Как всякая девушка, Асмик грезила о бессмертной любви, о счастливом браке, похожем на брак ее родителей, о богатом прекрасными событиями будущем. В последние годы в их среде было много разговоров об арабском владычестве[10], о гонении на живущих в Персии христиан, но Асмик не придавала значения тревожным слухам.

Девушка стояла на балконе до тех пор, пока небо из темно-синего не сделалось серым, на улицах города не начали зажигаться огни, а птицы не завели свою звонкую песнь.

Тогда она спустилась вниз, в парадный зал, где застала отца, мать и всех своих братьев.

В очаге пылал яркий огонь. Ночные тени отступили, спрятавшись в щелях массивных каменных стен. Мужчина и юноши держали в руках оправленные в серебро кубки. Сусанна смотрела на мужа и сыновей со скрытым волнением. Асмик вошла в зал в тот момент, когда мать сказала:

— Стоит ли доверять арабским псам, чьи души черны, а сердца гнилы и презренны?

— Долг велит нам присутствовать на переговорах с наместником, — ответил Тигран. — Мы надеемся, что нам удастся добиться смягчения податей, разрешения свободно торговать, а главное — совершать службы в нашей церкви.

Когда он произнес эти слова, Асмик невольно залюбовалась отцом. Высокий и статный, он был красив горделивой, величественной, покоряющей сердца красотой. Жизненная сила била в нем через край, хотя временами ему была свойственна притягательная задумчивость, отрешенность.

Тигран не выносил малодушия и бездействия и вместе с тем полагал, что честность и храброе сердце помогут одержать верх над злом. Такими были и его сыновья, от младшего, Вазгена, до старшего, Авета.

— Минувшей ночью я видела дурной сон, — тревожно произнесла Сусанна.

— Это предрассудки, жена.

Женщина покачала головой.

— Не знаю. Моя мать говорила, что на крыльях снов прилетает истина.

Сусанна по очереди поцеловала и перекрестила мужа и сыновей и промолвила:

— Возвращайтесь скорее!

— Отец! — Видя, что Тигран и братья собираются уходить, Асмик бросилась навстречу. — Разве вы не хотите со мной проститься?

— Мы не хотели тебя будить, мой нежный белый цветок![11] — с непривычным смущением произнес отец, раскрывая объятия. — Но я рад, что мы увиделись перед нашим отъездом.

Высокие, черноволосые, ясноглазые братья приветливо улыбались младшей сестре.

Сусанна и Асмик вышли на широкое крыльцо. В отличие от матери девушка провожала родных с легким сердцем. Ей всегда была мила мысль о дороге, ведь даже горы тянулись не столько вверх, сколько вдаль, туда, где простирается степь, текут светлые моря, где можно сесть на корабль и плыть бее дальше и дальше!

И все-таки в тот день Асмик была рассеянна и грустна и не пошла на «свидание». Юноша напрасно прождал ее больше часа, а потом побрел обратно.

Идя по оживленным улицам Исфахана, он вспоминал о прекрасной незнакомке, чье лицо, в отличие от лиц дочерей Востока, оставалось открытым, чья улыбка ослепляла, как солнце. Юноша думал о ее длинных ресницах, огромных глазах, украшенных жемчугом волосах, при взгляде на которые рождались мысли о ночном небе и ярких звездах. О вышитом золотом зеленом платье, платье цвета весны и надежды, цвета Корана.

А еще молодой араб размышлял о том, что между ним и армянской девушкой стоят такие преграды, которые не способны разрушить ни обстоятельства жизни, ни время.

Прошло несколько дней, полных взволнованного ожидания и скрытой тревоги, а потом к ним приехал брат Сусанны, Григор Манавазян.

— Будет лучше, если ты сядешь, сестра, — тяжело вздохнув, сказал он, — я принес дурную весть.

Женщина осталась стоять, лишь прижала руки к груди, словно пытаясь унять бешеный стук сердца.

— Говори, — глухо произнесла Сусанна.

— Все случилось иначе, чем предполагали благородные люди нашей общины. Во время переговоров с наместником вспыхнула кровавая ссора. Твой муж, сыновья и другие мужчины были схвачены и убиты.

