– Руководителем отдела Венеры, – прочитал он, – назначаю Митчелла Кортни!

Вот так сюрприз! Ведь Митчелл Кортни – это я.

Пока остальные члены правления расходились по своим кабинетам, я на несколько минут задержался у Фаулера. Прошло еще несколько секунд, пока лифт доставил меня из конференц-зала вниз, в мой кабинет на восемьдесят шестом этаже. Так что, когда я вошел, Эстер уже собирала вещи со стола.

– Поздравляю, мистер Кортни! – воскликнула она. – Теперь вы переезжаете на восемьдесят девятый. Вот здорово! У меня тоже будет отдельный кабинет!

Я поблагодарил ее и снял телефонную трубку. Прежде всего следовало собрать сотрудников и передать бразды правления отделом Тому Гиллеспи, моему заместителю. Впрочем, сначала я позвонил Кэти.

И снова она не взяла трубку.

Так что я собрал ребят и объявил о своем повышении. Провожали меня с подобающей грустью, но и с нескрываемой радостью – ведь теперь каждый из моих подчиненных тоже продвигался по служебной лестнице.

Было время обеда, и все вопросы по Венере я решил отложить до конца перерыва.

Я позвонил еще раз, затем наскоро перекусил в кафетерии компании, спустился на лифте в подземку и проехал шестнадцать кварталов на юг. Здесь, впервые за сегодняшний день, вышел на открытый воздух – и сразу потянулся за носовыми заглушками, однако, подумав, надевать их не стал. Моросил дождь, так что дышать можно было и открытым носом. Стояло лето, жаркое и влажное; по тротуарам сновали толпы народу, всем, как и мне, срочно требовалось куда-то попасть. Я плечом проложил себе путь через толпу, пересек улицу и вошел в здание.

Лифт доставил меня на четырнадцатый этаж. Дом был старый, система кондиционирования не отлаженная, и в мокром костюме меня пробила дрожь. На секунду я задумался о том, чтобы отказаться от заранее приготовленной легенды и сослаться на озноб, но решил, что лучше не стоит.

Я вошел в офис. Девушка в накрахмаленном белом халате подняла голову.

– Моя фамилия Силвер, – сказал я. – Уолтер П. Силвер. Я по записи.

– Да, мистер Силвер. Вы говорили, что случай у вас неотложный, что-то с сердцем.

– Совершенно верно. Не знаю, конечно, может быть, это что-то психосоматическое…

– Да, разумеется. – Она указала мне на стул. – Доктор Нейвин примет вас через пару минут.

Однако прошло десять минут. Сначала из кабинета вышла девушка, за ней вошел мужчина, ожидавший в очереди, и только после него медсестра объявила:

– Мистер Силвер, пожалуйста!

Я вошел. Кэти в белом докторском халате, строгая и очень красивая, сидела за столом и заполняла карточку пациента. Она подняла голову.

– Это ты?!

И ни малейшей радости в ее голосе не слышалось.

– Я соврал только в одном, – сказал я. – Назвался другим именем. Случай действительно неотложный – и связанный с моим сердцем.

Тень улыбки мелькнула у нее на лице, но растаяла, так и не достигнув губ.

– Это не медицинский случай.

– Я сказал твоей девушке в приемной, что, возможно, это психосоматика. Она ответила, что я все равно могу войти.

– Послушай, Митч, я не могу с тобой встречаться в рабочее время! Теперь, пожалуйста…

– Кэти, – заговорил я, присаживаясь напротив, – ты, похоже, не можешь со мной встречаться в любое время суток. В чем проблема?

– Никакой проблемы. Пожалуйста, Митч, уходи. Я врач, меня ждут пациенты.

– Никто тебя сейчас не ждет. А я звонил тебе все утро. И весь вчерашний вечер.

Кэти достала сигарету и закурила, не глядя на меня.

– Меня не было дома.

– Это я понял. – Наклонившись вперед, я взял у нее сигарету и затянулся. Она поколебалась, затем пожала плечами и вытащила другую. – Видимо, я не имею права спрашивать, где проводит время моя жена?

Кэти вспыхнула.

– Черт бы тебя побрал, Митч! Ты прекрасно знаешь…

Тут зазвонил телефон. На миг Кэти крепко зажмурилась, а потом сняла трубку – и в мгновение ока превратилась во врача, спокойного, профессионального и собранного.

