Это финское упрямство удивляло меня тогда и продолжает удивлять сейчас. Мне было совершенно непонятно, зачем нужно потчевать гостей плохой неочищенной водкой именно в Москве, в столице самой лучшей и самой мягкой водки в мире? Но все эти разумные доводы не помогали, поскольку приказ был спущен свыше.

И мы вынуждены были ему следовать. А что еще может сделать подданный, когда ему приказывает князь? В итоге он тоже льет себе в стакан с едва сдерживаемой усмешкой. После того как тост уже был сказан и бокал поднят, на лица русских я зачастую просто даже не решался поднять глаза. Даже самые заядлые любители горячительного оставляли что-то на дне рюмки. А потом за углом в буфете, после небольшой очереди, сразу добавляли себе кое-чего поприличней. Надо сказать, что томление в очереди того стоило.

Мы, прохлаждавшиеся за стойкой павильона, составляли весьма маловажную часть нашей делегации. Единственный, кого встречали как господина, был Хейкки А. Рээнпяя: на аэродроме его ждал черный представительский автомобиль. Никаких визовых формальностей (не говоря уже о таможне) он не проходил, хотя, конечно, виза у него была, так же, как и у президента Финляндии. Обратно нашего ХАРа провожали аналогичным образом: на автомобиле прямо к трапу — после охоты на медведей и кабанов. В награду за такой прием «Отава» опубликовала собрание брежневских речей. Господи Боже, какая же это была макулатура! На этом фоне Кекконен был просто прирожденным писателем и на пару с Паасикиви самым лучшим из наших президентов.

Но жизнь тогда была такова, а с точки зрения разделения людей на привилегированных и обычных она остается таковой и сейчас. Народ сторонился, пропуская мчащиеся мимо вереницы лимузинов, и набивался в «Икарусы», если повезет, а если нет — в теряющие запчасти круглозадые «Татры», тряска в которых вызывала похмелье даже у трезвых пассажиров. Иностранной делегации, помимо стояния у своего стенда, необходимо было выполнять и некоторые другие обязанности. Где-то всегда нас ожидали какие-нибудь скучающие представители издательств, директора детских садов, библиотек или типографий, которые были согласны принять нас у себя. Естественно, у обеих сторон это отнимало примерно добрых два часа.

В 1974 году с нами поехала редактор детского отдела издательства «Отава» Марья Кемппинен. Помнится, тогда был какой-то год детской литературы, и для знакомства было выбрано крупнейшее в мире детское издательство «Детская литература». Значит, нам всем туда, раз не удалось вовремя сбежать. Прием был на высшем уровне, директор издательства, мадам Пешеходова, напоминала бывшую аристократку, которая общалась с гостями на манер знатной госпожи. Ее окружал десяток женщин, самые старшие из которых находились в непосредственной близости от директора, а самые младшие — заметно поодаль. Мадам произнесла краткую речь, затем говорил руководитель какого-то отдела, а мадам курила папиросу, вставленную в желтый мундштук, и равнодушно на нас взирала. Она знала, кто есть кто и кто чем занят. Директор всегда директор, даже в Стране Советов.

— Вопросы есть? — спросила мадам, не ожидая никакой реакции с нашей стороны.

Однако я все-таки напрягся, сформулировал вопрос и очень медленно, с неуклюжей интонацией, по-русски изрек:

— Какая сейчас самая лучшая русская книга для детей?

Мадам подняла на меня взгляд из-за своего мундштука. Я вопреки своим привычкам вынужденно сидел в первом ряду, не имея возможности сбежать.

— Вы действительно хотите это знать? — задала она следующий вопрос, глядя мне в глаза.

— Да, хочу, — весело отозвался я, потому что мне это действительно было интересно. На начальном этапе изучения русской грамматики основной массив потребляемой мной литературы составляли именно детские книжки, потому что на большее меня пока что не хватало. Они оказались еще более назидательными и тенденциозными, чем я ожидал.

Мадам что-то проговорила и хлопнула в ладоши. Две девочки выбежали из зала. Когда они вернулись, у одной из них в руках была тоненькая книжица, которую она протянула мадам Пешеходовой.

Мадам кинула на нее быстрый взгляд, проговорила что-то, чего я не успел разобрать, и передала мне книгу.

