— Чего хмурый такой?
— Устал воевать, достало всё. Пустота в душе, боюсь, если снова в бой — первая «дура» или осколок шальной, все мои.
— Э! Все боятся, ведь не праздник там. А вот пусто, это плохо. На труса ты не похож, Роша. Трус, он по другому боится, я тоже воевал, сам видел.
— Да не понял ты, брат. Амеров я не боюсь, эти твари со мной ещё не рассчитались, с них должок. Я не хочу больше друзей хоронить… устал в душе их смерть носить. Даже мимолётных знакомых не хочу зарывать в воронки, щебнем в развалинах заваливать трупы своих не хочу. Ломко всё вокруг, страшно и… пусто.
— У нас говорят так: не бойся, когда боится трус, с него что возьмёшь; Бойся, если сильного человека опутал страх. Если боится сильный, значит впереди совсем плохо.
— А у вас не говорят, что делать сильному, как побороть страх?
Таджик снова глубоко затянулся и выпустив вниз струю сизовато-белого дыма без улыбки ответил сузив глаза до маленьких щёлок:
— Будь ты трусом, Роша, я сказал бы: пей водку, кури дурь. Но ты сильный, ты — аскер, по-вашему значит — воин. А воин не отгоняет страх, аскер ищет, свой страх в глазах врага. Они тоже боятся умереть, боятся нас с тобой, Роша. Заставь их сильнее бояться тебя, тогда пустота уйдёт. Но мы с американцами разные, они боятся только за себя. Твой страх, это боязнь подвести других, когда нельзя защитить всех. Мой дед ловил змей, тоже всегда сильно боялся. Но перед охотой всегда молился Аллаху, чтобы бог все его страхи поместил в гюрзу и дал деду сил её изловить. Всевышний брал страх деда и передавал его змее, та бросалась, но промахивалась и дед Али ловил её. Заставь свою змею испугаться, Роша, так и поймаешь свой страх…
Нашу беседу прервал короткий автомобильный гудок, потом к крыльцу резво подкатил и замер трофейный американский грузовик с тентованным кузовом. Чёрный комендантский номер с красной полосой наискосок говорил, что это за нами. Выходя на улицу, я часто видел трофейную технику, говорят, амеры бросали всё, когда отступали. Поднявшись и поблагодарив санитара за совет, я не оглядываясь запрыгнул в кузов. Тоска немного рассеялась, в памяти плотно засели слова Фархада и мне не терпелось воспользоваться его советом. Машина ехала быстро, нас подбрасывало на ухабах. Дороги всё ещё ремонтировали, город потихоньку поднимался из руин. Мельком я видел, что до окончания стройки ещё далеко, но часто, когда водила притормаживал на поворотах, удавалось рассмотреть многочисленные бригады рабочих в чёрных арестантских робах, всюду сновала дорожная техника. На посту у медсестёр был маленький телевизор и из выпусков местных новостей я знал, что это бывшие «зэка» из окрестных колоний. После начала войны их отловили кого смогли и заставили работать, запретив при этом переодеваться в гражданское. За ними никто явно не наблюдал, рабочим полагался паёк, а беглому — только пуля от первого же патруля. Видимо, кто мог уже отсеялся, остались те, кто не хотел воевать, но и разбойничать тоже по тем или иным причинам не мог.
