– Тебе нужно решить, что будешь делать, – моя подопечная странно смотрела на меня.

– Я слушаю.

– Сегодня ночью твой враг убьет твоего друга. Он не будет ждать семь дней.

– Вы сейчас видели, как Миша погибнет? – чужим голосом переспросил я, ни на миг не усомнившись в истинности ее слов.

– Да, – тихо ответила женщина.

– Как скоро это произойдет?

– Сегодня ночью.

– Вы уверены, что именно сегодня?

– Абсолютно.

– Как это случится?

– Твой друг умрет от пули.

– Кто это сделает? Вы видели? – кажется, я перестал дышать.

– Да, но… – она запнулась. – Я просто не могу поверить увиденному. Это слишком… неправильно.

– Вы знаете этого человека, убийцу?

Моя подопечная кивнула, опустила глаза и нахмурилась еще сильнее. Это плохо, очень плохо, потому что она могла знать только одного Плетущего. Мои подозрения, в которые я сам не хотел верить, похоже, оправдывались. Совершенно ясно, о ком она говорила, но я сделал последнюю попытку.

– Вы знаете, что Плетущие могут менять внешность?

– Нет, не знаю. Откуда? – она тотчас подняла на меня глаза, в которых прочиталась страстная надежда. – Значит, я могу ошибаться? Значит, я могла видеть совсем не Марину?

– Все может быть, – что еще я мог ей сказать? – Где произойдет убийство?

– Я не уверена, но, по-моему, в больничной палате. Твой друг лежал на кровати без сознания, рядом стояли какие-то приборы, вокруг все белое, а потом… потом появилась Марина. Она подошла к нему, какое-то время просто стояла у койки, затем достала откуда-то пистолет и выстрелила твоему другу в голову… Это просто чудовищно, – нервно теребя край пледа, моя собеседница умолкла и отвернулась в сторону.

Несколько секунд я еще сидел, а потом встал, с громким звуком отодвинув массивное кресло. Орел открыл глаза, огляделся и снова смежил веки. Медлить было нельзя. Но все же я спросил. Спросил, хотя где-то очень глубоко уже знал ответ на свой вопрос.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что мне нужно решить, что я буду делать?

Моя подопечная посмотрела мне в глаза, в которых я с огромным удивлением прочитал жалость и даже страх. Холод сковал мое сердце от этого взгляда.

– Ты должен решить, – наконец промолвила она, – будешь ли выручать своего друга. Я видела, что ты отвернешь от него смерть, если придешь на помощь.

Птица снова открыла глаза, почувствовав сильную тревогу своей хозяйки. Орел огляделся вокруг и остановил взгляд своих черных глаз на мне. Неожиданно сильно задул ветер. Он погасил почти все свечи и взъерошил перья на спине Стража. И под немигающим взглядом встревоженных глаз птицы и все сильнее разраставшийся внутри меня холод я услышал:

– Ты спасешь своего друга, но сам погибнешь, – гулким колоколом прозвучал в голове неотвратимый приговор. – Твоя смерть придет быстро, и ты ничего не успеешь сделать. Все, больше я ничего не видела. Прости меня…

Как странно.

По сути, я иду сейчас навстречу своей смерти, но отчего-то чувствовал себя совершенно спокойно.

Почему я делаю это? Почему не сверну и не откажусь от своего пути? Почему я не сделаю вид, что пытался добраться и помочь, но у меня ничего не получилось, и я опоздал? Почему я не вспомню, что у меня есть мои детки и так сильно любящая меня жена? Почему я подчиняюсь приговору судьбы?

Еще несколько минут назад эти вопросы кипели, яростно клокотали внутри меня, заставляли сбиваться с шага.

– Потому что я Плетущий, – так звучал первый пришедший мне в голову ответ.

– Ну и что? – отвечало мое второе я, которое не меньше первого хотело получить ответы на эти вопросы, но ответы четкие и ясные, а не акварельную мазню.

– Потому что я не могу бросить Мишу умирать, – таким был второй ответ.

– А про свою семью ты забыл?

– Он мой друг, и ему нужна помощь!

– А кто поможет тебе?!

– Видящая могла ошибиться.

