— Отлично. У меня восемь внуков.

— Боже правый!

Она в самом деле осталась последним человеком в Ларедо в возрасте старше двадцати пяти, который еще не имел детей. Она и Сара Луиз Бейнар-Конеско, но лишь потому, что мистер Конеско гостил в Сан-Квентине.

— А у меня нет ни одного, — проворчал Клайв из-за спины Сэйди.

Отец поэтому все время раздражался? Потому что она не нарожала ему шестерых внуков? А каким было его оправдание, когда ей было двенадцать?

— Раньше ты не заговаривал о внуках.

— Не думал, что должен.

— Ну, оставлю вас пообщаться, — сказала Сэйди и сбежала.

Вторую часть дня она провела, занимаясь таким волнующим делом, как ремонт машины. Еще посчастливилось найти парикмахерскую, которая выглядела почти приличной, и Сэйди записалась на покраску корней. Затем вернулась в госпиталь взглянуть на отца, а потом отправилась домой, поужинала с работниками ранчо и рассказала им, как шло выздоровление Клайва.

А вечером смотрела телевизор, лежа в постели. Бессмысленные реалити-шоу с людьми, чья жизнь была в разы отстойней, чем ее. Так что удавалось не думать о том, что собственная отстойная жизнь реальна.

Лопасти вентилятора на потолке шевелили ночной воздух, холодящий обнаженную грудь Винса, который медленно размеренно дышал. Он спал на двуспальной кровати в комнате для гостей дома Лоралин, построенного в стиле ранчо из семидесятых. Но в своем сне Винс снова вернулся в Ирак. Обратно в большую кабину «Геркулеса C–130», перевозившего оставшиеся боеприпасы отряда. Винс, экипированный в легкое обмундирование, хаки и штурмовые ботинки «Окли», устроил свое усталое тело в гамаке. За несколько часов до этого Хэйвен, получив приказ присоединиться к пятому отряду на базе США в Бахрейне, перекрывал пути отхода в операции по захвату лидеров террористов в Багдаде. Чем больше террористов они окружали, тем больше, казалось, выскакивало им на смену. Аль Каида, талибаны, сунниты, шииты и еще полсотни других повстанческих группировок, переполненные ненавистью и фанатизмом и стремящиеся убить американских солдат, неважно, сколько невинных гражданских попадется на этом пути.

— Хэйвен, ты паршивый сукин сын. Что ты здесь делаешь? Дрочишь?

Винс узнал голос, распахнул глаза и повернул голову к лысому спецназовцу, что втиснулся в гамак напротив.

— Жаль тебя разочаровывать, грязная шлюшка, но я закончил все свои дела.

Уилсон покачал головой:

— Да, я слышал об этом деле со складом утром.

Винс вздрогнул. Его и трех других «котиков» послали обезвредить склад повстанческих боеприпасов, взорвав тот к чертям собачьим. У отряда было время, чтобы подождать специалиста-подрывника, и склад казался небольшим, по крайней мере, так они считали. Поэтому разместили свою взрывчатку и поджигали здание снова и снова. Бетон, пыль и обломки падали с неба несколько минут.

— Возможно, мы недооценили взрывчатку, которую заложили.

Вообще-то, они не знали о потайной комнате под этим бетонным зданием, полной гранат и бомб, пока не взорвали ее. Огненное облако становилось все больше и больше, и отряду «котиков» пришлось спасаться в поисках укрытия. Никто не хотел говорить об этой оплошности. Им просто чертовски повезло, что все вернулись домой и никто не пострадал.

Уилсон рассмеялся:

— Здесь достаточно взрывчатки, чтобы отправить нас на небеса.

Он был лейтенантом, чертовски умным и королем цитат из фильмов. Винс давно не видел Пита и был очень рад встретиться с другом.

— О, да!

Они вместе проходили подготовку, чуть не утонули и позволили инструктору Доэрти сожрать их с потрохами. Винс стоял рядом с Уилсоном, когда на их парадную форму прикрепляли значки «морских котиков». И Винс стоял рядом с Питом, когда тот женился на своей школьной любви. Этот брак распался через пять лет, и Винс был рядом, чтобы помочь приятелю утопить свое горе в бутылке. Развод — правило военной жизни, и действующие «морские котики» не были исключением.

