– Волки говорят уже в города заходят, подвоза все нет, а этот Горбатый, ебаный его рот, все пиздит да пиздит! – возмутился союзными властями водитель.
Скоро волки завоют на улицах градов и весей, и мертвецы начнут свои пляски у нас на груди, хотел было ответить не чуравшийся в молодости чтения Петров, но подумал, что он и так уже перемудрил со своей жизнью. Он сказал лишь:
– Ну дак, ебана.
ххх
Время было действительно непонятное. Наступил 1987 год. Майора Петрова отстранили от службы, но не выгнали из армии. Поручили следить за кочегаркой, от которой зависела жизнь всего гарнизона, и продолжали платить офицерскую зарплату. В гарнизоне с Петровым никто не разговаривал, и майор слегка одичал.
Раз в месяц Петров выезжал в город по соседству, – Печенга, сорок километров, невероятно много, – где отчитывался перед гражданским, почему-то, начальником. После этого они с начальником выпивали бутылку польской водки, – майор тогда вспоминал, что его не послали в Польшу из-за невнятного семейного положения, – и Петров был свободен. В ожидании вечернего рейса, – военного грузовика, – майор прогуливался по улицам Печенги, любуясь подтянутыми суровыми морпехами, которые там дислоцировались. Один из них даже сменял свою тельняшку майору Петрову на бутылку водки. Зачем ему тельняшка, Петров не понимал. Но что-то ему говорило: ВОЗЬМИ ее. Если бы морпех был слабачком, Петров, не задумываясь, взял бы ее силой. Но морпех был примерно с Петрова, и явно меньше пил. Так что пришлось меняться. Удачную сделку Петров обмыл в ресторане, заказав суп с яйцом за три рубля восемнадцать копеек, жаркое по-польски (снова Польша…) и салат винегрет.
– Ваш суп с фрикаделькой, – сказала наглая прошма в белом передничке, и поставила перед Петровым тарелку с супом.
– Я просил с яйцом, – сказал Петров неожиданно для себя сипло, и вспомнил, что молчит месяцами.
– Ой, а я перепутала, – сказала, глядя ему в глаза, курва-официантка.
Петров потянулся к меню, раскрыл, и все понял. Суп с фрикаделькой стоит четыре двенадцать. Делают план, понял Петров, и покорно принялся хлебать суп с фрикаделькой. Та, кстати, оказалась вполне себе ничего. Упругой. Поняв это, Петров вспомнил, что давно не имел секса с женщиной. Интересно, эта столичная штучка – для Петрова из гарнизона с общим населением в полторы тысячи человек, сорокатысячная Печенга была настоящей столицей, – она ебется? Петров хотел было задать ей этот вопрос и даже приготовил пачку денег, которые ему просто не на что было тратить, но заметил, как из угла зала на него глядят двое верзил. Вышибалы, понял Петров. Им тоже надо было сдавать план: по договоренности с милицией такие ребята начинали драки в ресторанах, после чего туда сразу же приезжала менты. Так выполнялся план по «хулиганке». Петров подавил вдох, и, предельно корректно, доел суп. Попробовал поперчить винегрет, но у перечницы – конечно же, – отвалилась крышка, потому что она и не была прикреплена. Весь перец оказался в салате. Вышибалы радостно приподнялись. Петров, не меняясь в лице, доел весь перец с редкими вкраплениями овощей, и расплатился. Даже на чай оставил. Потом ушел.
На остановке грузовика, выполнявшего роль автобуса, майор долго отплевывался и ел снег. Потом хотел было прополоскать рот водкой, но вспомнил, что сменял ее на тельняшку. Выругался. Ну, что же. По крайней мере, память о неудачной поездке, подумал он, и почувствовал мягкий толчок в плечо.
Это подъезжал, скользя по снегу и льду, рейсовый грузовик…
ххх
Наступил 88 год, и майору Петрову уже не нужно было ломать голову над тем, как потратить свои лишние деньги. У него их попросту не осталось. Цены росли, а продукты из магазинов исчезли. Вернее, из магазина. В гарнизоне ведь был всего один магазин, где из еды оставались только белый хлеб и ненастоящий березовый сок из сахара и воды. Офицеры ходили мрачные и угрюмые. Их жены нервничали. Солдаты недоедали, и от этого офицеры были еще более мрачные. Один Петров – деклассированный элемент – не ощущал никаких особых перемен. Проверял себе кочегарку – угля тогда еще было много, и завозили его вовремя, – да выпивал каждый вечер свою бутылку водки или одеколона, а то и спирта, после чего смотрел первый кабельный канал. Особенно Петров любил фильмы про рестлеров. Тогда еще никто не понял, что это борьба понарошку, и майор мечтал, что когда-нибудь получит право уехать в яркую, цветную страну Америку, и сможет заняться там рестлингом. А пока все было черно-белым, и Америка тоже, потому что телевизор у Петрова был черно-белый.