Сусанна пошатнулась и едва заметно помотала головой. В ее темных глазах полыхнуло пламя.

— Нет, не может быть!

— Это правда, — мрачно произнес Григор и сказал, слегка повысив голос: — Я предупреждал Тиграна, что из этих переговоров не выйдет ничего хорошего, но он меня не послушал.

Асмик бессильно прислонилась к дверному косяку, вцепилась в него онемевшими пальцами. Девушка боялась подойти к матери; она надеялась, что дядя скажет, что это ужасная шутка или жестокая ошибка.

Григор присел к столу, налил себе вина и залпом выпил.

— Наши дела плохи, Сусанна, — устало продолжил он. — Завтра я и другие знатные люди нашей общины, оставшиеся в живых, уезжаем в Византию. Надо сделать это сейчас, пока путь открыт. Собери вещи, золото, оставь при себе самых надежных слуг и жди, я заеду за тобой. Все должно быть готово к утру.

— Когда-то мои предки покинули свою страну, спасаясь от мусульманских завоевателей. Исфахан стал их пристанищем и второй родиной. Я не желаю превращаться в скиталицу, гонимую отовсюду, куда протянется их рука, — с неожиданным спокойствием и суровостью произнесла женщина.

— Забудь о гордости, сестра. Надо спасать свою жизнь и честь.

Сусанна вскинула голову, ее ноздри раздулись, а глаза засверкали.

— Что останется от нашей чести, если мы сбежим, как последние трусы!

— Так или иначе, но нам не удастся ее сохранить. Не пройдет и двух дней, как сюда явятся арабы и выбросят тебя на улицу!

— Я не покину город, в котором похоронены мои родители, — ее голос дрогнул, — где погибли самые дорогие для меня люди.

— Мертвые мертвы, Сусанна, а живые должны жить, — сказал Григор и повернулся к девушке, застывшей перед лицом ужаса, который нельзя было принять и от которого невозможно было укрыться: — Асмик, вразуми свою мать!

Когда он ушел, на Сусанну наконец обрушилась истина, и она закричала так страшно, как может кричать человек, внезапно очутившийся среди бушующего океана, в кромешной тьме, понимающий, что ему неоткуда ждать спасения. Она упала на стул и уронила голову на руки, содрогаясь в мучительных хриплых рыданиях.

Сбежались слуги, но женщина не позволила им приблизиться. Потом она затихла и просидела не двигаясь до самого утра. Несчастная, испуганная, плачущая Асмик пыталась заговорить с ней, но тщетно. Единственное, что могла сделать дочь, — это сидеть рядом, глядя на бледное, застывшее лицо матери.

Прежде девушка нередко любовалась материнским лицом, будто нарисованным кистью великого мастера и вместе с тем удивительно живым: с большими блестящими глазами, безупречно четкой линией носа и губ, длинными ресницами и тонкими бровями. Игра света и тени неизменно подчеркивала его изумительную красоту.

Теперь это ярко освещенное пламенем очага лицо казалось мертвым.

Утром Григор заехал к сестре, но Сусанна наотрез отказалась покинуть Исфахан и свой дом. Асмик слышала, как дядя назвал ее мать сумасшедшей гордячкой, как он говорил, что и Сусанне, и ее дочери, если они останутся в Персии, грозят немыслимые беды.

— Отпусти с нами хотя бы Асмик! — в отчаянии произнес он.

— Моя дочь останется со мной.

Улучив момент, Григор отвел племянницу в сторону и сказал:

— Твоя мать совершает большую ошибку. То, что произошло, чудовищно, но надо найти в себе силы двигаться дальше. Мир велик, Асмик, и он ждет тебя.

Девушка замотала головой.

— Мне не нужен этот мир, мне только надо, чтобы мама стала прежней, чтобы прошлое вернулось.

— Оно никогда не вернется.

— Значит, мы обречены?

— Нет. Если сами не загоним себя в ловушку. Сусанна слишком горда и упряма. Постарайся ее уговорить. Быть может, вы сумеете нас догнать. Пойми, — взмолился мужчина, — я не могу остаться с вами, у меня семья! Вместе с тем мне жутко осознавать, что я бросаю вас на погибель.