Я принялся ее листать. Иллюстрации показались мне вполне симпатичными, обложка тоже, наконец добрался до автора и названия книги: Эдуард Успенский «Дядя Федор, пес и кот».

Что значило слово «дядя»: папин или мамин брат или какой-нибудь посторонний дядька? С псом было понятно: пес — это собака. Кот — это кот.

— А можно взять эту книгу? — поинтересовался я.

— Нет, это у нас единственный экземпляр, — ответила мадам.

Не знаю, что на меня нашло, наверное, утреннее пиво и то, что было выпито чуть позже для облегчения предстоящих дневных страданий, но, видимо, я разбушевался. Я бросился перед мадам на колени, прижал книгу к груди, как жертвенный дар, и взмолился:

— Можно?..

Моя покорная мольба проняла ее:

— Забирайте, — милостиво ответила она.

Так я заполучил эту книгу. Мы еще некоторое время поговорили о том о сем, и на этом наша встреча закончилась. Мадам пропала, мы вышли из издательства и окунулись в суету проспекта. Затем сели в наш автобус и поехали на выставку, прошли шумной толпой мимо павильонов всевозможных мастей к нашему стенду. Русское название этого мероприятия было причудливой смесью своих и заимствованных слов: книжная ярмарка. Ярмарка — чистое немецкое заимствование (Jahrmarkt), а книга — старинное собственно русское слово.

Люди толпились в воротах и у самого входа, но, похоже, мало кто проходил внутрь. Так как на ярмарке была выставлена западная литература, попасть туда можно было только по официальным пропускам. Даже простое созерцание вражеских томов могло перевернуть систему ценностей советских граждан. Иностранные языки им не преподавались, лишь члены партии, их дети и ряд приближенных получали доступ к этому счастью. Простые люди языки учили сами и, надо сказать, выучивали. Русские были к этому способны. Но больше всего они были привычны к ожиданию: заядлым книголюбам ничего не оставалось, как только ждать и надеяться, что сердце охранника когда-нибудь дрогнет. Это была своеобразная квотированная демократия, а еще было и банальное взяточничество: если о цене удавалось договориться, охранник говорил «налево» и пропускал внутрь.

Я помню одного человека, который несколько часов сидел возле нашего стенда и изучал книгу по рыболовству на финском языке. Языка он не знал, но пытался запомнить все способы вязания узлов и для этого многократно повторял руками каждую фазу завязывания, как будто дирижировал невидимым оркестром.

Вечером, после обязательного посещения бара в «Национале», появления вызвавших удивление проституток, я принялся в своем номере за чтение подаренной книги. Комната была немного неуклюжая, но уютная, со сквозняком, с улицы доносился шум машин, горела лампа, в углу шуршали тараканы, а утром первое, что я увидел, открыв глаза, были громадные усы, шевелящиеся у меня на носу. Это был не сон.

Но до утра пока еще было далеко. А сейчас была ночь, в стакане чуть-чуть водки, немного лимонада, так что я сидел и читал. Книга У сиенского оказалась чем-то совершенно иным, совсем не тем, к чему я уже успел привыкнуть. Она была веселой, забавной от начала до конца Меня поразили ее свежесть, юмор, да практически — все. Книга была очень русской, но одновременно и универсальной. Многих слов я не знал, но словарь мне очень в этом помог. Так я и заснул, с удивительным ощущением, что сама судьба подарила мне книгу, которая наконец-то принесла радость.

На следующий день я поделился своим открытием с Марьей Кемппинен, и вот так детская книга Успенского попала в протокол крупнейшей финляндско-российской встречи издателей. Договор подписали, улыбками и комплиментами обменялись, руки пожали. Но на этот раз предварительный договор не отправился прямиком в мусорную корзину, а получил несколько иное продолжение.

Московская книжная ярмарка закончилась, и поезд мчал нас домой. Вернувшись в издательство «Отава» и к своим архивным делам, я сразу показал книгу Успенского своему молодому помощнику Мартти Анхава и сказал, что, на мой взгляд, она весьма хороша. Мартти был продвинут в русском языке гораздо дальше меня, поэтому он взял почитать эту книгу, но с видом, который красноречиво говорил: «Ну, что этому олуху снова взбрело в голову?..»