Литмир - Электронная Библиотека

Я поставил на столик фотографию Сары в рамке. Расстегнулся. Сделал это в последний раз. И стал глядеть на нее. На лицо своей единственной любимой женщины. Время шло, а я все глядел и глядел.

… постепенно ящерки на кусках мрамора пропали, зеленые поля поблизости потемнели и превратились в синие-синие воды Океана, великого океана Любви, и девушка, сидящая передо мной в профиль двадцать пять лет, повернула, наконец, ко мне свое лицо, небо помрачнело и на голову мне что-то капнуло, а потом я понял, что это ветер, великий ветер принес ко мне соль и брызги Океана, и девушка улыбнулась мне, сухо где-то вдалеке щелкнул выстрел, но это не имело уже никакого значения, потому что глаза моей Сары широко раскрылись, и она, девушка с фотографии, ожила, и раскрыла мне объятия, и я упал в них, и ее тело, в короткой джинсовой рубашке и полные ляжки в розовых шортиках – все это потянулось ко мне, и вдалеке закричали чайки, и Солнечный диск взошел над водами, и воды омыли нас с Сарой, и мы стояли, молодые и красивые, обнявшись, прижавшись друг к другу, у кромки Океана, и дельфины плескались у наших ног, и мы глядели друг другу в глаза, и улыбались, и знали, что будем здесь вечно, и будем так вечно, теперь уже вдвоем.

Вместе и навсегда.

МАЙОР ПЕТРОВ ОСТАЕТСЯ

… Глядя остывающими глазами на то, как гаснут огни его подводной лодки, погруженной во мрак на километровой глубине, майор Петров ни о чем не жалел. Он не боялся, не хотел наверх, и ни одна слезинка не выкатилась из его покрасневших и будто натертых песком, – как обычно у пьяниц бывает, – глаз. Он просто сидел в кресле-качалке и глядел в иллюминатор на надвигающуюся тьму. И на то, как мигают, слабея, огни в соседних отсеках. Постепенно темнота сгустилась, огни погасли, – последний перед тем, как исчезнуть, замельтешил, словно в предсмертной дрожи, – и майор остался один на один с великим Безмолвием Тьмы.

Так они и замолчали друг перед другом.

ххх

… служить майор Петров перестал еще в 1986 году, после того, как был пойман на учениях, – в общей офицерской палатке – за неблаговидным для офицера занятием. Если бы это была дрочка или там, порнографический журнал, к примеру, то у майора была бы надежда восстановиться году там к 88—му, когда над страной повеял ветер свободы. Но Петров, к сожалению, не дрочил, и Петров не дрочил, полистывая порнографический журнал. Майор Петров шарил по карманам коллег. Таких же нищих и задроченных офицеров Советской Армии, как и он сам. Более того, многие из них были куда беднее майора Петрова, потому что у всех этих лейтенантов Ивановых, капитанов Сидоровых и младших лейтенантов Козловых зарплаты были куда меньше, чем у майора Петрова. Поэтому майор Петров был нещадно коллегами бит, и выброшен из офицерской палатки прямо на снег, прямо под сопку, прямо под низкое небо Заполярья. Сплевывая через пустоту на месте выбитого зуба кровь, Петров встал, утер лицо снегом и попробовал вернуться в палатку офицерства. Но там майора снова побили. Пришлось идти ночевать к солдатам. Там майору Петрову, как и полагается в коллективе животных – проще говоря, – стае, – пришлось самоутверждаться.

– Заночую тут, – сказал он солдатам, глядевшим на него внимательно, как ватага бродячих собак на старушку с окороком.

Вместо ответа один из срочников хлопнул по койке у входа. Майор прошел мимо, сбросил на пол солдата из самого теплого угла, и присел.

– А, ва, да, – сказал срочник-азербайджанец Рафик Гуссейнов, – да, э, ва!

– Хуй на! – сказал майор, и бросил в голову чурки чурку, которой солдаты отапливали буржуйку.

– А, ва, на, э?! – обиженно сказал боец Гуссейнов.

– Хуй на, – сказал майор Петров.

