— Полностью с вами согласна! Сегодня — цветы. А что завтра?!

Через неделю семья из дома с розовыми цветами переехала куда-то в другое место, и цветы, возмущавшие спокойствие, вновь заменили на общепринятые желтые. Фред спросил у отца, почему те соседи уехали, но папа не стал ничего объяснять. Сказал только, что так будет лучше для всех, и велел Фреду идти гулять, как положено всем маленьким мальчикам восьми лет, которые не пристают к старшим с вопросами, а играют на улице на свежем воздухе.

Пока Фред безрадостно катал мяч по лужайке у дома — примыкавшей к лужайке у дома соседей, где сын этих самых соседей, тоже маленький мальчик, ровесник Фреда, столь же безрадостно катал мяч по траве, — он все думал, почему так происходит. Почему людей раздражают такие мелочи, как, например, цвет цветов? Может быть, потому что им самим тоже хочется выделяться из общей массы, и они втайне мечтают о том, чтобы выкрасить стены в горошек или вместо лужайки у дома разбить небольшой сад камней и посадить там кактусы, только им не хватает на это смелости? Да, решил Фред. Наверное, поэтому.

И вот тогда он начал понимать, почему люди в городе боятся быть не такими, как все. Если ты не такой, как все, тебя будут бояться и ненавидеть. Потому что в отличие от всех остальных тебе все же хватило смелости (или же так получилось случайно, само собой, что настораживает еще больше) отойти от общепринятых норм и заявить о своей непохожести на других. В этом городе не одобряют никаких проявлений индивидуальности. Здесь лучше не выделяться, что как раз и доказывает случай с розовыми цветами.

Да, вот в чем дело! — подумал Фред. Теперь все стало понятно. Фред ужасно обрадовался, что вот он сам, без подсказок, понял такую серьезную вещь. Но его радость была недолгой. До него вдруг дошло, что если он задается такими вопросами, и размышляет о них, и пытается найти ответ, значит, он тоже не такой, как все.

И хуже того: мальчик так сильно задумался, что совершенно забыл о том, зачем он, собственно, вышел на улицу — поиграть в мяч. Погруженный в раздумья Фред не заметил, как глупый мячик скатился с лужайки прямо на середину дороги, где и лежал — неподвижный, заброшенный и одинокий. И совсем не похожий на все остальные мячи всех остальных маленьких мальчиков.

— Эй, ты! — крикнул мальчик с лужайки у дома напротив. — Ты чего не играешь в мяч?

— Да, — крикнул еще один мальчик, испуганно глядя на Фреда. — И чего ты уставился в одну точку? Ты что, больной?

Пока Фред придумывал, что ответить, все остальные мальчишки с их улицы принялись кричать на него, и на крик вышли их папы и мамы, братья и сестры и тоже стали сердито кричать на Фреда, что он не играет в мяч, думает всякие мысли и вообще ведет себя странно — не так, как все. И хотя Фред был напуган их злобой и какофонией рассерженных голосов, он все равно улыбался. Ему вдруг стало радостно и хорошо, потому что он понял, что не ошибся. Он очень правильно во всем разобрался. И тогда же он понял еще одну вещь: у него будет очень нелегкая жизнь. Потому что он не такой, как все, и не похож на других, и даже думает по-другому. Не так, как все.

Другие мальчишки кричали и обзывались, потому что боялись Фреда. Потому что он думает, а не играет, как все, и забыл про свой мяч, и мяч выкатился на дорогу. Фред улыбался, и это бесило их еще больше. Но он все равно улыбался — все шире и шире. Теперь он знал, что в отличие от всех остальных ему нечего бояться.

16. Завтра все будет уже по-другому

Как ни странно, я замечательно выспался. В первый раз за последние две-три недели. Даже при том, что я спал на диване в гостиной — на том самом диване, которому наши друзья единодушно присвоили звание самого неудобного спального места в Лондоне. Мол, такое количество регулярно взбиваемых подушек мало способствует здоровому крепкому сну. Спать надо на жестком. Собственно, я не спорю. Но у нас нет другого дивана.

И еще одна странность: если принять во внимание, в каком состоянии я засыпал, мне было совсем не так плохо, как можно было бы ожидать.

Что-то переменилось.

