безразлична даже к ребенку, стараясь быть побольше в одиночестве. Нет, нельзя оставлять в таком положении человека одного, нужно мягко, но настойчиво переключить ее внимание.

Но… С чего же начинать, как ее отвлечь, как войти в ее мир?

Мысли об этом долго занимали Виктора. На следующий день, возвращаясь домой рано, Виктор на остановке вышел из трамвая.

Перед закрытием в универмаге покупателей не было, и молоденькая продавщица отдела детских игрушек с любопытством посмотрела на невысокого, плотного юношу в полосатой вискозной рубашке, слегка помятой после дождя.

— Что-нибудь из игрушек, — попросил он.

— А все-таки? — улыбнулась девушка и кивнула на полки: — Вот товар, выбирайте. Вам сыну или дочери?

— Сыну, — слегка смутился Виктор. — Два года ему.

Он и не представлял, какое это удовольствие — выбирать игрушки ребенку, заранее представляя, как обрадуется тот прыгающему лягушонку или цветастому, улыбающемуся клоуну, как деловито посадит на заводную машину курносого медвежонка, резинового слоника, а может быть, и забавного Ваньку-встаньку, который никак не хочет лечь на бок.

Попросив тщательно завернуть игрушки. Виктор заторопился на автобус.

Валерик, конечно, уже спал. Безмолвно лежала и Валя. Осторожно сложив игрушки в углу, Виктор написал на свертке: «Это — Валерику», ведь он и завтра не увидит ни ребенка, ни Валю, надо быть на стройке с самого раннего утра.

Уснул он с теплым чувством, зная, что подарок, вероятно, понравится Валерику и Вале.

Кража шифера, наверное, занимала бы долго в этот день мысли Виктора, будь Лобунько посвободнее, но едва он приехал на стройку, как оказался втянутым в решение многих строительных вопросов. Рая Краснопольская, увидев его из окна второго этажа, подбежала к Виктору и с обидой пожаловалась на этих «лежебок», которые кладут в раствор много песку и от этого штукатурка «плохо вяжется».

— Вчерашняя, вон, уже потрескалась, — шумела девушка, указывая рукой на второй этаж. — А им хоть кол на голове теши — никакого внимания.

Пришлось пойти на растворный узел. Оказывается, Кучерский велел класть в раствор побольше песку и глины. С Кучерским встречаться не хотелось, Виктор решил рассказать обо всем начальнику строительства, взяв предварительно с «лежебок» слово, что они будут засыпать положенную норму извести.

— Еще кто пожалуется — проверю, и — к Дудке… — уверил он «лежебок». — Он найдет, что сказать вам.

Хотя «лежебоки» и поругивались, но упоминание о начальнике строительства на них подействовало.

— Черт с ним, пусть Кучерский сам досыпает песок, — ворчал пожилой мужчина с острым рябым лицом, добавляя в мешалку порцию извести. — Давай, ребята, по инструкции.

Тут подошел незнакомый Виктору паренек в форме ФЗО и, краснея, рассказал, что он уже с неделю утрами сидит без работы.

— В общежитии живете? — поинтересовался Виктор.

Вихрецов смущенно отвел глаза.

— Сейчас нет. Я перед вашим приходом перебрался в Михеевку…

— На квартиру?

— Нет… женился, — все больше смущаясь, признался паренек. — А до этого полтора года в общежитии был… Плотником я работаю.

Пришлось и о нем поговорить с десятником Вальковым, причем Виктор в разговоре с ним делал особенный упор на «семейную» струнку.

— Парень-молодожен, ему сейчас хозяйством обзаводиться надо, деньги нужны, а вы ему — колышки размечать даете, да и то — с обеда. Стыдно ему будет перед молодой женой, если меньше ее в получку принесет, так ведь?

Неторопливый, медлительный Вальков, почесывая нос, благодушно согласился:

— Знать-то, надо ему хорошую работенку подыскать, пусть перед бабой-то не унизится. Все женаты, все знаем, как потрафлять жинкам надо с молодости-то. А вы, знать-то, воспитатель ихний будете? Ну, будем знакомы, — Вальков лодочкой подал крупную, мясистую ладонь. — Люблю таких людей, которые умственным трудом занимаются. А мне вот сызмальства… Может, закурите? Ну, если особо не налегаете на табачок, так это тоже… с умственной стороны… Да, умственный человек, он все, так сказать, знает. А я вот прошел три, так сказать, класса, а больше — способностев не хватило, так сказать… Мне мамаша…

Деваться некуда, пришлось Виктору выслушать историю ученья Валькова, которую тот, памятуя, что перед ним «умственный человек», старался пересыпать выражениями позаковыристей, вроде — «ученые лаврияды», «подобаемое мучегонительство», «злонамеренное событие»…

Одним словом, расстались они хорошими товарищами, и Вальков заверил, что этот Вихрецов в следующую получку «войдет в дом к жене с радостью, оттого, что в кармане что-то есть».

Виктор был доволен достигнутым и, увидев Вихрецова, издали наблюдающего за беседующими, подозвал его к себе.

— Обещал Вальков хорошей работой обеспечить, смотри, не подведи.

— Спасибо. А кого же он на колышки пошлет? — в раздумье произнес Вихрецов. — Там ведь просто труба — не заработки. Ну что ж, ладно, пойду.

И пошел к Валькову.

А Виктору вдруг стало не по себе. Как это он, воспитатель, не подумал, что поступил неверно? Ведь прав Вихрецов: кого-то же на эти самые «колышки» пошлет Вальков завтра. И положение, в сущности, не изменится.