Погрузочный трап поднялся, и пилот завел двигатель большого турбовинтового грузового самолета, наполняя котловину грохотом стали и лошадиных сил и кладя конец их беседе.

Винс уснул где-то над Оманским заливом. Последний спокойный сон в его жизни. Когда «Геркулес» приземлился в Баграме, жизнь Винса изменилась навечно совершенно непредсказуемым образом.

И теперь его жизнь изменилась, но сон оставался все тем же. Он начинался в горах Хинду Куш. Винс и парни на обычном задании. Затем сон менялся. Винс, нагруженный количеством боеприпасов достаточным, чтобы проложить себе дорогу в любой талибской драке, пытался найти укрытие. В конце концов, он оказывался на коленях, склонившись над Уилсоном. Голова кружилась и звенела, желудок скручивало тошнотой, черные точки перед глазами затемняли зрение, пока Винс ритмично надавливал на грудь лучшего друга и вдувал ему в легкие воздух. Легкоузнаваемое завывание воздушных орудий США, визг моторов, грохот и вздымавшаяся пыль песчаной бури. Земля дрожала — военные взрывали к чертовой матери склоны и впадины гор Хинду Куш. С рук Винса текла кровь, пока он делал массаж сердца и искусственное дыхание и наблюдал, как из глаз Пита уходит жизнь.

Винс проснулся. Он, глотая воздух и чувствуя, как пульсирует кровь в голове, так же как в тот адский день в Хинду Куш, стоял в каком-то месте совершенно дезориентированный с широко открытыми глазами. Где же он? В комнате. Вдалеке горел уличный фонарь, в кулаках Винс сжимал кружевную занавеску.

— Ты в порядке, Винс? Я слышала грохот.

Он открыл рот, но сумел выдавить только прерывистый хрип. С усилием сглотнул.

— Да. — Винс сосредоточился на том, чтобы разжать трясущиеся кулаки, и занавеска упала на пол. Тонкая перекладина тихонько лязгнула.

— Что это было?

— Ничего. Все в порядке.

— Кто-то лез к тебе в окно? Если так, то пусть она воспользуется дверью.

Это объясняло, почему тетушка не выломала дверь в его комнату.

— Здесь нет никого, кроме меня. Спокойной ночи, тетя Лоралин.

— Ну, спокойной ночи.

Винс потер лицо ладонями и сел на слишком маленькую, слишком вычурную кровать. Ему уже давненько не снился этот сон. Несколько лет. Военный психиатр как-то сказал Винсу, что определенные вещи могут спровоцировать пост-травматический синдром. Перемены и неуверенность были одними из самых вероятных причин.

Винсент Хэйвен был «морским котиком». У него не было пост-травматического синдрома. Он не был дерганым или нервным, или угрюмым. У него был повторяющийся кошмар.

Один.

И все.

Тот психиатр также сказал, что Винс подавляет свои чувства. И что как только он начнет чувствовать по-настоящему, то исцелится.

«Чувствовать, чтобы исцелиться», — вот любимое выражение того психиатра.

Ну и в задницу все это. Винсу не нужно ни от чего исцеляться. Он в порядке.

Каждый год во вторую субботу апреля День основателей в Ловетте начинался в девять утра парадом. Каждый год каждая действующая Королева змей ехала на огромной гремучей змее, сделанной из ткани и туалетной бумаги. Большая голова и украшенные блестками глаза змеи обозревали толпу, а раздвоенный язык мелькал в утреннем воздухе. Королева сидела на вершине скрученного кольцами тела, приветствуя жителей и гостей Ловетта с таким энтузиазмом, будто была Королевой роз, ехавшей по бульвару Колорадо в Пасадене.

В этом году платформа катилась по Мейн-стрит за классической «Шеви Ф-10» тысяча девятьсот шестидесятого года, предоставленной реставраторами из «Парриш Американ Классик». Вторая машина ехала позади платформы. Двадцатитрехлетний Натан Парриш вел полностью отреставрированный «Камаро» тысяча девятьсот семьдесят третьего года выпуска, чей мощный восьмицилиндровый двигатель в триста восемьдесят три лошадиных силы грохотал в утреннем воздухе и сотрясал змею так, что ее язык выпал где-то на Двенадцатой улице. Сзади, сразу за машиной, вдыхая выхлопные газы, маршировал оркестр средней школы Ловетта, исполняя «Желтую розу Техаса», пока танцоры трясли своими блестками и бахромой.