«Посредством Дяди Федора и других персонажей в книгах Эдуарда Успенского был создан совершенно новый порядок, пригодность которого русские дети сразу поняли и который сразу показался Системе подозрительным». Одна реплика Эдуарда комментирует фотографию, на которой наш герой идет по сельской улице в Волково, словно ничем другим и не занимался в жизни, и, забавляясь, сыплет новомодными слоганами: «Жизнь здесь, бизнес в Москве».

Но особенно запоминается одна фраза, потому что эта мысль все еще сохраняет свою актуальность: «Я хочу пробудить в детях чувство свободы. Рано полученное, оно значит много».

Успенский побывал в Финляндии в том же 2001 году году, так как «Поучительные рассказы про мальчика Яшу» (Rasavilli Jasu) — мальчика, очень напоминающего самого Успенского, — вышли на финском языке именно тогда. Книгу перевела Милла Хирвонен и перевела хорошо. Гостили и в Лохья, и, ради разнообразия, переводчиком выступал я, что я вижу из заметки Минны Хармаала («Лянси-Уусимаа» 02.04.2001). Опять Эдуард знакомился с читателями, а те — с ним: «Было приятно встретиться с человеком, который по-настоящему любит детей. Я сразу почувствовала, что человек этот чрезвычайно любящий. Дети не боялись подойти к нему близко, — расхваливала пришедшая на встречу вместе с дочерью Маарет Лахтинен».

Прием в Финляндии был таким везде: Эдуард выступал на презентации, а затем пресса брала у него интервью. Матти Вялимяки написал заметку в газете «Коуволан Саномат» (31.03.2001). Сейчас она интересует меня, потому что в беседах заходила речь о новейшем этапе развития России. Уже тогда можно было ощутить нынешнюю ситуацию, подавление демократии, осуществляемое во имя демократии. Уже тогда У сиенский видел, к чему все идет.

«Долгое молчание закончилось только с приходом к власти Горбачева. Сейчас Успенский опять пишет несколько книг в год и может, как и его коллеги, называть вещи своими именами. Однако писатель видит вокруг себя тревожные признаки: если Путин будет затягивать болты и собирается ограничить свободу слова, Дяде Федору и его друзьям придется перейти в сопротивление, размышляет детский писатель».

Чем ближе к нынешнему времени, тем быстрее перелистываются страницы лет. Я упорно роюсь в папках, ищу письма, вычитываю фразу оттуда, фразу отсюда, еще раз просматриваю сделанные в Финляндии интервью, переведенные и непереведенные книги Эдуарда. Дядя Федор еще не перешел в сопротивление, хотя ситуация в России в отношении свободы лишь обостряется… Ну да тут ведь есть еще время, размышляю я. Дела остаются, хотя люди и настроения меняются. Надо бы напомнить Эдуарду, что он тогда пообещал. Возможно, это будет означать еще одну новую книгу о Простоквашино.

Правда, в опубликованном в 2007 г. произведении «Жаб Жабыч метит в президенты» один из новых, не известных в Финляндии героев Успенского — жаба Жаб Жабыч — уже взял в руки удочку и отправился выуживать голоса, размечтавшись о карьере политика. Он стремится сначала в Думу, а затем и в президенты! Стремление начинается с прихода на прием к психиатру и с того момента только набирает обороты. Сам Эдуард считает, что эту книгу уже через пару лет не опубликовали бы. Собственно, это даже не детская книга, а в первую очередь политическая сатира в духе одного из любимых писателей Эдуарда — Михаила Зощенко.

Когда я читаю присланные Успенским письма, мне уже не кажется таким уж важным то, что в точности говорилось: вещи повторяются, они лишь рядятся в разные одежды. Важнее то, что, читая, я оживляю старые воспоминания. Для недавнего прошлого не помогает и это. Самое трудное — писать о рубеже тысячелетий и особенно о времени после этого. Многие вещи просто-напросто еще слишком близко, не прояснились.

Несколько отличающих друг от друга этапов все-таки выделить можно. Некоторые встречи запечатлелись в памяти ярче других. В ноябре 2004 г. Эдуард опять поездил по миру и возвращался через Хельсинки в Москву. В Стокгольме было самое последнее выступление, там тоже довольно много русскоязычных граждан. Не говоря уже об Израиле, где сейчас проживает миллион российских евреев и где Успенский часто бывал и пользовался популярностью как исполнитель. Так же, как и в Соединенных Штатах. Но на этот раз маршрут был короче. В путешествии Эдуарда сопровождали супруга и Света, ее подруга.

