Полыхая россыпью огней, из небытия расстояний, как кадр на снимке в ванночке с проявителем, проявлялся пригород Петербурга. Каким станет Питер на этот раз для Родиона Оболенского? Городом надежд или городом разочарований? Каким боком он к нему повернется? Родик не знал. Но в одном он был уверен твердо. Надо двигаться вперед. Снова искать, снова пытаться, снова ловить удачу за длинный пушистый хвост.

– Скоро прибываем? – спросил Родик проводника.

Пузырьков глянул на часы и подавшись вперед посмотрел в окно, как бы вспоминая местность по которой идет поезд.

– Угу, – сказал он. – Метелино проскочили. Пригород начинается. Через пол часа будем на Витебском вокзале… Дык с деньгами то чего? Жалко ведь, – с ноткой нытья в голосе проговорил он и расстроено посмотрел на груду спрессованных в пачки пятисотрублевок. Подумать только – такие деньжищи и ничего не стоят. А все из-за какого-то там мальчика. Кто он этот мальчик? Чей он этот мальчик? Родственника нам этот мальчик? На кой нам нужен это мальчик? Э-э-э-эх! – Пузырьков раздосадовано махнул рукой, привстал и привычным движением, по-хозяйски ловко, открыл окно.

Поток свежего ветра с очаровательным душком прокопченных шпал ворвался в плацкарту. Родион вдохнул этот ветер и зачаровано посмотрел на Костю Пузырькова как на волшебника, Великого Мерлина или, там, старика Хотабыча.

– Константин! – воскликнул Родик. – Да ты просто гений!

– Правда? – с надеждой спросил Пузырьков.

– Правда-правда! – Родик вскочил и, схватив со стола первую попавшуюся под руку пачку денег, сорвал с нее банковскую упаковку. – Идея грандиозная!!! Выбросить на ветер миллион долларов!

– На ветер!? Как на ветер!? – изумился Костя.

– Да-да! На ветер! Да за это… – у Родика перехватило дыхание от волнения. – За это можно пол жизни отдать! – и с этими словами он выбросил пачку купюр в открытое окно. Пачка рассыпалась на сотню пятисот рублевых купюр, которые как ночные мотыльки взмахнув крылышками, умчались в темноту по ходу поезда.

– Э… Э! Э!! Э!!! – Костя, с круглыми от ужаса глазами, потеряв дар речи потянулся к окну куда улетали деньги.

– Именно на ветер! – продолжал бесноваться Родик, хватая вторую пачку, срывая с нее упаковку и бросая в окно. – Миллион и на ветер! Вот так!!!

– Э-э-э-э-э!!! – Пузырьков никогда не чувствовал себя таким обделенным. Мимо его рта проносили восхитительный, подрумянившийся, с очаровательной хрустящей корочкой каравай стоимостью в один миллион долларов. – Может оставим хоть чуть-чуть? На память? А? – жалобно проскулил он глядя как деньги улетают в окно, прямо в отверстую пасть темноты. – Пожа-а-алуйста?

– Нет, Константин! – воскликнул Родик. – Нет, дорогой мой человек! – Родион взял из кучи денег очередную пачку. – Запомни, – он сорвал с пачки банковскую ленту. – Быть богатым – и не красть! – деньги полетели в окно.

– Ну, всего одну пачку, – промямлил Костя.

– Нет! – отрезал Родик. – Уголовный Кодекс Российской федерации. Статья 186– я. Часть первая. Изготовление или сбыт поддельных банковских билетов Центрального банка Российской федерации… Каждя такая бумажка может стоить тебе пяти лет жизни, а за пачку тебя органы раскрутят на полную катушку! Вместо тог, что бы ныть, помог бы лучше. А то я так, до самого Питера не управлюсь!

– Я!? – переспросил Пузырьков.

– Ты!

– Я!? Деньги!? В окно!???

– Да! – подтвердил Родион. – Ты!

– Ни за, что, – отрицательно покачал головой Костя.

– Попробуй! – Родик взял со стола пачку и протянул ее Константину.

– Нет! – Костя протестуя замахал руками, боясь прикоснутся к упаковке пятисоток, словно они должны взорваться как только он возьмет ее в руки.

– Тебе понравится, – ободряюще улыбаясь заверил Костю Родион. – И не о чем тут жалеть. Это ведь все равно не твои деньги а мои… На, возьми пачку!

– Ни за что, – проговорил Костя, но его рука сама потянулась упаковке с дензнаками и приняла ее из рук Родика.

Пачка показалась Косте неимоверно тяжелой

– Теперь сорви с пачки ленту! – приказал Родион.

– Не буду, – Пузырьков отрицательно замотал головой.

– Срывай!!! – рявкнул Родик.

