— Неплохой пример трудностей взаимопонимания. Получается, что договориться вовсе не так просто, как кажется начальству там на Земле.

— Да, это верно. — Сверкающие глаза Эла переместились на Армстронга, который стоял возле шлюза, облокотившись на пушку. — Сейчас твоя вахта?

— До полуночи — моя, а потом заступает Келли.

Назначать Келли нести вахту у пушки показалось мне довольно глупым. Этот с головы до ног покрытый татуировками тип никогда не расставался с четырехфутовым гаечным ключом и в любой критической ситуации предпочитал пускать в ход именно указанный инструмент, а вовсе не какую-то там новомодную скорострельную восьмиствольную пушку или игольный излучатель. Ходили слухи, что он даже во время венчания не выпускал из рук ненаглядную железку и будто его жена пыталась развестись с ним на том основании, что вышеозначенный предмет действует ей на нервы. Лично же я считал, что Келли — это просто неандерталец, которого волею судеб занесло не в то время.

— Ладно, лучше не будем рисковать и задраим люк, — решил Эл. — Черт с ним, со свежим воздухом.

Это было типично для него, и именно из-за таких вот вещей он всегда и казался самым настоящим человеком. Сейчас он упомянул свежий воздух так, будто сам его употреблял. Но то, как обыденно это в его устах звучало, заставляло забыть о том, что с того самого дня, когда старый Кнуд Йохансен поставил его на ноги и включил, он не сделал ни вздоха.

— Пожалуй, пора закрывать. — С этими словами он повернулся спиной к царящему снаружи мраку и двинулся обратно в корабль.

В этот момент откуда-то снизу послышался певучий голос:

— Ноу байдерс!

Эл остановился как вкопанный. Прямо под люком послышался топот ног. Затем в шлюз влетело что-то круглое и блестящее, пролетело над левым плечом Эла и разбилось о пушку. При этом на пол выплеснулась золотистая и очень летучая жидкость, которая почти мгновенно испарилась. Эл мгновенно обернулся и стал вглядываться в темноту. Удивленный Армстронг отскочил к стене и протянул руку к кнопке тревоги. Но до кнопки он так и не дотянулся. Внезапно замерев, он начал сползать вниз по стене и растянулся на полу, будто его оглушили чем-то тяжелым.

Выхватив излучатель, я начал осторожно продвигаться вперед — туда, где на фоне темноты маячила могучая фигура Эла. Конечно, это было ошибкой с моей стороны: сначала все же следовало нажать эту дурацкую кнопку. Стоило мне сделать всего три шага, и ядовитая дрянь из разбившегося шара шарахнула меня по мозгам точно так же, как и Армстронга. Очертания фигуры Эла вдруг расплылись у меня перед глазами, подобно мыльному пузырю, становясь все больше и больше, наконец пузырь лопнул, я рухнул навзничь, и перед глазами у меня все померкло.

Даже не знаю, сколько я так пролежал, потому что, когда я открыл глаза, в голове у меня сохранились смутные воспоминания о какой-то суете, криках и топоте ног вблизи моего неподвижного тела. Похоже, пока я валялся в беспамятстве, вокруг что-то происходило. Я лежал на влажной от ночной росы траве. Совсем неподалеку виднелась опушка барабанящего леса, а с ночного неба на меня равнодушно взирали звезды. Я был спеленут, как египетская мумия. С одной стороны от меня лежала мумия Джепсон, а с другой — мумия Армстронг. Дальше лежало еще несколько человек, обездвиженных таким же способом.

В трехстах или четырехстах ярдах от нас ночную тишину то и дело взрывали звуки сердитых голосов: смесь земных ругательств и непривычно певучих фраз аборигенов. Как раз в той стороне находился «Марафон», но его самого в темноте видно не было, а выделялось только освещенное отверстие люка. Светлое пятно то и дело мигало, — видимо, там происходила какая-то возня. Раз или два свет ненадолго вообще заслоняли чьи-то очень широкие спины.

Джепсон преспокойно храпел, будто отдыхал воскресным полднем у родных пенат, зато Армстронг уже полностью пришел в себя и понял, что единственным его свободным органом остался рот. Он сразу решил использовать и его, и вернувшееся сознание. Подкатившись к Блейну, он начал зубами развязывать его путы. Из темноты к нему тут же приблизилась тень, похожая на человеческую, и резко взмахнула над ним рукой.

