– Мо Радзин не самый плохой хозяин, – проявил настойчивость Майкл, который чувствовал, что, если он поможет дяде, часть вины с него будет снята. – И возможно, он станет относиться к Хаве получше, если будет знать, что ее опекаешь ты.

– Возможно. Я поговорю с ним. Спасибо, Майкл.

Он с признательностью сжал плечо племянника, и Майкл вдруг заметил, что дядя выглядит даже более усталым и измученным, чем раньше, когда ему приходилось решать все проблемы своего прихода. Он всегда слишком много работал, а сейчас, вместо того чтобы отдыхать, взвалил себе на плечи заботу о молодой вдове. Майкл уже собрался предложить перепоручить ее какой-нибудь женской благотворительной группе, но вовремя вспомнил, что они еще больше стеснены в средствах, чем мужские.

Он распрощался с равви и опять сел за стол. Несмотря на беспокойство за дядино здоровье, он все-таки чувствовал себя заинтригованным. Хава казалась тихой и застенчивой, но ее устремленный на него взгляд странно тревожил. Она не мигая смотрела прямо в глаза, честно и искренне. Майкл понимал, что имел в виду дядя, говоря, что она нуждается в защите, но в то же время чувствовал, что это он был совершенно открыт этому взгляду.

Вестибюль в приютном доме был большим и плохо освещенным. Женщина стояла в углу рядом с глубоким обшарпанным креслом. Дело близилось к полудню, и большинство постояльцев разбрелись в поисках работы или места для молитвы. Но человек шестьдесят еще оставались в здании, и тяжесть их тревог просачивалась со второго этажа вниз и давила на Голема. То же самое происходило и в первую ночь на «Балтике», когда желания и страхи множества собранных вместе людей многократно усиливались непривычной обстановкой. Здесь ее осаждали те же безумные надежды и опасения. У Майкла в кабинете они не звучали в ее голове так громко; там она была сосредоточена на разговоре с незнакомым человеком и на стремлении не выдать себя.

Скоро женщина начала нервничать. Как долго еще придется ждать равви? Невольно она посмотрела на потолок. Там, наверху, смешались одиночество и голод, страх неудачи и отчаянные мечты об успехе, о доме и о тарелке с большим ростбифом; один человек, дожидающийся своей очереди в уборную, мечтал только о газете, чтобы почитать, пока он ждет…

Она опустила взгляд на низкий столик рядом с креслом. Там лежал свежий номер «Форвертс».

«Нет», – сказала она себе, и собственный голос прозвучал неожиданно громко. Выйдя из вестибюля, она начала расхаживать по длинному темному коридору, обхватив себя руками за локти. Надо постучать в дверь кабинета, сказать равви, что ей плохо, что она хочет выйти на улицу…

К ее радости, дверь отворилась сама и из нее вышли дядя с племянником, договаривавшие что-то на ходу. Заметив напряженное лицо Голема, равви поспешил распрощаться с Майклом. Наконец-то они двинулись по темному вестибюлю в сторону ярко освещенного солнцем прямоугольника дверей.

– С тобой все в порядке? – встревоженно спросил равви, когда они оказались на улице.

– Эти люди там… – начала она и поняла, что не в силах продолжать: мысли мелькали в голове слишком быстро и были какими-то рваными. Усилием воли она постаралась взять себя в руки и успокоиться. – Они так много хотят, – удалось наконец выговорить ей.

– И ты не могла этого терпеть?

– Не могла. Почти. Не могла больше там оставаться.

Беззвучный крик, заполнявший приютный дом, постепенно затихал, растворяясь в обычном городском шуме. Мысли в голове тоже прекращали метаться. Она несколько раз встряхнула руками, чувствуя, как отпускает напряжение.

– Там наверху был один человек. Он очень хотел почитать газету. Я увидела ее на столике и чуть не отнесла ему.

– Вот бы он удивился. – Равви старался говорить весело. – Но ты же смогла сдержаться.

– Да. Но было трудно.

– По-моему, ты делаешь успехи. Хотя чуть не выдала себя с миндальным печеньем.

– Знаю. – Она нахмурилась, вспомнив об этом, а равви улыбнулся.

