– А парень у тебя молодчина…

– Не сильно он тебя?

– Да нет, что ты… кроме шуток, молодец парень… а ещё говорят, полиция у нас лыка не вяжет. Ещё как вяжет. Премию ему теперь надо.

– Да я тоже думаю… премийку ему подкинуть, да и начальником отдела поставить…

…пишу это, потому что не могу не писать, не могу молчать, хоть на бумаге выложу всё. Как есть. Про меня. Про шефа. Про звёздного странника. Про тех тварей, которые там… там…

Пишу, чтобы не молчать.

И ничего не могу поделать.

Я тоже дорожу своим местом.

Очень дорожу.

Выхожу на улицу в поток прохожих, они смеются, догонят друг друга. Они не знают, что там, в тёмных кварталах… а может, знают. Вот так: отходят от станка, встают из-за стола в конторе, уходят пораньше, ссылаясь на неотложные дела дома, супруга приболела, и всё такое. Потом звонят супруге: на работе завал, я немного задержусь, родная, к ужину не жди… а сами потихоньку едут в тёмные кварталы, путая следы…

Смотрю в лица прохожих. Разве вот этот почтенный отец семейства может истошно орать – кро-ви, кро-ви? Или вон та дамочка разве делает ставки на красных, на красных, сегодня на красных…

Не верю.

Горожане сами не знают, что у них под носом творится…

Сворачиваю в неприметный подъезд, протягиваю четыре штуки за билет. Подорожали билеты… вхожу в зал, первым делом ползу к тотализатору, сегодня ставлю на красных.

Кресла у них здесь неудобные, щупы поджимать приходится, клюв девать некуда. Ну да ничего. Дело того стоит.

Конферансье объявляет…

Чувствую, как сжимается сердце, как закипает кровь, как рвутся из меня какие-то первобытные инстинкты. Уже нет меня, растворяюсь в ревущей толпе, скандирующей – кро-ви, кро-ви…

Они бросаются в атаку, друг на друга, страшные, вертикальные, непонятно как не падающие со своих подпорок. До поры до времени. Убивают друг друга. Взглядами, взглядами, на расстоянии, мне кажется, убивают самой ненавистью.

…довожу до Вашего сведения, что сегодняшнее наше наступление закончилось победой. Китайское подразделение полностью разгромлено. Пленники перенаправлены в…

…в который раз во время спецоперации наши солдаты стали свидетелями странного феномена: вокруг поля боя мы наблюдали странного вида сооружения, на которых сидели лиловые существа со множеством отростков. Попытки приблизиться к существам не увенчались успехом: между нами как будто находилась непреодолимая прозрачная стена…

2013 г.

Иногда соловьи приходили в рощу, послушать человека. Конечно, только иногда, когда настроение было соответственное, лирическое. Приходили по одному, приходили парочками, целовались в роще.

Слушали человека.

Человека услышать – большая редкость, человек, он же тоже не всегда поёт. Делает что-то в своей клетке, своё, человеческое, или бегает в колесе, или листает страницы, или сидит перед экраном. Соловьи ему специально всё сделали в клетке, как у людей: и экран, и сшитые страницы, и местные умельцы даже слепили гипсовую женщину, как настоящую. Кресло плетёное сплели, диван. Чтобы всё, как у людей.

Да кто знает, как должно быть у людей…

А иногда человек поёт. Особенно по весне. Или если сам вырезает что-нибудь из дерева, это у него ловко получается. И поёт, это тоже хорошо у него получается…

– Да-а… а п-пожела-ай ты им ни пуха, ни пера-а…

Или:

– Пусть ме-сяц-про-во-ци-ру-ет нас на об-ма-ан…

А уж по весне, если выпьет сок забродивших ягод, и подавно поёт-заливается. Любо-дорого послушать:

– Аа-а бе-лый ле-е-ебедь на пру-ду-у…

Собирались соловьи послушать человека. В шутку спрашивали у него, сколько им жить. Считали слова в песне, сколько слов, столько проживут. Десять, двадцать, тридцать лет.