– Купишь хлеба? – спросил его как-то солдат у магазина.
– Э? – спросил Петров.
– С каких это я тебе буду что покупать? – спросил он.
– Да нет, на мои деньги, – сказал солдат.
– Так купишь хлеба? – повторил свою просьбу солдат, и протянул мелочь.
Петров удивился. Но взял мелочь, и пошел в магазин, тем более, что давно туда собирался. Взял две булки хлеба для себя и собрался купить третью для солдата.
– Больше двух в руки не даем, – сказала продавщица.
Так Петров узнал о существовании дефицита. И о том, что солдатам в гарнизонном магазине запретили продавать продукты. От этого служивые упали духом, и, поскольку большинство из них были выходцами с южных окраин – в Советском Союзе полагалось слать с одной окраины на другую, – решились даже на митинги и выступления. Но командование части, постреляв в воздух, и посадив в холодную самых беспокойных, добилось спокойствия и порядка. Одному из самых беспокойных – тот был армянин, – выбили глаз утюгом в качестве профилактики. Тогда в части, на случай повторного бунта солдатни, каждому офицеру раздали патроны. Единственный, кому не дали ничего, был майор Петров. Мрачные сопки Заполярья глядели на гарнизон с угрозой. В свете окон домов майору Петрову чудилось что-то жалкое и просящее. Гарнизон был похож на жалкую куропатку, а Заполярье – на большую, неумолимую, полярную сову. Все рушилось и трещало. Цивилизация отступала. Телеграммы и письма с Большой Земли – речь шла о городе-фантоме, Мурманске, – шли все реже. Поезд шел теперь от Мурманска до Печенги на два дня, как раньше, а неделю. О гарнизонах вроде луостарского речь вообще не шла. А уж тем более, о таких отщепенцах как майор Петров.
Рано или поздно нам конец, понял он.
ххх
Летом 1988 года Маша, дочка спившегося офицера Золотарева, стала давать школьникам и солдатам за бутылку сока и булочку. Все бы ничего, но у нее, во время профилактического осмотра, нашли вшей! Детей из поселка возили в школу в городке Корзуново – он был совсем рядом, всего три часа пути, десять километров, – в одном автобусе, и родители возмутились. Так что Машка первой перестала ходить в школу, начала околачиваться по гарнизону, и давать солдатне за сок и булочку. Это было немало. Маша была не очень чистой, но смышленой, отец ее давно и крепко пил, но до воровства, как майор Петров, не опустился, так что на службу ему ходить еще разрешали. Он, вероятно, даже испытывал нечто вроде гордости. Ведь его дочь Мария стала первым деклассированным элементом этого уголка Советского Союза.
– Как Бродский, сука, тунеядка моя, – говорил он.
После чего избивал дочь за то, что курвится, а потом трахал, если был не очень пьян. Крики Марии доносились до всех уголков гарнизона, несмотря на то, что окна завешивали одеялами – это был единственный способ остановить тусклый, ползучий свет наступившего полярного дня. Наутро офицер Золотарев шел на службу. Дети ехали в Корзуново на автобусе, а Машка выходила к части, и стояла там у забора. Майор Петров, проходя мимо, выразительно посмотрел на нее и щелкнул пальцем по горлу. Мария, не чуждая удовольствий, кивнула и пошла за ним. В квартире с открытыми окнами – а топили так жарко, что окна были везде и всегда распахнутыми, вот вам и парадоксы позднего СССР, – Мария разделась и мелькнула смуглым телом к кровати. Майор Петров не спеша тоже разделся, залез в постель, потыкался наугад, пока Мария, терпеливо и со вздохом, не направила мужчину куда надо. После этого они, – говоря языком Маши, – немножечко поебались. Потом выпили бутылку водки. Потом майору Петрову снова захотелось поебаться, но Маше уже пора было домой, встречать отца. Так что они условились на следующий день. Постепенно Маша перебралась к Петрову. Отец ее не возражал, потому что в мире реальности оставался все реже. В старые времена майору не миновать бы встречи с милицией. Но в конце 80—хх на такие мелочи не обращали внимания.
