То, что при свете одной свечи выглядит как свитер с едва заметным узором, при свете нескольких оказывается свитером с леопардовой расцветкой. И поскольку он большой для меня, то везде собирается в складки и свисает.

То, что я приняла за темный шарф вокруг моей талии оказывается красным галстуком, а коричневые носки на самом деле являются несоответствующей парой из розового и фиолетового.

— Почему всем остальным можно выглядеть, будто они участники вечеринки поохотимся-на-зомби, а я должна переживать на счет моды?

Он не прекращает хихикать.

— Ты выглядишь, как леопардовый шарпей.

Я думаю о маленьких собачках, похожих на мопсов с большими складками кожи.

— Знаешь, ты пугаешь меня. Меня будет преследовать то, что меня обозвали морщинистой маленькой собакой в мои нежные семнадцать лет.

— Ага. Чувствительная девушка. Это показывает, какая ты есть, Пенрин. — Свет от камина смягчает его черты лица и согревает кожу. — Но если тебе нужен небольшой толчок для твоего нежного эго, то могу сказать, что ты великолепно выглядела с крыльями.

Внезапно я чувствую себя неловко.

— Спасибо… Наверное.

— Ты не хочешь выглядеть великолепно с крыльями?

— Боюсь, что это может стать предметом насмешек, что я, гм, похожа на морщинистую собаку с крылышками, но я же хороший человек или что-то такое, — я смотрю на потолок, пока размышляю об этом. — Ладно, это не смешно, получилась действительно плохая шутка.

— О, не беспокойся. Ты в безопасности, — уверяет он. — Я никогда никому не скажу, что ты хороший человек.

Я неодобрительно смотрю на него, и он хихикает над своим собственным комментарием. И в этот миг он снова становится тем же Раффи, которого я знала на дороге.

Мы нагреваем воду на газовой плите, которая все еще работает, если ты можешь зажечь ее спичкой.

После этого мы сидим у камина, попивая горячую воду из кружек, пока я рассказываю, что происходило со времени нашей последней встречи. Тепло такое приятное, что я хочу свернуться калачиком и уснуть.

— Где мой меч?

Я глубоко вздыхаю. Я не упоминала о сновидениях меча. Будет немного чересчур, если я признаюсь, что я совала нос в его жизнь.

— Мне пришлось оставить его в куче хлама на тридцать девятом пирсе в Сан-Франциско, когда меня поймали.

— Ты оставила ее?!

Я киваю.

— У меня не было выбора.

— Она не заслужила одиночества.

— Думаю, никто из нас не заслужил.

Мы встречаемся взглядами, и через меня пробегает электрический заряд.

— Она скучает по тебе, — шепотом говорю я.

— Правда? — его голос смягчается. Он так пристально вглядывается в мои глаза, что, клянусь, смотрит прямо мне в душу.

— Да, — тепло приливает к моим щекам. Я… — Она постоянно думала о тебе.

Свет от свечей мягко мерцает на линии его подбородка и губ.

— Ненавижу терять ее, — его голос теперь — низкое рычание. — Я и не осознавал, какую поддержку получил. — Он тянется и убирает мокрую прядь волос с моего лица. — Как опасно может быть привыкание.

Его взгляд приковывает меня к месту, и я не могу ни пошевелиться, ни вдохнуть.

— Может, девушка должна услышать это. Может, она тоже хочет быть с тобой, — слова сливаются в поспешном шепоте.

Он закрывает глаза и глубоко вдыхает. Качает головой.

— Этому не бывать.

— Почему?

— Правила. Традиции. Опасность. Со мной быть опасно.

— Опасно быть без тебя, — я ближе придвигаюсь к огню.

Он тянется и набрасывает одеяло мне на плечи.

— И все равно это не меняет правила.

Я закрываю глаза и чувствую тепло его пальцев, пробегающих по моей щеке.

— Кому нужны эти правила? Конец света, помнишь?

— Нам нужны. Ангелы — раса воинов.

— Я заметила. Но зачем они вам?

— Единственный способ сдерживать общество убийц вместе на веки вечные — это строгая субординация и нулевая терпимость к нарушению правил. Иначе мы бы давным-давно поубивали бы друг друга.

— Даже если правила бессмысленны?

— Иногда они имеют смысл, — он ухмыляется. — Но это не относится к делу. Главное — чтобы воины исполняли приказы, а не судили о них.