Успокоив пациента, она снова повернулась ко мне. Телефонный разговор не продлился и минуты, но теперь Кэти полностью владела собой.

– Пожалуйста, уходи, – попросила она, затушив сигарету в пепельнице.

– Сначала скажи, когда мы увидимся.

– Я… у меня нет на тебя времени, Митч. И я тебе больше не жена. У тебя нет права меня преследовать. Я подам жалобу, тебе выпишут запрет на приближение ко мне или арестуют.

– В глазах закона я все еще женат, – напомнил я.

– А я – нет. Свое свидетельство о браке я сдала. И как только закончится год, Митч, мы с тобой распрощаемся.

Попробую зайти с другой стороны, сказал я себе. Кэти всегда отличалась любопытством.

– Я хотел рассказать тебе кое-что важное!

Я не просчитался. Наступило долгое молчание.

– И что же?

– Кое-что действительно грандиозное, – ответил я. – То, что стоит отпраздновать. Не буду скрывать, для меня это повод с тобой увидеться. Но не только. Пожалуйста, Кэти! Я очень тебя люблю – и обещаю не устраивать сцен.

– Н-нет, – отозвалась Кэти. Но я видел, что она колеблется.

– Пожалуйста!

– Ну… – Пока она размышляла, снова зазвонил телефон. – Хорошо, зайди ко мне домой. В семь. А теперь иди, меня ждут больные.

И сняла трубку, не удостоив меня даже взглядом на прощание.

Когда я вошел, Фаулер Шокен сгорбился над столом, погруженный в изучение последнего выпуска «Еженедельника Таунтон». Журнал мерцал и переливался ярчайшими красками: казалось, молекулы типографской краски на его обложке захватывают горстями световые частицы, а затем многоцветным фонтаном выплескивают их обратно в мир.

– Митч, – обратился ко мне Фаулер, помахав сияющим журналом, – что ты об этом скажешь?

– Дешевка, – не задумываясь, ответил я. – Если мы когда-нибудь опустимся до того, чтобы, как «Таунтон ассошиэйтед», спонсировать журналы – немедленно уволюсь.

– Хм…

Шокен перевернул журнал; сияющая обложка сверкнула в последний раз и погасла.

– Верно, трюк дешевый, – задумчиво произнес он. – Хотя надо отдать им должное – действенный. Мне нравится их изобретательность. Каждую неделю рекламу «Таунтона» видят шестнадцать с половиной миллионов читателей. И все становятся его клиентами! Надеюсь, насчет увольнения ты говорил не всерьез. Дело в том, что я только что поручил Харви разработать концепцию нового журнала «Шок». Первый номер выйдет осенью, тиражом в двадцать миллионов. Нет-нет, – он поднял руку, милостиво прерывая мой сбивчивый поток извинений и объяснений, – не нужно извиняться, Митч. Понимаю, что ты имел в виду. Ты против дешевых рекламных трюков. Я тоже. Таунтон для меня – воплощение всего, что тянет наш бизнес назад и не позволяет ему занять в нашем обществе подобающее место, рядом с церковью, медициной и судом. Нет такого скверного трюка, на который не пойдет Таунтон. Сколько раз ему случалось и подкупать судей, и переманивать чужих служащих! А тебе, Митч, теперь нужно опасаться этого человека.

– Почему? То есть почему именно теперь?

– Да потому что Венеру мы украли у него из-под носа! – довольно рассмеялся Шокен. – Я тебе говорю, Таунтон – человек изобретательный. Ему пришла в голову та же идея, что и мне. И нелегко было убедить правительство, что Венера должна стать нашим детищем!

– Ясно, – ответил я.

В самом деле, мне многое стало понятно.

Наша представительская демократия сейчас, пожалуй, представительна, как никогда в истории. Однако правительство представляет население не столько ad capita, сколько ad valorem[5]. Если любите философские задачки, вот вам на пробу: верно ли, что голос каждого избирателя должен иметь равную цену, как гласят наши законы, как, по утверждениям некоторых историков, желали основатели нашей страны? Или же голоса избирателей следует различать сообразно их мудрости, весу, влиянию… проще говоря, по тому, сколько у них денег? Для вас, быть может, это вопрос философский, а я прагматик и, что еще важнее, получаю зарплату у Фаулера Шокена.