После чего пошел на добивание. Взял еще одну чурку и бил солдата Гуссейнова до тех пор, пока тому не стало плохо. Землячество не вмешивалось, потому что у майора Петрова был пистолет, и майор Петров все-таки весил сто килограммов. А самое главное, солдаты не очень понимали причину офицерского конфликта. Они не были уверены, что коллеги не вступятся за майора Петрова. А майор Петров был уверен, что за него не вступятся. Но он блефанул, и выиграл все. Ну, или, по крайней мере, одну ночь в палатке, подумал майор Петров, засыпая.

– А это для меня теперь все, подумал он, и уснул.

На следующий день стрельбы продолжились. Майор Петров крутился возле орудий, которые заряжали по четверо доходяг с Кавказа, – снаряд весил сорок килограммов, доходяги каждый по столько же, – но офицеры с ним не заговаривали. И никакого участия в стрельбах принимать майора Петрова не просили. Так что большущий майор, покрутившись еще, и понаблюдав за разрывами на далеком снежном поле в бинокль, пошел в палатку. По пути ему показалось, что его окликнули. Майор Петров обернулся. Это кричала его вчерашняя жертва.

– А, ва, да, на! – жалобно завопил солдат Гуссейнов, который просто обосрался, и остро переживал свое унижение.

– Э, э, а! – орал ему, издеваясь, младший лейтенант Сидоров.

Офицеры посмеивались. Такие случаи редкостью не были. Снаряды были очень тяжелыми, заряжать нужно было очень быстро, а качество человеческого материала в армии СССР конца 80—хх было не низким, а ужасающе низким. Поэтому солдаты частенько не выдерживали, и кто-то на учениях хоть разок, да гадил под себя. Естественно, никакой поблажки бедняге не давали, и он продолжал заряжать.

– Солдат НАТО не даст тебе вытереть сраку, боец, – говорили офицеры.

И несчастный продолжал заряжать. Майор Петров попробовал было посмеяться вместе с коллегами, заискивающе глядя им в лица, но офицеры отводили взгляд. А вечером Петрова отправили – с машиной для грузов – обратно в гарнизон. От полигона до городка было двадцать километров, но занимала эта дорога по времени почти сутки. Майор, сидя рядом со словоохотливым водителем из местных, то засыпал, то просыпался, и весь промок от своего горячего пота. Ехали они ужасающе медленно. В Заполярье наступила зима, а это значило, что вечная зима Заполярья стала еще холоднее, света в сутках было часа два от силы, а дорог здесь не было со времен маршала Маннергейма, объяснил водитель.

– Это сколько лет-то? – попробовал включиться в беседу Петров.

– А нисколько, Маннегрейм-то сюда не дошел! – радостно сказал водитель, и заржал.

Петров снова уснул. Встреча с семьей его не беспокоила: у Петрова никого не было. Давно, очень давно, в позапрошлой, наверное, жизни, у него была дочь. Девчонка, смотревшая на него строгими внимательными глазами, пока он сидел с малышкой, сказавшись больным, а жена-поблядушка шлялась по всему гарнизону. С женой он познакомился, когда учился на последнем курсе военного училища, она заканчивала ПТУ по соседству, и покорила майора тем, что отсосала ему при первом же свидании. А когда дала на втором, Петров решил жениться. Тем более, что выпускнику военного училища и полагалось жениться. К сожалению, свои привычки в прошлом супруга оставлять не хотела, так что ее пришлось прогнать, а девчонку она, конечно же, забрала себе. Майор Петров уже и не помнил своей дочери. Знал только, что из его зарплаты каждый месяц вычитают алименты, знал, что его не послали служить в Польшу имено потому, что он не женат, и знал, что его послали сюда, в Заполярье, именно потому, что он не женат.

Сначала он должен был провести здесь год, потом два, потом пять, а потом стало понятно, что майор Петров обречен жить в Заполярье всегда. Ему выделили квартиру в захолустном гарнизоне Луостари – пять пятиэтажных домов в двадцати километрах от ближайшего поселка, – и он смирился. Начал выпивать – все чаще одеколон – и развлечения ради шарить по карманам коллег, когда ездил на учения. Добром это не кончилось, подумал Петров. Или уже все кончилось, подумал он. Или вот-вот кончится? Петров подумал, что подумает об этом позже, глянул на серый заполярный пейзаж за окном, и увидел огромного зайца.

– Совсем охуели, – сказал водитель.

– Разруха блядь, – сплюнул он на пол кабины.

4
{"b":"220627","o":1}