Хотя сдать ведь тоже можно по-разному. Например, когда Абдул начал себя резать, я же не мог смотреть, как он в Мекку отчаливает. Пришлось охрану вызвать. Другое дело донести про драку в туалете или что кто-то пронес траву со свидания. Это уже не прощается, за это и убить могут.

С дежурными по столовой нужно осторожно. Бывают нормальные: с мужиком, который у начальника тюрьмы убирается, о чем хочешь поговорить можно, старые зеки даже врага никогда не продадут. Подозрительно бывает, когда молодого вдруг назначают в столовую, или дают лишние свидания, или переводят на мягкий режим содержания. При таких лучше особо не трепаться.

Этот новый, Уоллес, на воле кого-то сдал. Дело было в Бристоле, поэтому его перевели к нам, подальше. Хотя от Бристоля до нас сейчас пять минут на машине. И посадить его умудрились через стенку от мужика из его же района. Мужик работал на перекупщика машин и погорел, а до того сидел за квартирные, и сдал его как раз Уоллес.

Они его держали в общем крыле, не отдельно, так что никто бы не догадался, если бы они ему так с соседом не удружили. Уоллес как его увидел, надо думать, с жизнью попрощался.

В четверг мы его на общем часе обработали. По радио шел хит-парад, ничего не слышно. Встретили в сортире и раскатали по полной.

Три зуба выбили, нос сломали. Кто-то ему челюсть разнес, пришлось проволокой зашивать. Теперь полтора месяца так ходить будет. Я-то особо не рвался: мне скоро выходить, прибавка к сроку мне не нужна. Но и отказаться нельзя: народ уважать перестанет. Короче говоря, я его тоже пнул пару раз. Его только после отбоя нашли. Он, между прочим, до сих пор в больнице прохлаждается на народные деньги, так что ему теперь тоже нормально.

На него, в общем, зла-то никто не держит, просто с тюрьмой у него незадачка вышла. Пришлось его малость поучить.

Вот с карасями сложнее. Тут ведь кого только нет: насильники, растлители, маньяки, которые детей убивают. До этих приходится как-то добираться. Хотя желающих полно: у нас тут полно народу сидит за тяжкие телесные. В общем, бить-то необязательно. Можно дерьма в тарелку подложить или в чай налить для аромата. Охране пофиг, они даже иногда нарочно их с нами оставляют, чтобы мы им мозги вправили.

Еще можно самому в изолятор напроситься за нарушение дисциплины. Иногда только так их и можно достать. Пошлешь охранника куда подальше, они это запишут, еще раз пошлешь или работать откажешься — в изолятор. Если подраться с охранником — вообще сто процентов, да еще и срок добавят. Правда, это уже лишнее, но зато до козлов дорвешься.

Изоляторов у нас два, даже три, если считать еще тот, который для отсроченных, так что можно выбрать. Либо штрафной — ни газет, ни книг, ни радио, ничего — жопа, короче говоря. Либо дисциплинарный — это как бы неофициально. Например, возьмут тебя, а доказать ничего не могут — тогда раз тебя и на несколько дней в дисциплинарный для профилактики. Там и радио, и газеты, и гулять иногда выводят. Даже иногда в общую комнату пускают. Правда, там одни стукачи с извращенцами. Зато, с другой стороны, их там бей не хочу, а за это тебя народ уважает.

Я этим тоже иногда промышлял. Был у нас тут один хмырь лет под пятьдесят — с ним круче всего получилось. Он говорил, что за кражу сидит, но нам охранники шепнули, что он девочек насиловал. Я дождался, когда его со свидания повели (тогда охранников не хватало), и дал ему в зубы как следует. Кровищи порядочно было, надо сказать. Главное — они тебе никогда не отвечают.

А с этим стукачом я не горел связываться. Мне выходить через две недели, из-за козла какого-то надбавку к сроку получать не хотелось. Повезло мне, что так обошлось. Они, как увидели тяжкие телесные, сразу вызвали копов, но те ничего не раскопали.

И вот оставалось мне, как я уже сказал, две недели, и тут ко мне подселили этого черного. Худющий и злой, как сволочь: вообще не жрал и молчал всю дорогу. По всем — полный дебил. Я бы так и решил, но он, когда пришел, огляделся, на меня посмотрел и говорит:

— Знаешь что?

