— Между прочим, когда Винни убили, там рядом «мерс» видели.

— И что? Да тут старых «мерсов» полно.

— Новый.

— И дальше?

— Мы номер записали. Нам кто-то позвонил и назвал номер. Пальцем показывать не буду, но тебе должно быть интересно…

— Ну и?

— Его и в Кэннинг-Тауне видели, и в Сильвертауне. И в Лаутоне тоже. Номер знаешь какой? К267 MML.

Пауза.

— Я ведь так просто… Мало ли, думаю, вдруг тебе интересно…

— А я вот думаю, что пусть лучше меня порежут, а я их все равно закрою. Отвали.

— Да я ведь, в общем, предупредить хотел. Чтобы ты не ждал, готовился. Думал, может, тебе пригодится…

Он мне еще так ручкой сделал, вроде как королева или мировой судья.

— Бывай.

Он пошел на выход, а все же знают, что он коп — народ его обходит, как будто наступить боятся.

У него еще волосы из ушей росли.

Скоро и мы пошли домой. Если Грант не наврал, значит, я знал, кто ездит на том «мерсе».

Рой Флауэрдью, мой адвокат.

Я всю дорогу бога поминал.

Флокс молчала.

Позвонил Рамизу с сотового.

— Рамиз, знаешь, кто тех троих навел?

— Кто?

— Рой! Адвокат мой. Он их привел. Он им все устроил.

— Ну ни хрена себе!

— Что делать будем?

— Ничего. Ничего не будем делать. Мы его тебе оставим. Ты с ним еще встречаться будешь?

— Вообще-то мы с ним не договаривались…

— Хорошо. Тогда сперва в Центре разберемся, а потом ты им вплотную займешься.

— Получается, вообще все на мне.

— Это бизнес, Ники.

— Блин, Рамиз… Ладно. Просто посоветоваться хотел, что делать.

— Ничего не делай. Посмотрим, как оно пойдет. Понял?

— Да.

Ну вот, теперь еще и Роем заниматься. Жизнь пошла тяжелая, все самому приходится делать.

Лег — спать не смог, всю ночь проворочался. Зато понял наконец, что мне тогда у Роя не понравилось. Во-первых, он спрашивал, кого я убить собираюсь, хотя это не его дело, а во-вторых, он про Тину вспомнил, что я с ней спал. А ведь Тина-то — это давно было, тогда еще у меня не он был, а миссис Меллоу. Откуда же он узнал? Вряд ли она ему это рассказала. Скорей всего, он знал, что я к ней ходил. Значит, за мной следили.

Так это Рой, сука, их привел. Понятно, с каких барышей у него стол в полкомнаты.

Вот, помню, когда мой отец уходил — вот это ночь была.

Козлина — это вроде отчима, а до него еще был мой настоящий отец.

Мне тогда было лет восемь, а Шарон совсем мелкая была. Сидим мы втроем с мамой в субботу в девять вечера, телек смотрим, наверно какого-нибудь «Крутого Уокера». Вваливается отец, пьяный в муку. Ну, никто на него внимания не обращает, дело обычное. Только непонятно, чего он так рано взыскался. Видно, деньги кончились.

— Пожрать дай.

Мать:

— В духовке стоит.

— Холодное все?

— Холодное. Ты бы еще попозже пришел.

— А ты, зараза, подогреть не могла?

Пошел, вернулся с тарелкой, говорит нам с Шарон: двигайтесь. Подвинулись, он сел, стал жрать. Потом говорит:

— Говно.

Все молчат. Тогда он говорит:

— А эти чего сидят? Совсем, что ли, сдурела, за детьми не смотришь? Ну-ка, встали, гаденыши, и спать пошли, живо! Вас завтра в школу не поднимешь.

Я мелкий был, а уже повякивал. Говорю ему:

— А мы в воскресную школу не ходим.

Он мне подзатыльник.

Мать:

— Ребенка не трогай, урод!

— Борзеют много. Пошли спать, я сказал! А ты у меня сейчас…

Повернулся, хотел ее ударить, а тут я:

— А ну руки убери, пидор недотраханный!

Что такое пидор, я тогда вообще не знал, да и в остальном, в общем, тоже слабо разбирался, честно-то говоря. Шарон разревелась, отец швырнул в мать тарелкой, снес с полочки какую-то фигню фарфоровую.

Дальше понеслось. Вообще, дело обычное, только в этот раз он уходить собрался:

— Все, ухожу! Не дом, а хрен знает что!

Мать кричит:

— К Мишель, что ли, собрался?