Решение о заезде в Хельсинки родилось по дороге, а мой рабочий кабинет был слишком мал и вообще скромен, чтобы послужить пристанищем, особенно для троих. К счастью, нашелся номер в гостинице «Ваакуна», хотя я пробовал сначала подыскать что-нибудь в «Сеурахуоне», из-за старых времен и кабинета Маннергейма. Там, в кабинете, мы в свое время и обедали, и ужинали под оком этого царского офицера, и, наконец, в «Такатаску» почти танцевали, правда, уже только мысленно. Но в «Сеурахуоне» не было ни прежнего бара, ни знакомых портье, ни Нюберга, директора гостиницы. И опять я вспоминаю огромные горшки фабрики «Арабиа». Наверное, они все-таки еще стоят у стен бара, охраняя следы людских сумасбродств?

Не знаю, я больше не ходил в это местечко, потому что мы не попали даже в гостиницу. Все номера были заняты из-за какого-то конгресса. В «Ваакуне» нашлись лишь апартаменты, цену которых можно было бы счесть высокой, если не знать, что в Москве за эти деньги поселили бы разве что в скромной подсобке для уборочных принадлежностей — и то хорошо, если так.

Программа была небольшая, ради разнообразия мы пошли поесть в «Риволи», в тот старый «Риволи» Рагни Риссанена, почти единственный ресторан, который кажется все еще прежним, тем же, в котором в начале шестидесятых я сидел первый раз, когда Копу Руутсало снимал фильм «Причал» (Laituri). С Копу я познакомился в Париже, принимал участие в съемках «Свистунов» (Viheltajat), а в «Причале» пели и играли на гитарах мои приятели Вилле и Микко.

Сорок лет спустя казалось по-прежнему естественным посидеть именно в «Риволи». Туда меня, начинающего писателя, привел бывший в первые годы «Отавы» редактором Матти Большая-Голова, который научил меня правильно есть сдобренных чесноком и оттого сочных улиток. Я наконец овладел и этим мастерством: улитки больше не выскальзывают из маленьких щипчиков на белоснежную скатерть. Правда, улиток я ем теперь лишь иногда, по недосмотру. Тем не менее, судак по рецепту жителей финских шхер все так же хорош, как и прежде. Зачем мне заказывать другое — только ради разнообразия? Я вдруг забыл, что заказал Эдик. Но он в тарелке ничего не оставил, хотя не заказывал сосисок или колбасы. Я вижу, как он просто сидит за столом, говорит и смеется, держа в руке вилку и помахивая ею в такт речи. И вижу нас, смеющихся от души.

На следующий день мы распрощались. Быстрые нынче визиты, хотя, казалось бы, времени больше. Мы думали сходить на художественную выставку в «Атенеуме», но Эдуард у самой двери передумал и предпочел пойти в кафе: мол, искусство останется на стенах музея и без него. А затем мы уютно устроились в кафетерии «Атенеума», за кофе и пивом, все-таки поблизости от искусства. К нам присоединилась одна юная финская барышня, которой тогда как раз исполнилось семь лет и которая смотрела и слушала русских гостей, распахнув глаза. Ведь Дядя Федор был ей знаком.

При виде маленькой девочки все путешественники пришли в умиление, ребенок, по-видимому, всегда напоминает русскому родной дом. Русские любят детей совсем так же невинно и искренне, как итальянцы.

Мы сидели, разговаривали и смеялись, и в кои-то веки я не устал от своей роли переводчика. Потому что так многое мы понимали просто по взгляду. Эдуард, казалось, изменился внешне. Когда я размышлял, отчего это, то подумал, что он, возможно, наконец счастлив, по крайней мере, доволен ходом своей жизни. Точно так же, как и я сам.

А затем пришла пора расставаться. У хозяев уже не было прежних хлопот: улаживания дел, приобретения билетов, всевозможных проверок расписаний, забирания из гостиницы, провожания на поезд… Было только вот что: здорово, что увиделись, здорово, что еще увидимся. Пожатие рук, объятие, быстрые слова прощания, как всегда. В следующий раз встретимся в Москве!