– В мойку шагом марш!

Салаги сгрудились у выхода. Сержант быстро отогнал их к центру зала. Шутько схватил первый попавшийся тазик полный ледяной водицы и с размаха окатил нерешительную толпу. С криками и визгами курсы рассыпались по залу. Сержант окатил из тазика каждый угол, а потом разрешил выходить по одному.

Офицер разрешил разбирать обмундирование. Сидевший ближе Кирюха ухватил наугад шесть комплектов. Лёха успел взять только два, 52 и 46 размера. Оба ему не подходили.

– Бери, – Кирюха подал ему комплект со штампом: «48» рост «2». – То, что надо. У меня такой уже есть.

– А может, эту потемнее взять? – Лёхе понравилась стекляшка.

– Не видишь, таких меньше? В глаза бросаться будем, – деловито отшил Кирюха, бросая на скамью оставшиеся комплекты.

Надевая форму, Лёха забыл про пилотку. Он не расстроился, 59 размер неходовой. В самом деле, на столе лежало ещё четыре пилотки. Одна 58-го размера, подошла впору.

Осталось подобрать сапоги, благо портянки все одинаково землистого цвета.

– Важно взять на размер побольше, – советовали отслужившие пацаны со двора, – не то ноги с непривычки собьёшь.

Лёха уцепил пару сорокового размера. В суете, он не заметил, что сидит на схваченном второпях комплекте обмундирования, размера 52, роста первого. Об этом напомнил удручённый Дюдюсь. Ссутулившийся и согбенный в три погибели, он не стал нисколько ниже. Длинные руки, опущенные почти до сапог, разорванные на заднице трусы, майка до пупа, да крохотная пилотка. Другой одежды курсант не имел. Опасливо озираясь, он искал большими влажными глазами хэбушку.

– Тебе только галстука не хватает! Иди сюда, земляк! – позвал его Лёха. – У меня тут есть кое-что. Если не понравится, ты не обессудь, другого не имею!

– Спасибо огромное! – сердечно поблагодарил Дюдюсь и поспешил одеться. Лямки на штанах пришлось распустить – в сапогах не видно. С хэбушкой было сложнее: рукава еле застегнулись на предплечьях, а плечи свисали до предполагаемых бицепсов. Но запахнуться можно аж полтора раза! К счастью, полы хэбушки позволяли застегнуть на ней ремень. Эти мелочи, включая смех сослуживцев, не могли омрачить радость Дюдюся. Он, глупо улыбаясь, присел рядом со своим благодетелем.

– Пошёл отсюда, козёл! И поживее! – рявкнул на него Кирюха.

Понурившись, Дюдюсь отошёл в уголок.

– Зачем ты его прогнал? – не понял Лёха.

– Пускай даже близко не показывается. Известно, с кем поведёшься, от того и наберёшься!

– Это как?

– Молча! Нас такими же посчитают. Помнишь тушёнку?

– Так ведь, Мухи нет.

– Есть только осы да шмели! Распускаться нельзя, – продолжил поучения Кирюха. – Не успеешь оглянуться, как растопчут!

Ничего не поняв, Лёха тактично промолчал.

Деньги и документы вернули каждому без путаницы. Память у ротного оказалась отменной.

– Строиться на улице!

– Шагом марш в казарму!

В первом подъезде кирпичного четырёхэтажного здания располагалась вторая рота, соответственно, на втором этаже. В казарме окна однообразные и нет никаких балконов с прочими прибамбасами, характерными для гражданских строений.

После команды, разрешающей войти в расположение, Кирюха с Лёхой кинулись на лестницу первыми. «Места зашибать!» На втором этаже была широкая двустворчатая дверь. Лёха одним из первых, вслед за капитаном, заскочил внутрь. Прямо у входа стояла большая тумба с золочёным гербом СССР. На низком постаменте стоял младший сержант со штык-ножом, прицепленным к кожаному ремню. Увидев ротного, дневальный лихо отдал честь и проорал в пустой казарме:

– Смирно!

Пройдя по некрашеному деревянному полу, пахнувшему мастикой, новобранцы оказались на ЦП – центральном проходе. Он продолжался до самой стены с огромной картой СССР. По обе стороны ЦП потолок подпирали квадратные цементные колонны. За ними в четырёх прямоугольных площадях находились друхярусные солдатские кровати. Голые пружины холодно отливались в свете дня.

