Результатом Первой мировой войны стало изменение баланса сил в мире. Англия, Франция, Германия, Россия вынуждены были уступить пальму первенства Соединенным Штатам Америки. США вступили в войну на самой последней стадии, хотя и «к шапочному разбору», но вовремя, когда шел дележ мировых богатств.

Мировая бойня приведет к глубоким переменам в жизни русской нации. Бердяев в «Душе России» (1915) скажет: война «остро ставит вопрос о русском национальном самосознании». Россия еще не играла «определяющей роли в мировой жизни», она «не вошла еще по-настоящему в жизнь европейского человечества». И тем не менее она — «особенная страна, не похожая ни на какую страну мира». Бердяев делает предположение, что «в очистительном огне мирового пожара многое сгорит, истлеют ветхие материальные одежды мира и человека», а затем последует и «возрождение России к новой жизни». Впоследствии, уже находясь в Берлине, в эмиграции, он пишет этюд, который назовет «Новое средневековье» (1923). В этой небольшой книжке, переведенной на 14 языков, Бердяев попытался объяснить причины того, что произошло с Россией в 1917 г. Там есть и такие знаменательные строки: «Россию погубило превращение народа в войско. Войско разрушило государство… Буржуазно-капиталистический милитаризм сам себя разрушил… Войны роковым образом превратились в революцию…»

Философ не мог отрицать того, что войны, во-первых, прямое следствие преступной политики, которую веками проводили представители буржуазии и милитаризма ведущих стран мира, во-вторых, наступавшая эпоха означала отход от того, чему поклонялись (разумеется, только на словах) те же буржуазные политики, — от свобод, демократии и либерализма. Бердяев очень точно уловил дух времени: «Мы живем в эпоху цезаризма». Однако мы бы дополнили философа: Россия жила в эпоху разлагающегося цезаризма. Цезаризм как система власти, возможно, и законен, если цезарь силен. Когда же он слабеет или терпит поражения, его убивают, так было в Древнем Риме, так произойдет в Третьем Риме — России. Россия потерпела поражение в Первой мировой войне, что было очевидно. Случайных поражений не бывает. Но за них правящий класс побежденной страны, во имя интересов которого, собственно, и велась эта чудовищная война, должен был заплатить свою цену!

Правящая элита России, похоже, еще не вполне осознавала, что ей угрожает… Свидетельство тому и слова премьера России В. Коковцова, сказанные буквально перед революцией. Споря с немцем Вольфом, главным редактором «Берлинер Тагетблат», он высказал мнение, что революционное движение в России носит поверхностный характер и ничем всерьез не угрожает. «Я старался пояснить ему, что Россия идет по пути быстрого развития своих экономических сил, что народ богатеет, промышленность развивается и крепнет, в земледелии заметен резкий переход к лучшей обработке, что использование земледельческих машин и искусственных удобрений растет, урожайность полей поднимается и самый существенный вопрос земельный — стоит на пути к коренному и мирному разрешению. На вопрос Вольфа, какое значение придаю я революционным вспышкам, я сказал ему, что ни одна страна не свободна от этого явления, но что в России оно гнездится преимущественно в крупных промышленных центрах и не идет далеко от них. Я прибавил, что России нужен мир более, чем какой-либо другой стране, уже по тому одному, что во всех проявлениях своей внутренней жизни она чувствует, как усиленно бьется ее пульс, насколько велики результаты, достигнутые за последние 6—7 лет в ее экономическом развитии, и насколько была бы прискорбна всякая остановка в этом прогрессе.

Я хорошо помню, что, отвечая на вопросы Теодора Вольфа о… внутреннем положении, я употребил выражение, подхваченное потом князем Мещерским, вышученное им и сделавшееся даже заголовком одного из его дневников, посвященных нападению на меня. “Поверьте мне, — сказал я Вольфу, — что все доходящие до

Вас вести о грозном революционном движении внутри страны крайне преувеличены и исходят, главным образом, из оппозиционной печати. Отъезжайте радиусом на 100—200 километров от крупных промышленных центров, каковы Петербург, Москва, Харьков, Киев, Одесса, Саратов, и Вы не найдете того революционного настроения, о котором Вам говорят Ваши информаторы”. Однако события вскоре опровергли столь радужные заверения премьера и стали развиваться совсем в ином направлении.

Мировая война сделала идеи социалистов еще актуальнее и востребованнее. Все надежды, что социализм «отошел в прошлое», были преждевременны. Социализм становился популярен, как и требования экономического равноправия в обществе. С. и Б. Веббы в «Промышленной демократии» (1897) показали, что рабочие союзы могут влиять на регулирование заработной платы. Более того, не только эти союзы, но и государство под давлением требований жизни начало действовать в этом направлении, задавшись целью путем специального законодательства не дать заработной плате упасть ниже определенного уровня.

В 1914 г. вышла книга П. Кропоткина «Великая Французская революция. 1789— 1793» (в Лондоне и на русском языке), где идеолог анархизма писал: «В истории всякого народа неизбежно наступает когда-нибудь такое время, что глубокое, существенное изменение во всем строе его жизни становится неизбежным, так было во Франции в 1789 г.: королевский деспотизм и феодализм доживали свой век. Долее удержать их было невозможно, надо было от них отказаться, но тогда представлялось два возможных выхода: реформа или революция. Всегда в таких случаях бывает минута, когда реформа еще возможна. Но если этой минутой не воспользовались, если правители страны, вместо того чтобы пойти навстречу новым требованиям, упорно сопротивляются проявлениям новой, возникающей жизни и вследствие этого кровь начнет литься на улицах, как это случилось 14 июля 1789 г., — тогда начинается революция. И раз началась революция, т. е. не простой политический переворот, а нечто более глубокое, революция неизбежно разовьется до своих крайних последствий, т. е. до той точки, до которой она может достигнуть хотя бы на короткое время при данном состоянии умов в данный исторический момент. Так и было во Франции».

Схожая ситуация складывалась в России. Ученые обратили внимание на социализм как на метод модернизации. Представитель «легального марксизма», экономист и историк М. И. Туган-Барановский рассматривал социализм «как положительное учение». В работе «Теоретические основы марксизма» он писал: «Капиталистическое хозяйство не заключает в себе моментов, которые могли бы сделать его дальнейшее существование невозможным…Я не допускаю возможности наступления такого экономического положения, при котором капиталистическая организация хозяйства стала бы экономически невозможной и из капиталистического пепла возродился бы, как Феникс, новый общественный строй… Капитализм никогда не умрет естественной смертью — ему может быть нанесен смертельный удар лишь мыслью и волей человека». Такой «смертельный удар» и будет вскоре нанесен капитализму в России.

Правда, в начале XX в. многие рабочие имели очень смутное представление о социализме. Историк Ю. Кирьянов приводит данные, говорящие о том, что рабочая масса плохо понимала, что это за «зверь» — социализм. Один из корреспондентов писал в «Искру»: «В настоящее время о конечных целях движения (люди) говорят неохотно, а если и говорят, то конфузясь и краснея» (1901). В письме из Тулы упоминалось о том, что пролетарии в массе не знают, что такое социализм, и «считают его ругательным словом» (1902). О полном невежестве в этом вопросе рабочих говорят и другие факты. Однако то, что социализм должен представлять собой справедливое и равноправное общество, уже крепко засело в головах рабочих, особенно среди наиболее активной и сознательной их части. Вот что писал в стихотворении один из членов Иваново-Вознесенского рабочего союза (1895):