Приезжий вышел из кабины.

— Да мы и не думали проезжать, — сказал он спокойно. — Мы приехали посмотреть стройку.

Анна Львовна взглянула на номер ЗИСа. Это была машина комбината.

— У меня сейчас нет времени, — сказала она сухо. — Есть установленные часы — с двух до четырех... Это не пустая формальность, — поспешно прибавила она. — Утром нам трудно выкроить время. Ну, да ладно, если не торопитесь, я постараюсь скоро освободиться.

Она подошла к слесарю, который как-то странно смотрел на нее в упор.

— Анечка, что я тебе скажу...

— Сперва положи доску. Аккуратнее руки. Вот так. Ну, что?

— Анечка, кого это ты отшила?

— Из комбината кто-то приехал. А что?

— То-то, из комбината! Это же нарком приехал, верно говорю. Ну и учудила, девка!

Слесарь беззвучно засмеялся и всплеснул руками. Анна Львовна взглянула на приезжего. Он стоял в тени глиномешалки и внимательно рассматривал паспорт станка.

— Ступай, ступай, — торопил слесарь. — Я уж тут сам управлюсь. Поди, скажи ему что-нибудь.

— А я-то его как встретила! — шепотом озадаченно ответила Анна Львовна.

Она подошла к наркому и сказала с тем открытым и независимым выражением, которым она встречала всякого нового человека, если он ей нравился:

— Вы уж простите, что я заставила вас ждать. У нас по утрам всегда гонка.

— Ну и работайте себе спокойно, — сказал приезжий, не отвечая на ее улыбку и глядя на подходивший по дороге трактор. — Будет время — поговорим.

— Вы уж простите, — повторила Анна Львовна.

В эту минуту ее беспокоило не то, как отнесется приезжий к ее приему (она еще нетвердо верила, что это был нарком), а соображение о том, как трудно будет поднять станок на фундамент. Подъезд трактора затруднялся оборудованием, поставленным накануне. Она прикидывала глазом свободное пространство и видела, что трактору здесь не пройти.

Слесарь обвязал станок тросом. Подошел тракторист и покачал головой.

— Не пойдет. Машину покалечим. Надо было погодить с этим, — сказал он, показывая на оборудование.

— Сколько же времени годить? — огрызнулась Анна Львовна. — Вчера вечером вы нас подвели...

— Это ты не мне говори, — спокойно возразил тракторист. — Это ты начальству говори. Я по наряду веду, сама знаешь.

Анна Львовна махнула рукой и прикусила губу. Приезжий стоял рядом и, подняв голову, разглядывал деревянные стропила.

— Укрепить бы блок вон там, — сказал он. — Трос через блок перекинуть, да и взять тягачом. Вот и вся недолга.

От дробного стука топоров, визга точила, шипения автогенной сварки они едва слышали друг друга. Но Анна Львовна готова была поклясться, что он сказал: «Вот и вся недолга» — точь-в-точь, как говорят вышечники на буровых.

— Я сама так думала, — оживленно ответила Анна Львовна. — Да не знаю, есть ли у нас подходящие блоки.

Слесарь принес блок, обвязался тросом и полез на стропила. Он уселся верхом на балку и передвигался по ней, отталкиваясь руками, а приезжий махал ему рукой, пока он не уселся на нужное место. Вскоре запыхтел трактор, двигаясь в обратную сторону от фундамента. Станок же скользил к фундаменту по каткам и доскам, и рядом шли рабочие, поддерживая его с боков. Приезжий тоже шел за станком, часто оборачиваясь и помахивая рукой трактористу. Слесарь сполз вниз по опоре и суетился, подкладывая катки. Он улучил минуту и шепнул Анне Львовне:

— Вот он какой, Семен Алексеевич. Ну, не правду я говорил?

Станок лег на фундамент, рабочие стучали кувалдами, чтобы болты вошли в пазы станка. Приезжий подошел к Анне Львовне.

— Вот так и выходим из положения? — сказал он полувопросительно. Лицо его было серьезно, но глаза улыбались.

— Так и выходим, — повторила она смущенно. — Комбинируем.

— Вы говорите, по утрам гонка? Гонки не должно быть на производстве. Почему трактор опоздал на сутки? Почему нет виноватого?