– Не могу, – простонал Костя, зажмурил глаза и, как чеку с гранаты, сорвал с пачки денег полосатую ленточку.

– И… Бросай… Деньги… В окно, – четко и уверено приказал Пузырькову Родион. – Ну!!!

– Господи… Господи… – прошептали губы Пузырькова. – Господи… Если ты меня слышишь… Господи, что я делаю??? – Костя резким движением выбросил в окно пачку денег и, не глядя как она рассыпалась на листы, взял со стола следующую.

– Молодец! – похвалил его Родик Оболенский. – Теперь ты научился относиться к деньгам проще!

Пузырьков распечатал новую упаковку и на этот раз с открытыми глазами выбросил ее в окно.

– Ой, – тоскливо обронил он, глядя, как деньги, которые были у него уже в руках разлетаются по ветру.

Пузырьков понял, что не забудет этого момента никогда. Он будет рассказать об этом всем и никто, никто не поверит ему, что он, Пузырьков, обычный, серый, простой человечишка, никогда не хватавший звезд с неба, своими руками выбросил на ветер миллион долларов.

– Ну-с, – Родик потер руки от предвкушения удовольствия. – Научно познавательную, воспитательную акцию «Деньги на ветер» позвольте считать открытой!…

… – Внима-а-а-ание, будьте остаа-аро-о-орожны на переходе! – занудным женским голосом, плоским как лист жести, проакал громкоговоритель над станцией Коблино в пригороде Питера. – В стор-а-а-а-ну Петербург-а-а-а, по перва-а-а-му пути без остаа-а-а-ановки пра-а-а-аследует скорый поезд! Кхем… Кхем… Повта-а-а-аряю! В стора-а-а-ану Петербурга-а-а-а, по перва-а-аму пути, без остаа-а-а-ановки пра-а-аследует скорый поезд! Ота-а-а-айдите от края пла-а-а-атформы и будьте оста-а-а-арожны на переходе! Нюра-а-а, переда-а-ай Пеа-а-атровичу, что я жду его, посля-а-а смены… Поа-а-ка…

Дребезжание громкоговорителя пробудило ото сна пьяненького Ваню Голубкова.

Ванечку в Коблино знали все. Лет двадцать, а может тридцать, а может сорок, Ваня сам не знал сколько лет назад, вот с этой же коблинской платформы, говорят из-за великой любви, а скорее просто по пьяне, он бросился прямо под отбойник проходящего поезда, но не помер, а только лишился обеих ног, зрения и жалости к самому себе. А как оклемался и выбрался из больницы, прописался слепым калекой при станции. Кормился тем, что народ подаст. Нынче подавали плохо, но зато у Макарки – станционного дворника, сегодня был день рождения и Ванечке обломилось двести грамм водки в пластиковом, хрустящем стаканчике и почти цельный, еще горячий, жареный куриный окорочек из буфета с черным хлебушком, на закуску.

Выпив за здоровье Макарки и закусив, Ванечка мирно уснул на старой потрепанной картонке у входа в вокзал со стороны перрона, подвинув поближе к коротеньким культям небольшую коробку для сбора денег с корявой надписью «помогитя на хлебушок».

И вот теперь Ваня проснулся, облизнул шершавым языком потрескавшиеся губы и проговорил, обращаясь к самому себе:

– Ить-ить! Шустрый из Жмеринки вот пойдет, слышь? Десятый час, еть, стало быть? А? Слышь? Собираться пора, ять его еть. За чекушкушкой пора, в качель его еть, слышь? Хватит у нас на чекушку то, а? Слышь?

Мелочи в коробке было не слишком много, но было. Короткими, заскорузлыми, черными от вечной грязи пальцами Ванечка выгреб из коробки монеты и переложил их в карман штопаного перештопанного пиджака.

– Ять его еть, – недовольно проговорил Ванечка Голубков. – Не хватит на чекушку-то, нет, слышь? Ну нечего… Может Макарка добавит… Макарка хороший, он добавит… Добрый Макарка, слышь? – Тут Ванечка прервал свое бормотание и замер, потому что в его тесный, наполненный непроглядной тьмой мирок ворвался вой пролетающего вдоль платформы скорого. Поезд летел мимо Ванечки в сверкающих искрах грохота колесных пар и пыльных сияющих клубах гонимого им ветра.

Ваня всегда замирал, когда мимо проносился поезд и стоял оцепенев пока шум не утихнет, словно пытаясь, что-то вспомнить. Что-то очень важное для себя. Но в сознании, непонятно откуда, возникало только одно женское имя «Лиза», круглое, прыткое и неуловимое как резиновый мячик на бетонных ступеньках, грустное, словно родом из детства.