Поздним вечером Стамов подрулил машину к бензиновой колонке у ворот гаража.

По обочинам дороги текли ручьи, покрытые крупными пузырями, белевшими в темноте. Фонарь на столбе, как бы размытый дождем, обливал желтым лаком кузов автомобиля, крышу колонки и клеенчатый плащ женщины, отмерявшей бензин. Фонарь качался, и тени от колонки, женщины, автомобиля метались по мокрому асфальту, как полотнища флагов, развеваемые ветром.

Поставив ногу на подножку машины, Сергей Николаевич отвернул рукав кожаного пальто. Брызги усеяли часовое стекло, сверкая, как осколки самоцветов.

До поезда оставалось полтора часа, как раз чтобы поспеть на вокзал. Но он не торопился. Так неожиданно было все, что случилось с ним за последние два часа, что хотелось собраться с мыслями, продумать все еще раз.

В восемь часов он был у наркома. Семен Алексеевич пил чай, сидя в кресле у письменного стола. Когда он подносил стакан ко рту, его короткие усы дрожали от сдержанной усмешки.

— Садись, погрейся, — кивнул он на пустой стакан на подносе. — Вон там в пакете тянучки. Скверные, — он опять усмехнулся жестко и весело. — А чай славный, горячий. Устал, поди, за день?

— Нет, от чего же мне было устать? — улыбнулся Стамов. — Я и не был нигде, только на совещании сидел.

— Ишь ты, сидел. Это разве не работа? Ну, вот, совещание кончилось, какие же, по-твоему, результаты? Научились мы чему-нибудь? Проверили друг друга? Как ты думаешь?

Он задавал эти вопросы между глотками чая, тяжело дыша и поглядывая на Стамова быстрыми внимательными глазами.

Сергей налил стакан чаю и держал его в руках, обжигаясь и не догадываясь поставить на стол.

— Научились мы многому, — сказал он. — Вот о дисциплине в технологии — это очень важно. О правах мастера, об искоренении функционалки. Не обо всем, понятно, говорили, — добавил он чистосердечно. — Недостатков у нас много.

— Правильно, не обо всем говорили. И не надо, — Семен Алексеевич поставил на поднос пустой стакан и хлопнул себя по колену. — Не надо обо всем говорить. Товарищ Ленин учил нас всегда находить главное звено цепи, чтобы, ухватившись за него, легче было вытащить всю цепь. На совещании мы касались только самых важных вопросов, самых узловых. А недостатки мелкие мы будем устранять без разговоров.

Он замолчал и принялся наблюдать, как Стамов пьет чай, придерживая стакан кончиками пальцев и втягивая в себя кипяток маленькими глотками.

— Вот ты у нас займешься сульфосолыо, — сказал он, как бы продолжая начатую мысль. — Так, кажется, мы договорились?

— Так, Семен Алексеевич.

— Засадишь за работу своего изобретателя, Шеин тебе поможет.

— Ну, чем он поможет мне? — возразил Стамов. — У него своих хлопот довольно.

— Я говорю, оперативно поможет. Наркомат назначает Шеина управляющим «Рамбеконефтью». Понятно?

Сергей поставил стакан на краешек стола, зажал руки в коленях и недоверчиво переспросил:

— Степана?

— Да. То, что мы наметили на совещании, требует подготовки и крепкого руководства. Самотеком ничего не придет. Так вот Шеин, — Семен Алексеевич нагнул голову, прикуривая, — Шеин для вашего района — самый подходящий человек. А ты что молчишь? Недоволен?

— Я-то? Нет, я доволен, — откликнулся Стамов. — Очень доволен, — повторил он горячо. — Степан — действительно самый подходящий человек.

Он взял тянучку, сунул ее в рот и, расклеивая вязнущие зубы, не в силах был удержать радостной мальчишеской улыбки.

— Степан был чернорабочим, — сказал он, — когда я пришел сюда. Это был невидный паренек; он здорово тосковал по своей Тихорецкой станице, и у него, помню, был сундучок, окованный, верно, каким-нибудь доморощенным кузнецом и расписанный суриком на манер деревенских наличников. Степка собирал ржавые гайки, подковы, разную дребедень и складывал в сундучок, «для хозяйства». Понимаете, он не верил, что останется здесь надолго. Я поставил его к станку. Он пробурил одну свечу, весь вспотел от волнения и был бледен. А потом я поставил его верховым... Думал ли я тогда? А теперь...