— Но если они отделяют тебя от вещей и людей, которые тебе небезразличны?

— Особенно тогда. Часто это самое эффективное наказание. Смерть — не большая угроза для настоящего воина. Но забрать твою Дочь Человеческую, твоих детей, друзей, твой меч — вот это действительно наказание.

Не могу ничего с собой поделать. Придвигаюсь ближе к нему так, что мое лицо находится на расстоянии поцелуя.

— Мы правда такие страшные?

Он практически нечаянно смотрит на мои губы. Но не отодвигается ни на миллиметр. Он приподнимает бровь.

— Дочери Человеческие действительно опасны. Не говоря уже о раздражительности, — он пожимает плечами. — Хотя, их болтливость — довольно мило.

Я откидываюсь назад.

— Я начинаю понимать, почему твой меч ушел от тебя. — Ой. Вышло неправильно. — Прости, я не имела в виду…

— Она ушла, потому что делала то, что приказано было делать, почувствовав тьму.

— Почему?

Он смотрит в кружку.

— Потому что Падший с ангельским клинком слишком опасен. Их крылья со временем изменяются и, в конечном счете, отрастает их собственное оружие, если они переживают достаточно сражений. Иметь оба крыла Падшего и ангельский меч — это слишком опасное оружие, чтобы оно было дозволено.

— Но ты же не Падший, так? Почему тогда твой меч бросил тебя?

— Ее запутали крылья, — он берет питье, выглядя так, словно желает, чтобы это было что-то покрепче воды.

— Она частично понимает, но это не похоже на разум, — он наполовину улыбается.

Я вздыхаю и опускаю кружку.

— Твой мир отличается от моего. Разве у вас есть что-то общее с людьми?

Он смотрит на меня этими глазами убийцы на идеальном лице.

— Ничего, чтобы мы могли допустить.

— Нет никакого пути избежать этого, правда? — спрашиваю я. — Мы — смертельные враги, и я бы должна пытаться убить тебя и тебе подобных.

Он прислоняется ко мне, прикасаясь своим лбом к моему и закрывает глаза.

— Да, — его нежное дыхание ласкает мои губы, когда он говорит.

Я тоже закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на тепле его кожи.

С поисков пищи Раффи возвращается с коробкой злаковых хлопьев и банкой арахисового масла. Я хотела отправиться в путь, но он настоял на том, что солдатам нужна пища, чтобы лучше бороться. Кроме того, он сказал, что ему нужно время на обдумывание следующего шага. Таким образом, он взлетел в ночное небо со своим удобным ночным зрением, а я сидела в доме у свечи.

Каша из отрубей и изюма на вкус как небеса, ну, то есть нирвана или что-то еще столь же замечательное и не напоминающее о смертоносных ангелах.

На этот раз у нас чистые руки и мы едим горстями хлопья и слизываем арахисовое масло прямо с наших рук. Я думаю, в этом месте на кухне есть посуда, но зачем она нам? Есть что-то забавное в том, как мы зачерпываем пальцами клейкое совершенство и слизываем его с наших пальцев, словно мороженое.

Отруби с изюмом и арахисовое масло. Кто знал, что это может быть таким вкусным? Если бы могли добавить немного шоколада, то, вероятно, сделали бы наивкуснейшую арахисовую пасту с хрустящей шоколадной крошкой для школьной распродажи. Ладно, может быть это бы не казалось нам таким вкусным в Мире До, но прямо сейчас это восхитительно.

— Мне нужно вернуться в обитель, — говорит Раффи, засовывая свои пальцы в банку.

Горстка хлопьев останавливается на пути к моему рту.

— Серьезно? В место, полное сумасшедших, кровожадных неандертальцев, от которых мы едва сбежали живыми?

Он смотрит на меня, выгнув бровь. Облизывает арахисовое масло со своих пальцев.

Я сую хлопья в рот и начинаю хрустеть.

— Просто потому, что ваши люди симпатичные, не означает, что они не неандертальцы внутри.

— Основываясь на том, что ты мне рассказала, я могу предположить, что Ури имел в виду вовсе не бунт. Любой солдат мог сказать ему, что должно случиться то или иное. Поговори об апокалипсисе перед разочарованными солдатами, понятия не имеющими о своей миссии, и ты получишь небольшую драку.