— Что это? — прокаркала я, стараясь не обращать внимания на противную горчинку на языке и собственный сиплый голос. Сон меня немного освежил, да и жар, похоже, спал.

— Лекарство! — очень содержательно объяснила Уннер, старательно тараща глаза.

Я только вздохнула.

— Какое именно? — от усилий, которые приходилось прилагать, чтобы внятно говорить, мое настроение также не улучшалось.

— Доктор Торольв прописал… — в звонком голосе Уннер дрожала опаска и твердая уверенность в своей правоте.

Живущий неподалеку доктор Торольв лечил простуду по моим рецептам, признавая, что официальная медицина способна лишь немного облегчить симптомы этого заболевания. Ко мне почтенный эскулап относился с искренним уважением.

— Уннер, я же сама составляла лекарства для доктора… — Я невольно закашлялась. В горле першило, глаза слезились… Да сколько можно?! Откашлявшись как следует, продолжила хрипло: — Мед, малина, настой солодки, инжир и немножко лимона… Но ты меня пичкаешь чем-то совсем другим.

Спустя минут десять, когда я уже в шутку предположила, что Уннер намеревалась меня отравить, она наконец созналась. Правда, предварительно предупредив:

— Я… Я же хотела как лучше!

В звенящем слезами голосе девушки было столько упрека, что в иное время я, несомненно, устыдилась бы. Теперь же, в таком дурном расположении духа, меня лишь слегка кольнуло чувство вины, уступив место любопытству.

— Меня Берглис научила… — продолжила горничная, потупив бесхитростные карие глаза. — У ее дядюшки была грудная жаба, так вот он только два раза выпил, и все прошло…

— Что — выпил? — уточнила я с нажимом, приподнимаясь на подушках. От любопытства у меня даже прорезался почти нормальный голос, правда, слишком низкий.

— Порошок мумии… — наконец выдала тайну Уннер, терзая белый передник, и зачастила: — Он от всего помогает, правда-правда! Вот и вам ведь тоже того… помогло! Я так испугалась…

Ее голос упал, из глаз часто закапали слезы. Уннер частенько норовила напичкать меня подозрительными лекарствами из ассортимента бродячих «лекарей». Перед подобными типчиками она оказывалась совершенно беззащитной, с покорностью загипнотизированной мышки отдавая скользким змеям от медицины последние гроши.

Ничего себе, панацея от всех болезней!

— Уф… — обессилев, я откинулась на спинку кровати и поднесла руку ко рту.

Надо сказать, что мои препараты не всегда изготовлялись из приятных ингредиентов — чего стоила, к примеру, амбра — незаменимое для духов вещество, образующееся в пищеварительном тракте кашалота! Но такой гадости, как толченые кости тысячелетних мертвецов, я не использовала. На мгновение в моем горячечном воображении мелькнула картина, как я, обливаясь от усилий потом и шепча заклятия, пританцовываю у стола в «Уртехюс», измельчая птичьи кости, отмеряя мышиную желчь, и боги знают что еще — я не сильна в этой суеверной чуши… Я встряхнула головой, отбрасывая жуткое видение. Нет, не бывать мне настоящей ведьмой!

— Принеси чая и шоколада. Живо! — велела я, отдышавшись и сглатывая горькую тягучую слюну.

Горничная испуганной птицей выпорхнула за дверь, только застучали стремительные легкие шаги.

А я размышляла о невероятной в своей простоте разгадке таинственных замыслов господина Гюннара…

Вернулась Уннер удивительно быстро. С опущенными глазами и дрожащими губками она казалась воплощением оскорбленной невинности. Нечего пичкать меня всякой гадостью!

Я попыталась принюхаться и с досадой поморщилась, а затем совсем не изящно шмыгнула носом. Проклятый насморк! Я чувствовала себя слепым котенком без привычных подсказок обоняния. Не знаю, как люди умудряются пользоваться почти исключительно зрением и немного слухом!..

