Оранжевое свечение поднималось все выше в небо. Постепенно Шальман начал различать перекликающиеся мужские голоса и испуганные женские крики. В ноздри ударил запах горящего дерева.

Поле осталось позади, и земля начала круто забирать вверх. Оранжевое зарево охватило уже полнеба. Запах гари стал резче, а крики громче. Склон был таким крутым, что Шальман упал на четвереньки и почти полз по нему, выбиваясь из последних сил и теряя остатки разума. Его глаза были крепко зажмурены, но он продолжал видеть оранжевое свечение, и оно словно гнало его вперед. Он полз, казалось, бесконечно долго, но вот земля начала выравниваться, и обессиленный Шальман понял, что достиг вершины. Он так устал, что не мог поднять головы, и тут же провалился в беспамятство, которое было крепче, чем сон.

Когда он очнулся, небо было голубым, ветерок ласковым, а его сознание непривычно ясным. Голод стал почти непереносимым, но он ощущал его словно со стороны: как будто кто-то другой хотел есть, а он сам наблюдал за ним. Он сел, огляделся и обнаружил, что находится посреди большой поляны. Нигде вокруг не было ничего похожего на холм, местность была совершенно ровной. Он понятия не имел, с какой стороны пришел сюда и как ему вернуться обратно.

Прямо перед ним возвышались руины сожженной синагоги.

Они стояли посреди большого черного круга выгоревшей травы. Огонь уничтожил стены до самого фундамента, и алтарь был открыт всем ветрам. Внутри почерневшие балки обозначали места, где раньше стояли ряды сидений.

Осторожно Шальман пересек круг обуглившейся земли, постоял в том месте, где когда-то была дверь, а потом шагнул внутрь. Впервые за семнадцать лет он переступал порог храма.

Внутри царила странная тишина. Даже шепот ветерка, пение птиц и жужжание насекомых, казалось, не проникают сюда. Нагнувшись, Шальман зачерпнул с пола горсть пепла и медленно пропустил его через пальцы. Он сразу же понял, что синагога не могла сгореть прошлой ночью: пепел был совершенно холодным. Неужели все это ему приснилось? Тогда что же привело его сюда?

Медленно он пошел вперед по проходу. Несколько обугленных почерневших балок преграждали ему путь, он попытался отодвинуть их, и они рассыпались под его руками.

Кафедра обгорела, но в основном сохранилась. Никаких следов ковчега или свитков не осталось, – видимо, они были уничтожены, или, возможно, их успели спасти. На полу валялись обгоревшие остатки книг. Шальман подобрал наполовину сгоревшую побуревшую страницу – это был кусок из кадиша.

За кафедрой располагалось небольшое помещение, вероятно служившее кабинетом раввину. Шальман зашел в него, переступив через остатки разрушенной стены. Пол был усыпан обгоревшими листами бумаги. Посредине стоял обгоревший деревянный стол с одним выдвижным ящиком. Шальман подергал его за ручку, и она вместе с замком осталась у него в руках. Тогда, запустив в образовавшееся отверстие пальцы, он выломал переднюю стенку ящика. Внутри лежали остатки какой-то книги.

Осторожно он вынул их и положил на стол. Кожаный переплет отвалился, поэтому, строго говоря, это была уже не книга, а стопка обгорелых листов. От обложки осталось только несколько кожаных фрагментов. Шальман собрал их и отложил в сторону.

По краям листы совсем почернели, и только посредине сохранились разборчивые куски. Бумага была толстой, будто ткань, шрифт тонким, а текст на идише – витиеватым и старомодным. С растущим изумлением Шальман бережно переворачивал хрупкие поврежденные страницы, и разрозненные слова постепенно складывались в связные фрагменты:

Страница за страницей открывались перед ним секреты древних мистиков. От многих осталось всего по несколько разрозненных слов, но некоторые сохранились почти полностью. Это было знание, запретное для всех, кроме самых благочестивых и просвещенных. Когда-то наставники намекали Шальману, что в свое время все эти чудеса будут открыты и для него, но пока не позволяли заглянуть в них хотя бы одним глазком, уверяя, что он еще слишком молод. Тот, кто читает заклинание, или изгоняет демона, или произносит имя Бога, еще не достигнув полной чистоты сердца и помыслов, тот рискует оказаться в геенне огненной, говорили они.

Но Шальман давно уже не сомневался, что вечное пламя так или иначе ожидает его. А если такого конца все равно не миновать, надо хотя бы получше воспользоваться настоящим. Некая сила, божественная или злая, привела его сюда и вложила ему в руки эти древние тайны. И он твердо решил, что не откажется от этого подарка и использует его в своих собственных целях.

Старые листки легко поскрипывали, когда он переворачивал их. Голова его сильно кружилась от голода, и, возможно, поэтому ему казалось, что они вибрируют под его пальцами, как туго натянутые струны.

Прошло еще несколько дней усиленного обучения и нервотрепки, и Арбели решил наконец, что пришла пора представить Джинна остальным обитателям Маленькой Сирии. В центре придуманного им плана была та самая женщина, которая, по сути, и оказалась причиной появления Джинна на Манхэттене: Мариам Фаддул, хозяйка кофейни, принесшая Арбели для ремонта помятый медный кувшин.

Кофейня Фаддулов заслуженно славилась в округе тем, что в ней можно было услышать и обсудить самые свежие и животрепещущие сплетни, отвечала за которые, разумеется, прекрасная Мариам Фаддул, жена владельца. Самыми привлекательными чертами Мариам были пара простодушно распахнутых карих глаз и искреннее желание сделать счастливыми и довольными всех окружающих. Она была так доброжелательна и готова к сочувствию, что с ней постоянно делились печалями и бедами; Мариам охотно соглашалась с любым мнением и находила мудрость в каждом высказывании.

– Ах, этот бедняга Салим, – сокрушалась она. – Ведь видно же, как сильно он влюблен в Надию Хаддад! Даже слепой козе ясно, что это так. Какая жалость, что родители Надии не одобряют этот брак.

Конечно, ее собеседник мог возразить:

– Но, Мариам, ведь только вчера ты говорила здесь с ее отцом и согласилась, что Салим еще слишком молод и не готов содержать семью. Разве они оба могут быть правы?

– Если бы все наши родители ждали, пока они будут полностью готовы к браку, – отвечала на это Мариам, – то большинства из нас и на свете бы не было.

Мариам виртуозно умела обращать обычные сплетни на пользу своим соседям и клиентам. Если бизнесмен за кальяном и кофе начинал жаловаться на недостаточные размеры своего предприятия – дело идет прекрасно, если бы только у него было помещение для обработки больших заказов! – Мариам незаметно появлялась у его столика, изящным движением кисти доливала в чашку кофе и советовала:

– А вы бы поговорили с Джоржем Шалхубом. Может, он уступит вам право аренды, когда уедет?

– Но ведь Джордж Шалхуб никуда не уезжает.

– Разве? Значит, вчера я говорила не с его женой, а с какой-то другой Сарой Шалхуб. Она сказала, что их сын перебирается в Олбани, а ей даже думать страшно о том, чтобы расстаться с мальчиком, поэтому она уговаривает Джорджа тоже переехать. Если кто-нибудь хотя бы намекнет, что готов взять на себя его обязательства по аренде, думаю, он ухватится за такую возможность.