Армстронг снова затих. К этому времени мои глаза уже достаточно привыкли к темноте, и я различил неподалеку еще несколько фигур, почти незаметных из-за темноты. После этого я успокоился, решил, что пока лучше побыть паинькой, и продолжал лежать неподвижно, недобрыми словами поминая про себя Макналти, «Марафон», старика Флетнера, который придумал этот корабль, а заодно и всех тех идиотов, которые поддержали его и морально, и материально.

Меня и раньше частенько преследовало чувство, что все они рано или поздно сведут меня в могилу, а теперь были все основания считать, что нехорошие предчувствия сбываются.

Где-то глубоко в моем сознании тоненький сварливый голосок вдруг пропищал: «Слышь, сержант, а помнишь — ты обещал своей матушке больше не ругаться? Помнишь, как ты однажды получил от венерианского гуппи в обмен на банку сгущенки самоцветный опал величиной с башенные часы? Так что лучше покайся, сержант, пока еще есть время!»

Так я лежал и пытался припомнить все дурные поступки, которые когда-либо совершал. А тем временем там, у корабля, где мелькал то и дело свет, голоса аборигенов становились все громче и громче, а голоса наших в конце концов затихли. То и дело слышалось, как там разбивается что-то хрупкое.

Появилось еще несколько смутных фигур, которые принесли еще несколько тел, бросили их на траву и снова растворились во тьме. Я бы с удовольствием пересчитал лежащих спеленутыми на траве людей, но из-за темноты это было практически невозможно. Люди, которых только что принесли, находились без сознания, но очень скоро начали приходить в себя. Я сразу узнал сердитый голос Бренанда и астматическое дыхание капитана.

Как раз когда сражение закончилось, из-за облаков выглянула холодная голубая звезда. Воцарившаяся тишина казалась просто ужасной: ее нарушали только шорох множества босых ног по траве да непрекращающиеся барабанные удары, доносящиеся со стороны леса.

Постепенно вокруг нас собралось довольно много аборигенов. Они буквально заполнили всю поляну. Чьи-то руки подняли меня, проверили прочность пут, плюхнули в плетеный гамак и куда-то понесли. Я чувствовал себя добытым на охоте кабаном, которого на шесте несут к костру носильщики-туземцы. Интересно, простит ли мне Господь тот случай с лопухом-гуппи?

Караван вступил в лес. Несли меня головой вперед. Позади тащили еще один гамак, и я скорее чувствовал, чем видел, что за ним следуют и другие.

Сардиной, плывущей за мной, был Джепсон. Он покачивался в воздухе и громко жаловался на судьбу, которая связала его по рукам и ногам, стояло ему высадиться на эту планету. Не будучи лично знаком с астрономом, который выбрал для исследования именно этот мир, он проклинал его такими словами, которых устыдился бы любой уважающий себя человек, да к тому же то и дело извергал целый шлейф разных неблагозвучных эпитетов.

Осторожно обогнув одно из едва видимых деревьев, наша процессия отважно нырнула под следующее, обошла третье и четвертое. Как туземцы отличали одно дерево от другого при таком паршивом освещении, было выше моего понимания.

Только мы забрались в самую чащобу, как позади нас на поляне раздался оглушительный грохот и в ночное небо взвился высоченный столб пламени.

Даже оно в этом мире выглядело зеленоватым. Наш караван остановился. Тут же жалобно запищали две или три сотни туземных голосов: писк начался где-то за моей головой и прошел по всей цепочке.

Они взорвали «Марафон», подумал я. Ну что ж, всему когда-нибудь приходит конец, в том числе и моей призрачной надежде вернуться домой.

Но писк и щебет затихли сразу же, как только вслед за столбом пламени с поляны донесся сотрясающий землю рев. Мой гамак начал раскачиваться, поскольку носильщики, видимо, растерялись от испуга и готовы были уронить его на землю.

Затем они вдруг припустили вперед так быстро, что я глазам своим не верил. Я чуть ли не летел по воздуху, то и дело огибая огромные деревья, а порой вдруг резко сворачивая в сторону от каких-то зарослей, и вовсе не похожих на деревья. Сердце мое ушло в пятки.