— Что?

— Дурак ты.

Лег на койку и три дня молчал.

За три дня один раз отлил, и больше ничего. Это я точно знаю. Правда, он и не жрал ничего. Может, когда вообще не ешь, и в туалет не хочется? За все время один раз с койки слез — к толчку и обратно. В спортзал не пошел, в столовую не пошел, ведро выносить не стал. Я сидел смотрел, как у него щетина отрастает. У черных, кстати, вообще борода медленней растет. Даже если не считать время, которое каждый волос закручивается, — все равно.

На третий день я сходил, принес «Л'Экип». Смотрю, он глазами за мной следит. Лег, читаю. Он минуту где-то молчал, как обычно, потом говорит:

— Ты что же, по-французски можешь?

Я чуть с койки не упал.

— Да нет! Я так, картинки смотрю.

— Ну ни хрена! С интеллигентом посадили! В Африку поедешь со мной?

— Сегодня не могу: дел по горло.

— Ты особо-то не выеживайся, говори: поедешь или нет?

— Нет.

— Блин.

— Тебе сколько дали?

— Два.

— Только что?

— Ну да.

— Если хочешь досрочно выйти, давай есть начинай. Тут кто не жрет, не ссыт и молчит, как рыба об лед, — таких не любят. Здесь любят нормальных, которые обществу не угрожают. Говорить научишься, гадить начнешь — через год выйдешь, как нефиг делать.

— Сам-то давно?

— Шесть лет. Выхожу через две недели.

— За что?

— Человека убил.

— Нормально.

Этого вообще ничем не пробьешь.

— Ладно, Нельсон ты наш Мандела, зачем я тебе в Африке-то нужен?

— Переводчиком будешь.

— Переводчиком? Нет, ты уж извини, я что-то как-то зулусский в школе не учил. Способностей не было.

Он на меня так посмотрел — я думал, еще дня на три замолчит.

— В Африке по-французски говорят.

— Да ладно! Что это за страна такая, где по-французски говорят?

— Сенегал, — и даже глаза закрыл: типа это святое.

— Что еще за Сенегал? Баба твоя, что ли?

Он глаза открыл, ноги с кровати спустил — прямо расходился парень.

— Се-не-гал! Ты издеваешься, что ли?

— Нет.

Он тогда целую речь произнес.

— В Африке основной язык — французский, по-английски говорят только в нескольких отсталых районах. У меня там корни. Ты мне будешь переводить, пока мы не выучим настоящие африканские языки.

— И сколько на это все времени уйдет? У меня, вообще, дел-то много, народ со мной работать любит. Да, и как тебя звать-то, кстати?

— Слип. Два, может, три.

— Что «Слип»? Какие два-три?

— Звать меня Слип. Два-три года это все займет. Я хочу своих предков найти.

— Слип — это что, французское имя?

— Какое французское? У меня отец с Ямайки, а мать из Гваделупы. Она до трех лет по-французски говорила, а потом все забыла. Она мне рассказывала, что у нее то бабка, не то прабабка была из Сенегала. Рабыня, наверное. Я хочу это все выяснить. Параллельно буду дела делать и предков искать.

— Дела, говоришь? А как у них там в Сенегале воруют? Так же, как здесь?

— Иди на хрен! Если ты там у брата моего украдешь, я тебе шланг отрежу!

— А как там жить, если не воровать?

— Компакты продавать будем! Знаешь, что там пока с компактами дефицит? И с компьютерами тоже. И одежды нормальной нет, как у нас в магазинах.

— Про магазины мне не надо рассказывать. Я по магазинам спец. Только думаешь, будут у тебя все это брать: диски, компы? Кому они там нужны в Африке?

— Так надо спрос создать! Ты что, Маркса не читал? Капитализм на том и стоит, что спрос создается и все своих братьев обдирают. Мне самому погано таким заниматься, но надо как-то предков-то найти. Запомни: производство основано не на удовлетворении потребностей, а на получении выгоды, и рабочие не могут использовать плоды своего труда. А мы с тобой используем!

Мне такой расклад понравился, только была одна загвоздка.

— Слушай, Слип.

— Да?

— А ты за что сидишь?