– Бред! Ни разу, ни один Видящий не ошибался в своих предсказаниях!

– Но моя подопечная может оказаться не Видящей, а обычной Плетущей с даром предвидения.

– Это самое точное определение Видящих!

– Дар может быть слабым, а предвидение неточным.

– Бред! Бред! Дар один и не может быть сильным или слабым. Он или есть, или его нет! Третьего не дано!

– Я не дам убить себя!

– Если бы не дал, то Видящая так бы и сказала: «Тебя попытаются убить!» Так почему же ты шагаешь своей смерти навстречу, Оружейник?!

– Я не могу бросить Мишу умирать, потому что он мой друг!

– Ну и что?!

– Ничего.

– Это не аргумент! Нужна причина! Причина, по которой я умру сегодня ночью!

Странный диалог затих на целую минуту, а потом какое-то мое я, точно не знаю, какое именно, выдало:

– Я иду на смерть, потому что мой друг сделал бы то же самое для меня.

И споров больше не было. Я был абсолютно точно уверен в своей последней мысли. Если бы сейчас я, а не он, пребывал в коме, и меня должны были убить, и Миша знал об этом, он пришел бы мне на выручку и спас от гибели. Даже ценой собственной жизни. Ни на миг я не усомнился в этом. И не усомнюсь. Не считая Рыжего и Сони, он мой самый близкий друг, хотя даже они не так близки, как Миша.

После того, как меня перестали терзать сомнения, и пришло то странное спокойствие, в котором я пребываю до сих пор.

Как странно.

Думаю ли я сейчас о прожитой жизни? Мелькает ли она перед глазами? На оба вопроса ответ один: «Нет». Моя жизнь застрахована в первую очередь от смерти во сне. Формулировка звучит слишком размыто, но страховая компания с ней согласилась. Тем более, ежегодные платежи составляют немаленькую сумму. Страховой выплаты, имеющей семизначное значение, моей семье хватит на много лет. Я еще не учитываю выплат из нашего фонда, Плетущих, в который каждый из нас вносит необременительные для собственного бюджета взносы.

Мне очень жаль, что дочки больше не увидят своего папу, а жена – мужа. Но так уж складываются обстоятельства. В конце концов, рано или поздно мы все умираем. И только от нас зависит, как мы уйдем: без сожаления и с честью или в сомнениях и страхе от того, что когда-то испугались, не решились на Поступок.

Как бы то ни было, но я не собирался погибать, покорно прогнувшись перед судьбой. Я сделаю все, чтобы спасти Мишу, и если на моем пути встанет Марина Яковлевна, рука моя не дрогнет. Я все еще не верю словам Видящей о скорой смерти, подсознательно ожидая, что она ошиблась. Чего уж таить, сознание попросту отказывается верить в свое скорое забвение.

Я шел по асфальту прямой, как стрела, дороги, которая разрезала сухую степь, раскинувшуюся вокруг на сколько хватало глаз. Над головой – ясное, безоблачное небо бледно-голубого, почти белого цвета. Откуда-то сбоку дул слабый ветер. Он лениво поднимал в воздух пыль и гнал по земле остатки высохшей на жарком солнце травы. Воздух был сух и безвкусен, как диетический хлеб трехдневной давности. Солнце зависло высоко в небе ярким, жарящим фонарем. Под его лучами по спине и груди под одеждой стекал пот. Я почти не отбрасывал тени – солнце стояло в зените.

Я был настолько спокоен, что даже не сразу заметил эту удушливую жару, а когда обратил на нее внимание, небо, повинуясь моей воле, вскипело серыми облаками, скрыв от меня светило. Сразу стало легче дышать, но мокрая от пота рубашка все еще неприятно липла к телу. Я совершил короткую остановку и переоделся в сухое. Протер влажные от пота волосы и надел на голову шляпу с широкими полями. «Ковбой», – успел подумать я, прежде чем на горизонте что-то сверкнуло, отразив пробившийся сквозь облака солнечный свет. Я стал всматриваться, но бликов больше не было, хотя, признаться, трудно было что-либо разглядеть в мареве поднимавшегося с земли раскаленного воздуха.