– Хава, – сказал он, – знаешь, есть какая-то злая ирония в том, что труднее всего тебе приходится, как раз когда окружающие стараются вести себя как можно лучше. Подозреваю, тебе было бы гораздо легче, если бы, забыв о вежливости, каждый хватал то, что хочет.

Она задумалась над его словами.

– Да, сначала было бы легче. Но потом, чтобы исполнить свои желания, начнешь вредить другим, и тогда люди будут бояться друг друга, а желания ведь так никуда и не денутся.

Равви одобрительно вздернул бровь:

– Ты становишься настоящим знатоком человеческой природы. Как ты считаешь, можешь ты уже постоянно выходить из дому одна? Например, ходить на работу?

Радостное волнение охватило Голема.

– Я не знаю. И не знаю, как можно это узнать, если не попробовать.

– Майкл сказал мне, что в пекарне Радзинов ищут новых работников. Я давно знаком с Мо Радзином и, наверное, смогу устроить тебя туда. По крайней мере, договориться, чтобы он взял тебя на испытательный срок.

– В пекарне?

– Да. Работа будет тяжелой: много часов подряд вокруг чужие люди. Тебе придется быть в постоянном напряжении.

Она попыталась представить, как это будет: весь день работать руками, в фартуке и накрахмаленном колпаке. Складывать на деревянные подносы аккуратные ряды буханок с золотистой корочкой и еще запудренным мукой донышком и знать, что их выпекла она сама.

– Я бы хотела попробовать, – сказала она.

В субботу, теплым сентябрьским утром, Джинн стоял в задних рядах зрителей в битком набитом арендованном зале и наблюдал, как священник маронитской католической церкви совершает обряд венчания мужчины и женщины. Несмотря на царящее вокруг веселье, настроение у него было не из лучших.

– Почему я должен идти, если я с ними даже не знаком? – спрашивал он Арбели еще утром.

– Потому что теперь ты член общины и должен присутствовать при таких событиях.

– Ты же сам говорил, что мне надо соблюдать дистанцию, пока я учусь.

– Дистанция – это одно, а невежливость – другое.

– А в чем здесь невежливость, если я их не знаю? И не понимаю, в чем смысл этой свадьбы? С какой стати два свободных человека соглашаются быть привязанными друг к другу до конца жизни?

После этого разговор стал неприятным. Взволнованный и возмущенный Арбели пытался защитить институт брака, припоминая все известные ему доводы: рождение детей и законность, облагораживающие влияние семейной жизни, женское целомудрие и мужскую верность. Джинн презрительно фыркал, услышав каждый аргумент, и говорил, что джиннов такие вещи не волнуют и непонятно, почему они должны беспокоить людей. Арбели на это возражал, что так повелось от глубины веков и не Джинну это менять и что он должен пойти на свадьбу, а свое мнение держать при себе. А Джинн отвечал, что из всех знакомых ему существ – не важно, созданы они из крови и плоти или из пламени, – люди, несомненно, самые нелепые.

В самой дальней от него части зала жених и невеста опустились на колени, и священник помахал над ними кадилом. Невесте едва исполнилось восемнадцать, ее звали Лейла, но все называли Лулу, хотя это имя ей совсем не подходило: оно подразумевало бойкость, и следа которой не было в этой маленькой, застенчиво улыбающейся девочке. Жених, Сэм Хуссейни, был кругленьким и дружелюбным, и все в Маленькой Сирии хорошо знали его. Он был из числа первых сирийских торговцев, обосновавшихся на Вашингтон-стрит, а его магазин импортных товаров считался местной достопримечательностью, и покупатели приезжали к нему даже из других районов. Со временем он разбогател, но всегда охотно помогал соседям, поэтому злых завистников у него было немного. Сейчас он сиял от счастья и то и дело бросал взгляды на свою невесту, словно не веря собственной удаче.

Церемония закончилась, и все гости пешком отправились в кофейню Фаддулов на праздничный обед. Столики были заставлены тарелками с кебабами и рисом, пирожками с мясом и шпинатом и мешочками с миндалем в сахаре, перевязанными ленточкой. Женщины, собравшиеся в одной стороне кофейни, ели и болтали. В другой стороне мужчины разливали по рюмкам араку и обменивались новостями. Сэм и Лулу, сидя за отдельным маленьким столиком в центре кофейни, принимали поздравления, счастливые и немного растерянные. На специальном столе для подарков громоздилась гора коробок и конвертов.