Я поднялся с дивана, встал у окна и принялся размышлять, глядя на дряхлых пенсионеров, торчавших в окнах многоквартирного дома напротив и таращившихся на меня (видимо, за неимением других занятий). Так что же изменилось?

Что изменилось?

Сейди и Бобби по-прежнему на меня злятся? Да, скорее всего. Вряд ли что-то изменилось со вчерашнего вечера.

Может, они потом пожалели, что обошлись со мной так сурово. Может быть, они далее попросят прощения. Но вполне очевидно, что вечером в воскресенье, когда я пойду к Индии, они не дадут мне с собой чистый носовой платок и пятерку на карамельки. Значит, это не то.

Я еще не передумал встречаться с Индией? Нет, не передумал. То есть по этому пункту никаких изменений нет. Разве что в желтом сиянии утра предстоящая встреча казалась уже не такой зловещей, какой представлялась вчера, в холодном мерцании ночи. Значит, дело не в этом.

Я не жалею о том, что у нас было с Чарли? Нет, ни капельки не жалею. На самом деле я даже рад, что все так получилось, хотите — верьте, хотите — нет. У меня словно гора с плеч свалилась. Его вспышка ярости многое прояснила, заставила меня задуматься и высказаться о том, что так сильно меня беспокоило и угнетало. Причем мне почти не пришлось ничего говорить. Все самое главное я сказал не словами, а телом. Ха-ха. Вчера у нас с Чарли многое прояснилось. И для меня все сложилось как нельзя лучше. Потому что меня это мучило уже давно, но я сам никогда бы, наверное, не решился поднять эту тему. А так ситуация разрешилась сама собой. И что изменилось? Мы с Чарли будем встречаться. Так же, как раньше. Только теперь, когда все прояснилось, можно уже не терзаться тревожными мыслями, что кто-то из нас (я) в скором времени бросит другого, от чего будет плохо и больно и мне, и ему, и, самое главное, Финну. В общем, мы успокоились на этот счет. А в остальном все осталось как прежде. Видите? Принимать на себя обязательства — это не так уж и страшно. Плюс к тому я отлично потрахался.

Мне по-прежнему хочется ребенка? Э... Да. Мне по-прежнему хочется ребенка. Хотя сегодня это желание уже не кажется мне таким странным. Сегодня оно не внушает ужас и не повергает меня в уныние от ощущения катастрофической безысходности. И я, кажется, знаю почему. Я озвучил его перед Сейди и Бобби, и они не сказали, что все это — бред сумасшедшего и что меня надо срочно лечить. Хотя с другой стороны, мы ведь так и не поговорили на эту тему. То есть мы начали говорить, а потом разговор перешел на другие больные темы, и я психанул и повел себя как истеричный подросток, принялся грохать бутылкой о стол, кричать, что «это моя жизнь», заливаться слезами и сотрясаться в рыданиях. А дальше мы заговорили об Индии, и все остальное стало уже неактуально. Образно выражаясь, на все фронты опустилась дымовая завеса по имени Индия. Так что и в данном вопросе у нас сохраняется статус-кво.

Так в чем же дело? Я проснулся не то чтобы в радужном настроении, но мне все-таки не так паршиво, как было в последнее время. Это уже что-то новенькое. По всей видимости, сегодняшняя относительная бодрость духа объясняется тем, что я вчера хорошо поужинал. На самом деле это был всего-навсего бутерброд с сыром, но по сравнению с тем, как я ел в эти последние дни, бутерброд с сыром можно считать пищей обильной и сытной. Плюс к тому я почти не пил, не принимал никаких наркотиков и (Да! Вот оно!) как следует выплакался. Это всегда помогает. На душе сразу становится легче.

Неужели все так просто?! Слезы прочистили мне глаза, и мир предстал в розовом цвете? То есть не то чтобы полностью в розовом, но хотя бы уже с розоватым оттенком. И почему моя жизнь так упорно мне напоминает плохой телефильм?

* * *

Мои размышления прервал шум на лестнице. Это Бобби спускался вниз. Ему уже было пора на работу. Я быстренько лег на диван и закрыл глаза. После вчерашнего мне было страшно общаться с Бобби. Кто его знает, как он себя поведет. А мне не хотелось, чтобы это новое чувство неожиданной и удивительной легкости испарилось так скоро.