Курсантов рассадили на расставленные рядами по ЦП армейским табуретам, выкрашенным в защитный цвет. В крышке каждого выпилена щель в виде полумесяца.

Сержант вынес из каптёрки и раздал каждому бойцу по швейной игле. К ней прилагались погоны, петлицы и полоски белой ткани – подворотнички. На всех два огромных мотка ниток, чёрных и белых.

Курсанты прикрепили к петлицам эмблемы, золотистые танки с задранными кверху орудиями. Как и погоны с жёлтыми буквами С А, их следовало пришить к обмундированию. О назначении подворотничков мало кто догадывался. Шутько наглядно пояснил.

– Смотрите, – он взялся за свой ворот, отвернул белоснежную с палец толщиной, подшивку к воротничку. – Это сержантская подшива. А это ваш курсантский подворотничок! – сержант потянул двумя пальцами белую тряпичную полоску.

– Подшиваться каждый день, и белыми нитками!

Шутько сидел и ждал. Затем сходил в каптёрку и вынес оттуда банку с хлоркой и крышку мыльницы до половины заполненную водой.

– Зашились? – спросил сержант. Не дожидаясь ответа, продолжил: – Теперь будем клеймиться. Клеймо – это прямоугольник: шесть на два сантиметра, продольно разделённый на две части. В верхней пишется фамилия полностью, в нижней трети – номер военного билета.

– А зачем? – спросил рыжий боец, сидевший с краю рядом с Лёхой.

– А затем! Если тебя в бою разорвёт на части, на кусках хэбушки, штанов, пилотки, ремня или сапог останется клеймо. И командир будет знать, кто ты был и сообщит маме твоей, – сказал капитан без прежнего энтузиазма. Он устал торчать в казарме и хотел есть.

– Товарищ сержант! После обеда всех на политзанятия! – распорядился ротный и ушёл.

С помощью спичек на изнаночной стороне одежды, курсанты написали нужные данные. Хлорка на глазах оставляла выжженные неровные линии.

– Закончили. Теперь клеймить парадку!

– А её-то зачем? – недоумевал рыжий.

– Я уже объяснял тебе, – сквозь зубы процедил Шутько.

– А чё, в бой в парадной форме ходить что ли? Зачем клеймить-то?

– Смотри, зачем! – сержант обернул китель вокруг кулака.

Рыжий наклонился, но ничего не увидел. Удивиться он не успел. Сокрушающий удар в челюсть свалил непонятливого духа вместе с табуреткой.

– Тупорылый, падла! – сообщил сержант притихшим курсам. – Ещё служить не начал, а уже Устав нарушает!

Лёха удивлённо посмотрел на Кирюху, тот выразительно кивнул.

Служба по Уставу началась!

Учебные части готовят из курсантов солдат, способных к боевым действиям. Кто понимает это, никогда не спросит:

– Зачем нужна строевая подготовка?

В каждой воинской части есть открытая асфальтированная площадка, квадратура которой пропорциональна количеству солдат. В танковой учебке, куда попал Лёха Тальянкин, размеры площадки позволяли заниматься строевой подготовкой половине полка одновременно. Это плац, в переводе на немецкий.

Армия Пруссии давным-давно доказала: первейшей дисциплиной является муштра! Ничто так не развивает чувства единения толпы, как строй с одинаковым ходом.

– Левой!

– Левой! Раз, раз! Раз, два, три!

Растворение личности в общей массе придаёт походная песня, заученная до мозолей на языке.

Всё это в большей мере известно осеннему призыву. Летом в самую страду, строевой подготовке не уделяется достаточного внимания. И всё же, Лёхе повезло. Пока полк полностью не укомплектовался личным составом, новобранцы потоптали плац в своё удовольствие. Тальянкину поначалу нравилось лихо разворачиваться, щёлкая каблуками кирзачей и печатать шаг по команде:

– Строевы-ым, марш!

Строевая подготовка началась с утреннего марша к полигону. Курсантов нужно было ознакомить с местом обучения воинской специальности. После завтрака рота бодро зашагала по каменистой пыльной дороге, вдребезги расколоченной гусеницами танков. Командовал сам ротный. Хмурый, невыспавшийся или непроспавшийся. Приподнятое настроение, казалось, навсегда покинуло его.