— Твое какое дело?

— Такое, что шлюха она!

— И шлюха! Зато с ней жить можно!

Нам с Шарон это все надоело, мы пошли второй телек смотреть. Они еще поорали, потом дверь грохнула, и он ушел.

Мать сперва поверить не могла. В воскресенье она даже не расстраивалась особо: хоть отдохнуть от него. А в понедельник с утра уже ревет, в обед забежали — ревет, совсем из школы пришли — все еще хлюпает. Смотрим: ужина нет, мы сразу права качать. Потом пришла ее подружка Лайла, они сели и стали хором плакать. Потом мать собралась идти к той бабе его забирать. Лайла ее отговаривала, но она все равно пошла, хотела с этой Мишель разобраться. Ничего не вышло, естественно. Отец потом еще пару раз заходил вещи забрать: комбинезон, пластинки с Элвисом Пресли, но с матерью они больше не разговаривали.

Он потом с нами встречался иногда. Родители разводились по суду, поэтому сперва приходила тетка из соцобеспечения, какие-то там вопросы задавала, а потом он нас вел на ярмарку или в Макдональдс. Он приезжал и ждал на углу. Мама нас всегда наряжала как на праздник, чтобы он не думал, что мы без его алиментов подыхаем. А он ей назло нам гамбургеров, коктейлей всяких накупал, мы по глупости объедались, а нас потом дома рвало. Но, в общем, оно того стоило.

Иногда он нас водил к своей девке, как ее мать называла. Та все улыбалась: кока-кола с мороженым, все дела, но все равно понятно было, что мы ей нафиг не нужны. Хотя он нас к ней не так уж часто и водил. Потом он уже и сам стал реже приходить, хотя мы его ждали, сидели одетые. Потом мама перестала нас заранее одевать, а потом вообще все прекратилось.

Мы с ним теперь иногда в барах пересекаемся, он все пытается со мной мужские разговоры вести. Поздновато спохватился. От той девицы он ушел (или она его бортанула — там каждый по-своему рассказывает). Теперь он вроде бы с какой-то в Стратфорде живет. Повезло тетке. Надеюсь, у нее хоть микроволновка есть.

Потом мать, естественно, завела себе мужика.

Не сразу, правда, через несколько месяцев. Недели две проплакала: мол, надоела, выкинули ее на помойку, кому она нужна и все прочее. Потом Лайла вытащила ее в бинго-клуб, потом в бар проветриться. В первый раз она так психовала, что ее стошнило перед выходом. Все спрашивала, как она выглядит, боялась, что ее там за центровую примут. Первое время они там с Лайлой только портвейн с лимоном глушили, и больше ничего. Потом вдруг в пятницу является Козлина.

Причем вид такой, как будто его тоже перед выходом вырвало. Это уже потом только выяснилось, что он всегда такой.

Мы-то знали, что-то намечается: мать часа полтора в ванной сидела. Потом звонок в дверь, Шарон бегом открывать, а там этот хроник — худой, как из Освенцима, и мировая скорбь на морде.

Шарон кричит:

— Мам, тут какой-то доход пришел.

Ушли они.

Он с ней нормально обращался, по барам водил, не бил никогда. Не знаю уж, о чем они там говорили, я лично ничего, кроме «пальто» и «чай», не слышал. Мама сперва все понять не могла: почему он ее не бьет. Думала, что-то не так. Потом привыкла.

Потом, если на улице было холодно, он стал по вечерам у нас сидеть. Мы с Шарон как ни зайдем, они какое-нибудь «Роковое влечение» смотрят. И красные оба, как будто они там невесть чем занимаются.

Потом он повадился садиться в отцовское кресло.

— Ты, жирдяй, это отцово кресло. Слезай давай.

Он пересел, а мать говорит:

— Ники, не обижай Генри, он хороший человек.

Ни фига себе хороший! Генри тоже!

Потом как-то она нас с Шарон позвала, наверно, хотела рассказать, какой он хороший, водит ее везде, не бьет и так далее.

И тут я заявляю:

— А в постели-то он как? Ничего?

Я это в школе слышал, хотел блеснуть. Мама шутку не оценила, дала мне по уху, и на том разговор окончился.

Он, конечно, тоже женатый был, пристрастился по ночам видик смотреть. Потом жена его выперла: надо думать, ей на мебель пялиться было интереснее, чем с ним беседы вести. По воскресеньям он таскал своих детей на прогулки вдоль канала. Как уж они там развлекались, не знаю. Может, деревья считали.