Кормили человека из рук – орехами и ягодами. Судили да рядили, как живут люди. Одни говорили, что люди всю жизнь по океану на кораблях плавают, этот же на корабле приплыл, корабль его утонул, он один остался. Другие говорили, да не-ет, люди тоже на каких-то островах живут. Да на каких островах, вы прямо видели, что ли, да?

Спорили. Ссорились. Мирились. Приходили послушать человека. Чудной всё-таки. Других людей рядом нет, а он – поёт.

Для кого?

Приходили посмотреть на человека. Приносили ему свежей рыбки, приносили мёртвых птиц. Нет, не соловьёв, боже упаси – диких птиц, у которых не руки, а крылья, диких птиц, которые на две лапы не встали, и палку в крылья не взяли.

Недавно было доказано, что у соловьёв диких и у соловьёв разумных общий предок. Учёный один доказал. Ну, вы, наверное, его фотографию в газете видели.

Нет, премию ему не дали. Хотели дать, но не дали. Передумали. Потому что он после этого своего открытия ещё что учудил? Стал хаживать к человеку. Нет, не чтобы послушать, как человек поёт. Нет. Этот учёный стал доказывать, что у человека есть зачатки разума. Вот так. Ни больше, ни меньше.

А за такую чушь премию не дают. Где это видано, чтобы человек думал…

Ну да ладно, бог с ним, с учёным. Ещё что-нибудь откроет, глядишь, и правда дадут ему премию.

По вечерам собирались в роще, целовались украдкой. Слушали человека. Считали по словам в песне, сколько нам жить…

2013 г.

Утром – в первый день творения – я выходил, смотрел по звёздам, какой будет день.

Какой будет мир.

Если звёзды разбегались от Большого Взрыва ровно и гладко, значит, мир обещал быть хорошим, светлым. Обещал быть миром, в котором любят ближнего своего и непременно возвращаются домой из дальних странствий.

Тогда я выходил в мир гулять, катался на звёздах, скользил среди туманностей, а то нет-нет да и рождался на какой-нибудь земле, чтобы поцеловать женщину и вернуться домой из дальнего пути.

Если звёзды разбегались неровно, нервно, путались, сталкивались – мир обещал быть недобрым, зловещим. Обещал быть миром, где жгут города, и где солдаты не возвращаются с войны.

Тогда я отсиживался дома, пил горячий шоколад, смотрел в окно, по которому скользили всполохи огня и капли крови.

Сегодня даже не вышел посмотреть. И так всё ясно. А как я хотел, сезон дождей тянется уже вторую вечность.

Ладно, не всё же ясной погоде быть, можно и ненастью побыть немножко…

2013 г.

– Да никому это не нужно, – говорит кто-то.

Оборачиваюсь. Кто-то поспешно улепётывает в толпу.

Я его не преследую.

Я и сам знаю, что это никому не нужно. То, что я делаю. То, что я рисую.

Это ещё не так страшно, когда кто-то говорит: никому не нужно. Страшнее бывает другое, когда кто-нибудь спрашивает:

– Зачем?

А я не знаю, зачем. Просто не знаю, и всё тут. Зачем рисую. Зачем каждый день выволакиваю на улицу этот проклятый мольберт, как проклятый, размазываю краски по холсту.

– Картины недорого, пейзажики, портреты на заказ, абстракция на любой вкус, любой каприз за ваши деньги… – говорю нараспев.

Прохожие не слышат. Не замечают. Изредка приостанавливаются, призамедляют шаг. Снова бегут куда-то по своим делам, по магазинам, по офисам, по метро, по лифтам, по фабрикам и залам заседания.

Они не смотрят на мои картины.

Они никогда не будут смотреть на мои картины.

У них нет глаз.

Ни у кого. Идут. Спешат. Подставляют солнцу безглазые лица. Трещат по мобильникам, да-да-да, иду-иду-иду, буду-буду-буду…

А иногда, вот так, кто-нибудь зашипит за спиной:

– Да никому это не нужно…

Вздрагиваю.

Но это ещё ничего, не страшно. Хуже другое, хуже когда подойдут и спросят:

– Зачем?

Вот и думай-гадай, что ответить…

Я и сам не знаю, зачем пишу картины. Просто. Не могу не писать.