Через полчаса относительно быстрой езды, машина остановилась. По звукам и отрывочным картинам виденным из кузова, стало понятно, что привезли на местный вокзал. Я спрыгнул вниз, осмотрелся, кругом опять развалины, но чуть в стороне, метрах в пятидесяти уже начиналась путаница железнодорожных путей. Из кабины вышел худой в годах майор, в мятой полевой форме с красным обветренным лицом. Простуженным голосом он дал команду к построению и зачитал приказ, с номерами частей в которые нас отправляли. Судя по номеру, парням-бурятам досталась какая-то инженерная часть, со мной опять всё без сюрпризов, судя по всему, воевать придётся в Приуралье. Мотострелковая бригада в которую я зачислен, была дислоцирована в районе станции Варгаши, что под Курганом. Оформлялось всё прямо тут у борта грузовика, майор сказал, что нас мало, а канцелярия сейчас занята потоком частей идущих на переформирование, так что не до нас. Ехать предстояло только до Красноярска, откуда к фронту всех перебрасывали по одному из трёх безопасных воздушных коридоров. К перрону тоже не пришлось идти, комендач по рации связался с кем-то из железнодорожников, отведя нашу пёструю компанию к стрелке. Через десять минут, натужно пыхтя подвалил состав и я неожиданно оказался в обычном плацкартном вагоне старого советского образца. Место мне досталось нижнее, а остальные три заняли какие-то новобранцы, судя по разговорам из тех, опять из беженцев. Всех местных давно уже отмобилизовали. Город стоял полупустой, женщин и детей по пути на вокзал видеть довелось только один раз. Время было обеденное, скинувшись, мы все вместе закусили консервами и удивительно вкусными солёными огурцами, которые выставил плотный черноволосый парень, купивший их у какой-то местной бабки. Соления были прошлогодние, в этом никто запасов сделать уже не успел. Ребята галдели о своём, распили бутылку самогонки, вынутую из-за пазухи долговязым студентом бежавшим аж из Нижнего Новгорода. Много я пить не стал, почти сразу же отвернулся к стенке и накрывшись курткой быстро задремал. Снов в обычном понимании я не вижу, полупрозрачные образы танцуют где-то на краю сознания, никогда их не запоминаю. Постоянно думал только о Лере и Мишке, за деда Чернова особого беспокойства не было, этот себя не забудет. Вспомнился разговор с замотанным до красных глаз «ВВшным» лейтенантом, который приходил в госпиталь, снимать показания, для установки личности и обстоятельств нахождения во вражеском тылу. Скрывать особо было нечего, ему я назвал свои настоящие фамилию и имя, рассказал где работал и как мы с напарником и водилой стали партизанить. Особо прицепился «вован» к разгрому авиабазы, выспрашивал, как это я сумел проникнуть на такой охраняемый объект и навести там шороху. Тут тоже скрывать особо не чего, я поведал дознавателю про пленного наёмника Матинелли, эмигранта-наёмника Краснова, обманутых им поклонников страйкбола и превращении кучки гражданских людей, по сути обычных туристов, в боевой партизанский отряд. Но вот после своего сидения в водонапорной башне я уже ничего не помнил, да лейтенант особо и не спрашивал как я оказался в госпитале. Без особой надежды, я спросил не известно ли ему чего о моих товарищах и Лере. Но дознаватель ничего про их судьбу толком не знал, а на запрос который я сделал уже после того как поправился окончательно, ответа дождаться не получилось. Надежда оставалась лишь на случайную встречу уже в действующей части, на войне всяко бывает. Был ещё дохлый вариант, что запрос мой могут перенаправить в канцелярию части. Кто знает, может то и отыщется.
Путь выдался долгий, соседи мои сменились несколько раз, от сухого пайка и консервов остались жалкие объедки. На каком-то полустанке удалось отоварить продуктовые карточки, так что учитывая мои малые потребности в еде, голодать не пришлось. Большую часть дороги я отсыпался, в разговоры с попутчиками особо не вступал, однако же и не сторонился. Через десять дней мы прибыли в Красноярск, но город тоже повидать не вышло, нас сразу же с вокзала погрузили в старый «пазик» и увезли на вновь отстроенную авиабазу в сорока километрах от города. Но смотреть в городе, как говорил местный сопровождающий старлей, пока особо не на что: города почти нет, кругом руины да новостройки. На базе меня и ещё человек двадцать опять пересчитали по головам, шлёпнули отметку местной комендатуры, в командировочное предписание и загнали в огромный зев «Руслана». В воздухе мелькнул мысль, что вот сейчас схлопочем под крыло ракету и рухнем вниз. Словно опережая мои мысли, по внутренней связи прошло сообщение. Приятный женский голос сказал, что самолёт идёт под прикрытием звена истребителей, а ан всём маршруте следования работают наземные системы ПВО. Потом девушка рассказала о парашютах в специальных креплениях по обоим бортам самолёта и о большом лётном опыте экипажа. Судя по зеленоватым лицам попутчиков, девушке никто на слово не поверил, однако я снова уснул, волноваться о неизбежном, это последнее дело. Так прошло часов пять, пока другой, шершавый от помех голос лётчика не сказал, что подлетаем. В гулком брюхе грузового самолёта, среди штабелей каких-то ящиков голос пилота прозвучал оглушительно. Однако же вместе с раздражением пришло и некое облегчение, что это корыто наконец-то приземлится на твёрдую землю.