— А теперь он твое начальство, — нетерпеливо перебил Семен Алексеевич. Он не очень-то любил, когда при нем вспоминали прошлое — воспоминания часто располагают людей к благодушию. — А тебя я сегодня увезу с собой, — сказал он неожиданно. — За тем и вызвал.

Стамов молча наклонил голову. Он все еще думал о Шеине и его судьбе. Молчаливый нескладный паренек, собиравший на промыслах ржавые гайки, стал теперь управляющим трестом «Рамбеконефть». Пожалуй, только оспины да припухлые губы и остались от того паренька. Впрочем, еще шапка-ушанка... Да, как ни странно, ту самую шапку из рыжей степной лисицы, которую носил когда-то тихорецкий паренек, теперь донашивает мастер Шеин, новый управляющий...

— Ты меня слушаешь?

— Да, Семен Алексеевич...

— Переход бурения на цикл и связанную с этим административную ломку наркомат не осилит без участия производственников. Я еду нынче с поездом ноль девять. Со мной — инженеры из разных районов. Вот и ты от «Рамбеконефти» поедешь.

— Я готов.

— Вот и хорошо. Поработаешь в наркомате месяца полтора, осмотришься. И мы тебя поближе узнаем. Сейчас девять часов. Уложиться успеешь?

— Уложиться? — Стамов рассеянно оглядел себя, точно недоумевая, зачем еще надо укладываться. — Успею, конечно.

— Билет получишь у секретаря на вокзале, — сказал Семен Алексеевич, вставая.

И вот он стоит на скользкой асфальтовой площадке под теплым проливным дождем и смотрит, как бежит по кругу стрелка бензиномера. Десять... двенадцать... четырнадцать... стоп! Женщина в клеенчатом плаще вешает шланг на крючок и поднимает с лица капюшон. Лицо у нее мокрое, усики на верхней губе поседели от водяной пыли — худое желтовато-смуглое лицо старой азербайджанки.

— Дождь землю греет, — сказала она, улыбаясь, — жара будет.

— А у нас в России говорят: внучек за дедушкой пришел. Это, знаете, когда снег весной. Ну, а здесь дождь. — Он видел, что женщина не понимает его, махнул рукой и засмеялся. — Весна идет, вот и все.

Звенели струи в водосточных трубах. Булькали капли. Кусты пригнули к земле голые, ободранные прутья, притаились. Ломалась, пенилась, стекала в море хилая прикаспийская зима, а с юго-востока летел на могучих взъерошенных крыльях теплый циклон, торопился покончить с зимой до восхода солнца.

Стамов уселся за руль и чуть тронул машину. Впереди, сквозь косую сетку дождя, виднелось мокрое шоссе, покрытое фонтанчиками и пузырями. Уплыло назад освещенное здание компрессорной станции. Очертания ее едва угадывались в темноте, но свет из окон падал на мокрый асфальт, отражаясь в нем, как в глубокой воде, и было похоже, что автомобиль стоит на месте, а мимо проплывает большой ярко освещенный корабль.

Промелькнул корабль, скрылся. Стелется по кабине голубой дымок папиросы, а навстречу мчится, ревет и звякает железом одноглазый грузовик. Кабина осветилась, стала ясно видна стрелка «дворника», бегающая взад и вперед по стеклу, а папиросный дым из голубого стал серым. Грузовик проревел и исчез, впереди упала темная завеса, и опять забегали пузыри, запрыгали фонтанчики, заколыхалась косая сетка дождя. Взвился, вытянулся свечой пестрый шлагбаум, возле него застыла фигура в дождевике, с фонарем, затканная брызгами, — женщина ли, мужчина — не поймешь.

Небо спустилось ниже, прильнуло к земле, клубилось над самым радиатором; его рвали в клочья желтые конусы фар, оно истекало дождем — целыми потоками.

Мотор натужно загудел. Начался подъем на Каштанный бугор. Вон там, направо, — глиняные карьеры, осушенное болото, здание нового завода. Все это скрыто в темноте за плотной завесой дождя. Да и место это за шесть лет стало неузнаваемо. Но Сергей вглядывается в темноту, и ему кажется, что видит он зеркально-гладкие лужи болота и в них — золотой лунный серп и звезды.

«Поди сюда, сядь рядом. Мы уже не увидимся больше...»

На крутом завороте тело прижимается к дверце машины, дождь неистово стучит в стекла, лучи фар описывают циркульный полукруг. Здесь надо смотреть в оба, работать сигналом, рулем и педалью тормоза...