Решение помочь французам в Индокитае не обошлось без возражений со стороны госдепартамента. Один из чиновников Дина Ачесона, Джон Оули, предупреждал, что «эта ситуация растет, как ком снега». Ачесон это проигнорировал. Американские ресурсы в Индокитае были незначительны: «Хотя французы жаловались, что наша помощь недостаточна, но поглотить ее способно и гораздо большее предприятие, чем Индокитай»[295]. Госдепартамент и объединенный комитет начальников штабов пришли к одинаковому решению не посылать вооруженные силы США в этот район боевых действий, но Соединенным Штатам теперь следовало поддержать дискредитированный империализм. Несмотря на все перемены, которые произошли в последующие шестнадцать лет, это не повлияло на их решение: Хо Ши Мину следовало противостоять. Поворотный элемент в отношениях Соединенных Штатов с Вьетнамом произошел приблизительно в 1950 году.
Вскоре предостережение Оули получило свое подтверждение. Оно вызвало глубокое противостояние держав, хотя на рациональном уровне все уже изменилось. Когда в 1953 году республиканцы сменили демократов, новый госсекретарь Джон Фостер Даллес утверждал, что целью американской политики в Индокитае является сдерживание коммунистического Китая: «Существует риск того, что, как и в Корее, красный Китай может послать свою армию в Индокитай»[296]. В 1954 году президент Эйзенхауэр обратился к известной «теории домино», когда на пресс-конференции его попросили объяснить «стратегическую важность Индокитая для свободного мира». «Перед вами — ряд стоящих фишек домино, вы трогаете первую из них, и то, что происходит с последней, — это то, что очень скоро произойдет в реальности… тогда нас ожидает, как возможное последствие событий, потеря Индокитая, Бирмы, Таиланда, всего полуострова, затем Индонезии, и вот вам придется говорить о регионах, в которых вы теряете не только материалы и ресурсы, но и многие миллионы людей… реальные последствия для свободного мира невозможно подсчитать»[297]. Другим аргументом, оказавшим впечатление на тех, кто не принимал «теорию домино», был американский престиж, «жизненно важный национальный интерес», который был поставлен на карту. В 1966 году Артур М. Шлезингер-мл. писал: «Наш интерес в Южном Вьетнаме в какой-то мере был создан искусственно, но от этого он не стал менее реальным. Наш стремительный уход сейчас отзовется зловещим эхом по всей Азии»[298]. Другими словами, мы здесь, потому что мы здесь, и американский престиж и американская справедливость требуют того, чтобы мы остались.
В свете всего, что произошло после, кажется почти невероятным, что интеллектуальное обоснование американского долга столь хрупко. Робер Макнамара сражается с этой проблемой на протяжении своих мемуаров (надо сказать, довольно бесцельно)[299]. Причиной, возможно, является устойчивое доминирование так называемой парадигмы «холодной войны»[300]. Изоляционистско-пацифистская парадигма юности Кеннеди была низвергнута, некоторые члены конгресса верили в нее и дальше, и одним из ведущих американских государственных деятелей 50-х и 60-х годов, на чьих взглядах она оставила свой след — только след, — был Эйзенхауэр, который в остальных отношениях стоял на позициях «холодной войны». Парадигма «холодной войны» была развернутым изложением интернационалистского тезиса, что поколение Перл-Харбора боролось за то, чтобы американский народ его принял. Основной предпосылкой было то, что мир и процветание Соединенных Штатов зависели от активного принятия на себя международной ответственности, вплоть до решения начать войну, если необходимо; наименее важная предпосылка состояла в том, что после 1945 года единственным серьезным вызовом этой ответственности был международный коммунистический заговор, побуждаемый властью русских и определенно направляемый Москвой, который активизировался на всех континентах. Явным следствием этого рассуждения было то, что Соединенные Штаты должны противостоять коммунистам где бы то ни было; менее очевидным и, скорее, неосознанным, но сильным выводом было то, что все важные мировые события могли и должны быть объяснены в определениях «холодной войны». Как в 70-х годах сказал Генри Киссинджер, история вращается вокруг оси Восток-Запад, но никогда — Север-Юг.
Эта парадигма хорошо работала, когда Сталин был жив, и еще некоторое время после. Это ограждало государственных деятелей от того, чтобы заново обдумать природу международной системы в каждом кризисе, и являлось очень точной путеводной звездой в области интерпретации и предсказания событий. Она начала разрушаться, когда Китай и Советский Союз поссорились; и сильное нежелание многих официальных лиц Вашингтона (особенно в ЦРУ) принять реальность этой размолвки — они считали, что дело затеяно лишь для того, чтобы ввести Запад в заблуждение — очень ясно иллюстрирует, насколько тесны становились тиски парадигмы «холодной войны».
От этих тисков было невозможно избавиться, пока не была готова новая парадигма, но она уже была близко. Для большей части политически мыслящих людей центральной темой периода после 1945 года была не «холодная война», а то, что очень вольно можно назвать революционизмом третьего мира[301]. За границами игр Запада и крепостей советской империи происходило движение других народов — всех остальных людей. Националисты бросали вызов империалистам, деревня — городу, племена восставали против государств, ислам начал свою войну против западных ценностей, крестьяне воевали против торговой элиты (при этом будучи сами глубоко скомпрометированными вовлечением в старую империалистическую систему)[302]. Приближались события более масштабного порядка, события, которые парадигма «холодной войны» не могла точно интерпретировать и которые в недалеком будущем ни коммунизм, ни капитализм не могли проконтролировать. В этом новом мире власть и ответственность Соединенных Штатов не уменьшались, но под вопросом оказывалась их мудрость. Выяснилось, что США этого катастрофически недостает, и Вьетнам был тем местом, где это проявилось со всей очевидностью.
И все же Вьетнаму предстояло стать самым ранним и простым уроком, в то время как парадигма «холодной войны» постепенно уходила в прошлое. Как нация вьетнамцы были сильно разобщены, раздроблены оставившим свой след колониализмом, племенными, религиозными, политическими, социальными и экономическими различиями. Вряд ли было сюрпризом то, что после ухода французов вспыхнула гражданская война: ситуация имела сильное сходство с крахом, который постиг Югославию в 1990 году. Следовало понять очевидность того, что все эти бедствия имели мало общего с внешним вмешательством. Так, вьетнамцы были крайне националистичными и на протяжении всей своей истории стойко сопротивлялись иностранному господству. Мысль о том, что коммунистический Вьетнам станет марионеткой Китая (или любой другом страны), была ошибочна: Хо Ши Мин и его последователи были националистами еще до того, как стали коммунистами, и очень не доверяли своему северному соседу, который был известен давними империалистическими планами относительно Вьетнама[303]. Китай и Вьетнам начали сражаться друг с другом сразу после окончания Вьетнамской войны. Объединенный, сильный коммунистический Вьетнам под руководством Хо мог создать большие трудности для свои соседей; у Вьетнама были собственные экспансионистские традиции, но само по себе это не угрожало американским стратегическим интересам. И не могло угрожать впоследствии. Но «теория домино» утверждала, что такая угроза не только существует, но и создает большую опасность для Соединенных Штатов.