Следующий день тоже пришлось пролежать в постели. Ингольв даже принес мне цветы (представляю, как Палл, наш садовник, был недоволен набегом на его вотчину!) и чмокнул в щечку, как-то виновато прося поскорее поправиться. Было ли тому причиной смущение, что накануне он не поверил в мою болезнь, или праздник действительно удался — во всех смыслах — я выяснять не стала. Довольно и того, что обычно сардонический и резкий супруг в кои-то веки выказал нежность. Подумалось даже, что госпожа Эйва не так уж не права, изображая слабое здоровье, но, поразмыслив, я сочла, что строить счастье на лжи — слишком малодушная идея…

Простуда предоставила мне уйму времени для размышлений. Глядя в окно, на тучи, сочащиеся холодным дождем, я крутила в голове свою догадку, а заодно выпытывала у горничной подробности о «целебном зелье».

В итоге я написала инспектору Сольбранду, попросив Уннер лично отнести письмо — возможно, инспектор захочет ее опросить.

Девушка вернулась только спустя несколько часов. Все это время за мной ухаживала Сольвейг, не скрывающая своего недовольства этим обстоятельством. Она отчего-то невзлюбила меня с самой первой встречи, два года назад, когда мы только переехали в Ингойю.

При молчаливом попустительстве свекра между мной и Сольвейг велась война. Боевые действия то выплескивались на поля сражений, то затихали, но не прекращались ни на минуту…

«Инспектор обещал все проверить и сообщить!» — шепнула мне Уннер, меняя компресс на лбу.

Я лишь кивнула, устало прикрыв глаза…

Наутро я вышла к общему столу, хотя еще чувствовала слабость. Безделье изрядно мне надоело, и я с нетерпением предвкушала побег в «Уртехюс».

Семейство встретило меня внимательно, оделив лучшими кусочками и гоняя прислугу разогревать мои любимые блюда. Притворная забота свекра и натужная — мужа пахли елейно и одновременно гнило, как жасмин, растущий возле скотного двора.

После двух дней почти полного отсутствия обоняния запахи ощущались особенно остро, до слез, как от лукового сока.

Я заставляла себя жевать и улыбаться, не участвуя в обсуждении вреда образования для женщин — любимейшей теме мужа и свекра.

Наконец Сигурд и Сольвейг споро убрали со стола грязные тарелки, и кухарка торжественно подала на стол десерт.

Обожаю свежую сдобу! Отломить свежий, еще пышущий теплом кусочек, приправить его вареньем, маслом или медом, или отправить в рот, запив глоточком сладкого ароматного чая или крепкого кофе… Что может быть вкуснее?

Потянувшись к пышному печеву, я принюхалась и тут же поняла, что рано обрадовалась.

— Что это? — отодвигая от себя тарелку, спросила я холодно.

— Булочки с ванилью, — сообщила Сольвейг хмуро.

— С ванилином! — поправила я, отодвигая тарелку, и встала. — Спасибо, я уже сыта.

И удалилась под неодобрительными взглядами семейства.

Возможно, другие не заметят разницы, но, на мой взгляд, в натуральной ванили и синтетическом ванилине не больше сходства, чем в столе и столовой: корень слова тот же, а смысл совсем иной.

Источающие медово-инжирный аромат темные стручки ванили следует раскромсать вдоль, выдавить мельчайшие семена и засыпать сахаром. Через две-три недели вы получите чудесную приправу с головокружительным ароматом. А ванилин — профанация, грубая калька с настоящей специи…

Сольвейг же питала пристрастие ко всему синтетическому, надо думать, в пику мне.

Было такое чувство, словно меня, как глупого ослика, поманили сладкой морковкой, а дали клок гнилого сена.

Так что в «Уртехюс» я направилась весьма раздраженная и злая.

Стоило выйти на улицу, как меня едва не сбила с ног пожилая служанка с множеством свертков в руках. Темно-коричневое платье, унылая шляпка, поношенные ботинки… Из образа выбивался только элегантный шарф изумительного бирюзового оттенка. Повязан он был кое-как, но красоту дорогой вещицы не портило даже неумелое обращение.

Горестно причитая, женщина бросилась собирать пакеты, которые выронила из-за нашего столкновения.

— Ох, надеюсь, чай не промок! Мой маленький Гюни так любит чай с бергамотом! Ох, какая я неловкая! Простите меня, госпожа. Как же это я так? Вы не ушиблись? Ох, простите!

— Ничего страшного, не волнуйтесь. В крайнем случае, листья можно просушить, — заверила я, помогая ей.