— Вы спрашиваете, почему? — заволновалась Анна Львовна. — Очень просто. Диспетчер парка имел мое требование и обязался его исполнить, но в это время кто-то позвонил из треста, сказал, что ему нужно срочно, пригрозил последствиями, и трактор послали в другое место. Вы понимаете, когда в тресте не работают, а выкручиваются, это неизбежно сказывается на общем стиле работы. Сегодня парк подводит меня, завтра — другого, а мы, в свою очередь, третьих лиц, и в результате — простой, за который отвечает не тот, кто на самом деле виноват, а тот, кого подвели. Вот у меня перерасход по смете... — продолжала она, все более волнуясь и не думая о последствиях, которые могут иметь ее слова, а только о том, чтобы высказать правду.

Приезжий слушал, приподняв одну бровь, как бы удивляясь тому, о чем говорила Анна Львовна, и в то же время наклоняя голову в знак согласия с ней.

Автомобиль, заведенный на круг, где разворачивались грузовики, стоял неровно, покосившись набок. Кузов его покрылся тусклым налетом пыли, и он уже не имел прежнего нарядного вида. Шофер спал, завалившись на сиденье, приподняв кверху острые колени и показывая загнутый носок ботинка с развязавшимися шнурками.

Анна Львовна водила приезжего по площадке. Он уже не задавал вопросов. Анна Львовна рассказывала сама. Когда они вернулись на круг, приезжий протянул ей руку, и Анна Львовна пожалела, что не успела рассказать всего, что знала и о чем передумала за месяцы, проведенные в Рамбекове.

Но едва только автомобиль, прошуршав колесами, вынесся на шоссе, ее охватило странное чувство. Как будто все, чем она владела за пределами этой площадки — ее дом, комната с маленьким письменным столом и зеленой настольной лампой, встречи с Григорием по вечерам, заботы о белье, чистоте в комнатах и обедах для Григория, — все это вдруг отпало и на месте, прежде заполненном, образовалась пустота. «Как я приду домой, — думала она со страхом, — после всего, что я сейчас говорила? Ведь я должна рассказать ему об этом... Но рассказывать бесполезно. Он ничего не поймет и будет улыбаться и кивать головой, как тогда на активе... И после этого уж ни о чем нельзя говорить».

Вечером, вернувшись домой, Емчинов застал Аню за необычным делом. Она снимала платья, висевшие на стене на распялках, и бросала их на кровать. Ящики комода были выдвинуты, а на полу стоял раскрытый старенький чемодан, тот самый, с которым Аня пришла на вокзал шесть лет тому назад, в день отъезда в Москву. Но теперь вещей у Ани было больше, чем прежде, и, глядя на ворох платьев, лежавших на ее постели, Емчинов неожиданно подумал: «Места мало, как же она все уложит?»

— Это еще что? — спросил он грубо, испуганный не столько значением того, что он увидел, сколько неизбежностью объяснения.

Аня стояла на коленях перед чемоданом и смотрела блестящими, испуганными глазами, как человек, застигнутый на месте преступления.

— Да ничего особенного, — сказала она, улыбаясь и напряженно вглядываясь в его лицо. — Варвара Шеина уговорила меня переехать к ней на время. Ты знаешь, она опытная, Варвара, и вообще... так будет лучше в моем положении.

И Емчинов тотчас понял и ответил ей в тон слегка осипшим от волнения голосом:

— Ну вот, очень нужно брать столько вещей.

— Понимаешь, одеколон разлила, — храбро продолжала Аня, опуская, однако, голову так, что он видел только ее щеку и ухо, залитые ярким румянцем. — Слышишь, как пахнет? И вот не помещается...

— Да ты, я вижу, ничего не умеешь, — сказал Емчинов, опускаясь рядом с ней на колени. — Разве так складывают вещи?

— Ну, помоги.

Аня выпрямилась, откинула со лба волосы и виновато улыбнулась.

— Не помещается потому, что все уложено неправильно, — говорил Емчинов, понемногу обретая свой обычный ласковый, снисходительный тон по отношению к жене. — Вот смотри: белье мы разложим равномерно на дне, оно не сомнется. Затем пойдет этот сарафанчик, платок и... все, что можно сложить. Зубную пасту, мыльницу и флаконы положим с краю. Но сначала надо покрепче завернуть пробки.